Объективные признаки психики

Понимание предмета психологии как ориентировочной деятельности позволяет наметить решение нескольких труд­ных вопросов психологии.

Один из них — это вопрос об объективных признаках психики. С точки зрения традиционного понимания предме­та психологии как явлений сознания, которые открываются только в самонаблюдении, на этот вопрос можно ответить лишь отрицательно. В аспекте этого классического пони­мания объективно наблюдаются только разные физиологи­ческие изменения: движения тела или его отдельных частей, изменения окраски кожи, потоотделения, электропроводно­сти и т. д. Все эти изменения имеют свои физиологические причины, которые в конце концов приводят исследователя к процессам в нервной системе, а эти нервные процессы в свою очередь вызываются определенными физическими аген­тами, раздражителями. Получается так, что, переходя от внешних проявлений так называемых душевных состояний к их внутрителесному, физиологическому механизму, а от него — к причинам, вызывающим его работу, исследова­тель обнаруживает только цепь физических причин и [221] действий и нигде не находит такого, хотя бы самого малого, участка, где бы эта цепь прерывалась и в качестве причины выступало какое-нибудь «душевное движение». Отсюда следует, что объяснение тех внешних реакций и внутренних изменений тела, которые в общежитии приписываются ду­шевной жизни, не нуждается в предположении о вмешатель­стве психических факторов. Более того, подобное вмеша­тельство означало бы принципиальное нарушение причин­но-следственных закономерностей материальных процес­сов — принципиальное нарушение естественнонаучных представлений о мире.

Это положение, давно известное и общепризнанное в бур­жуазной психологии, в конце прошлого столетия было еще раз в полемической форме изложено А. И. Введенским (1892) в качестве основного психофизиологического закона, содержа­ние которого можно кратко формулировать так: «Отсутствие объективных признаков одушевленности»[10]. Правда, Введен­ский тут же отмечал, что для каждого человека его собствен­ная душевная жизнь представляет нечто совершенно несом­ненное; но душевная жизнь других людей есть уже голое пред­положение, которое с одинаковым правом можно и принять и отвергнуть. Поскольку каждый человек в своей душевной жизни нисколько не сомневается, а другие люди могут с пол­ным основанием сделать то же самое и отрицать его душев­ную жизнь, Введенский утверждал, что «там, где наверное су­ществует душевная жизнь (то есть во мне самом), она всегда течет таким образом, что сопутствующие ей телесные явления совершаются по собственным материальным законам так, буд­то бы там совсем нет душевной жизни»[11]. Иначе говоря, такое представление о психике изображает ее как процесс, парал­лельный некоторым физическим процессам организма и никак на эти физические процессы не влияющий. Это типичное выра­жение дуализма, в частности психофизического параллелизма, [222] столь распространенного в буржуазной психологии XIX и XX столетий.

Отсюда, из такого идеалистического понимания психи­ки с одинаковым правом вытекают два противоположных утверждения. Одно заключается в том, что только я, наблю­дающий в себе самом непосредственным и несомненным об­разом душевную жизнь, только я один являюсь одушевлен­ным существом, все остальные — как люди, так и живот­ные — суть только сложные машины. Эта точка зрения (так называемого солипсизма — «я один») категорически отри­цает какие бы то ни было объективные признаки душевной жизни. Другое, прямо противоположное, выражение того же основного положения составляет панпсихизм — учение о всеобщем одушевлении. Эта точка зрения возникает из таких соображений: объективно наблюдаются только физи­ческие процессы, а среди них нельзя провести четкой, каче­ственной границы между человеком и животными, живот­ными и растениями, растениями и простейшими живыми су­ществами и, наконец, между ними и неодушевленной мате­рией; поскольку в себе мы, несомненно, находим душевную жизнь, то должны признать возможность и даже весьма боль­шую вероятность наличия ее в других людях, в других жи­вых существах в постепенно уменьшающейся степени и даже в какой-то очень малой доле в неживой материи.

Привлекательная сторона этого учения о всеобщем оду­хотворении, одушевлении заключается в том, что окружа­ющая нас природа наделяется духовной жизнью и тем вос­станавливается ее внутренняя близость человеку[12]. Созда­ется ощущение родственности человека с окружающим ми­ром, который обычно представляется таким чуждым и нередко [223] даже враждебным. Чувство родства с окружающим миром — прекрасное чувство, но эти сентиментальные пе­реживания таят в себе большую теоретическую опасность. Не говоря уже о том, что они порождают неоправданное доверие и снисхождение ко многим, несомненно отрицатель­ным, явлениям окружающего мира, они оставляют и даже делают принципиально непонятным само духовное начало: оно объявляется первичным и, следовательно, не подлежа­щим объяснению. Более того, его всевозрастающая роль в развитии животных и особенно человека легко истолковы­вается в том смысле, что назначение психики — одухотво­рить материю, поставить дух руководить ею, ее развитием и через завоевание мира человеком подчинить весь мир не­ким надматериальным целям, иначе говоря, утвердить иде­алистическое мировоззрение.

В противоположность этому одно из основных положений диалектического материализма заключается в том, что психи­ка есть особое свойство высокоорганизованной материи—не особое бытие, а только особое свойство, и не первичное, а вторичное. Оно возникает благодаря тому, что на определен­ной ступени развития организмов психика становится необхо­димым условием подвижного образа жизни и их дальнейшего развития. Это основное положение диалектического материа­лизма философски завершает развитие естественнонаучных представлений о возникновении и роли психики.

Поэтому для нас вопрос об объективных признаках пси­хической деятельности — это уже не философский, а конкрет­но научный вопрос, и заключается он в следующем: на каком основании можно утверждать, что наблюдаемые действия яв­ляются активными, а не автоматическими, что они выполня­ются на основе ориентировки в плане образа, хотя бы воспри­ятия, а не как результат взаимодействия раздражителей и двигательных возможностей организма. Прежний критерии—це­лесообразности — оказался принципиально недостаточным; автоматические реакции любой сложности могут быть вполне целесообразными. Сигнальность раздражителей и «экстраполяционный [224] рефлекс»[13] сами нуждаются в разделении тех слу­чаев, где они могут служить показателями психической дея­тельности, от других случаев, где они такими показателями служить не могут (так как полностью обеспечиваются безусловнорефлекторным механизмом). Ориентировочная деятель­ность становится необходимой там, где наличных механизмов недостаточно и нужно или заново наметить действие, или при­способить, подогнать его к наличным условиям.

В настоящее время ориентировка на определенные части того поля, которое открывается в плане образа, ориентиров­ка «на что» и. «как» есть экспериментально доказательный факт и устанавливается совершенно объективно. В этой связи крат­ко напомним о широко известных опытах В. Кёлера[14]. Разум­ное решение задач, предлагавшихся Кёлером, отличалось именно тем, что животные начинали ориентировать свои дей­ствия на существенные отношения «проблемной ситуации», причем такие отношения, которые в начале опыта ими не за­мечались и не выделялись. Можно без конца спорить о том, как происходит выделение этих существенных отношений и что представляет собой мышление животных[15]. Но сам факт активного выделения этих существенных отношений и ориен­тации действия по линиям этих, тут же выделенных отноше­ний, является совершенно несомненным. Такого же рода опы­ты были затем успешно проведены Ф. Бойтендайком (F. Buytendijk) на собаке[16] и А. В. Запорожцем на кошке[17]. Исключительно важный по своему теоретическому значению [225] экстраполяционный рефлекс, выделенный Л. В. Крушинским, представляет собой прослеживание животным того направле­ния, в котором движется приманка, и учет этого направления после того, как приманка скрывается за ширмой»[18]; наконец, все многочисленные опыты с так называемым «латентным обу­чением» и «викарными пробами и ошибками»[19], опыты по изу­чению ориентировочно-исследовательской деятельности жи­вотных в процессе выработки условных рефлексов, проведен­ные И. П. Павловым и его школой, — все они свидетельству­ют о том, что ориентировка животного на определенные объек­ты, ситуации, их свойства и отношения есть факт, который устанавливается совершенно объективно; сам способ выде­ления объектов ориентировки и ее последовательные измене­ния прослеживаются тоже совершенно объективно.

Что же происходит в процессе ориентировки? На основе первоначального образа проблемной ситуации устанавлива­ются действительные признаки, свойства, связи и отношения ее объектов, прослеживаются движения приманки к ним, при­мериваются собственные действия и в результате всего этого уточняются или даже впервые выделяются те элементы или отношения, которые прежде не выступали или не выступали в том значении, которое существенно для решения актуальной задачи. Словом, прежнее значение объектов, их свойств или отношений между ними меняется, они приобретают новое зна­чение, полностью или частично отличающееся от того, кото­рое они имели в прошлом опыте животного. Эта ориентиров­ка на новое значение объектов, их свойств или отношений, значение, которого они не имели в прошлом опыте данного животного (что должно быть предварительно и специально установлено) и которое они впервые приобретают благодаря ориентировке в наличной ситуации, — вот это и составляет [226] объективные показатели ориентировочной деятельности, объективные признаки психики.

Еще раз подчеркнем, что ориентировка на такое новое значение элементов ситуации должна быть каждый раз специ­ально установлена. Поэтому на вопрос о том, когда в эволю­ционном процессе возникает психика, ответ может дать толь­ко экспериментальное исследование. Но главное заключает­ся в том, что объективное доказательство может быть прове­дено, и, как мы видели, это уже неоднократно было сделано.

§ 6. Психологическое содержание поведения

В самом начале мы говорили о том, что если рассматри­вать поведение только как физический процесс, то его нельзя отличить от того, что можно назвать поведением только в ме­тафорическом смысле слова. Но теперь, на основе понимания предмета психологии как ориентировочной деятельности субъекта, мы получаем объективную возможность отличить поведение оттого, что поведением не является. А именно: дей­ствия, которые управляются субъектом на основе ориентиров­ки в плане образа, являются актами поведения, поведением. Там, где нет ориентировки действий на основе образа, нет и поведения, там есть только реакции организма, может быть и похожие на поведение, но на самом деле его не составляющие. Например, деятельность внутренних органов (сердца, почек, кишечника и т. д. ), хотя и управляется на основе обратной связи, мы поведением уже не назовем. Точно так же не состав­ляет поведение и работа технических устройств, обеспечен­ная обратной связью, и тем более движение электрона в сило­вом поле или движение планет и звезд и т. д. Во всех этих случаях есть один решающий признак — отсутствие управле­ния действующим органом или устройством на основе образа, образа поля и самого действия. А наличие управления на ос­нове такого образа, на основе ориентировки в ситуации, от­крывающейся в образе, как мы видели, можно установить со­вершенно объективно. [227]

Вот почему поведение нельзя сводить к одним его физи­ческим реакциям. В тех случаях, когда они имеются, они составляют в поведении только его исполнительную часть, которая сама по себе, без ориентировочной части, не со­ставляет поведения. Но поведение может и не иметь внеш­него, двигательного выражения, оно может состоять имен­но в исключении внешних реакций: хищник, подстерегаю­щий добычу, прекращает физические движения; человек в определенной ситуации не произносит даже «Не скажу!», вообще ничего не отвечает и подавляет внешние проявле­ния боли, страха и т. п.

Психология изучает не просто поведение и не все пове­дение, а только активную ориентировку поведения, ориен­тировочную деятельность на основе образа наличной ситу­ации. Именно по этой ориентировке поведения — на что субъект ориентируется, «чего он хочет» — мы и судим о душевной жизни этого субъекта; и это, действительно, го­раздо более надежный показатель, чем его собственные сви­детельства о ней. Поведение составляет такой важный объект психологического изучения именно потому, что в по­ведении лучше всего выражается истинная ориентировка субъекта «на что и как». Не только другим, но даже самому себе человек вполне искренне может говорить (или думать) что-то одно, а то, что он есть на самом деле и чего на самом деле хочет, об этом более надежно свидетельствует то, что он делает.

Поведение человека имеет, конечно, не только эту, пси­хологическую, но и другие стороны, как природные (физио­логические, биомеханические и прочие), так и обществен­но-исторические (юридическую, этическую, эстетическую и т. д.). И эти другие стороны поведения и могут и должны изучать другие науки. Но для самого субъекта главное за­ключается в том, чтобы правильно ориентироваться в ситу­ации, требующей действия, и, далее, правильно ориентиро­вать свое поведение, а это и есть то, что составляет предмет психологии. Поэтому именно психология является одной из главных, если не важнейшей, наукой о поведении. [228]

Глава V.

Дата добавления: 2014-11-01; просмотров: 341; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!