Меценатство возвышает

Я думаю, что, когда Павел Третьяков покупал картины никому не из­вестных художников, он фактически их создавал. Но он совершил еще один подвиг — сумел при этом не разориться. А вот Мамонтов не сумел.

Меценатство — это процесс взаимообогащения. Тот, кто жертвует деньги искусству, духовно растет. Белинский говорил, что критик — это активный читатель. Так и меценат — это активный ценитель. Настолько активный, что порой преображает творческую среду. Кто создал МХАТ? Купец Алексеев, больше известный под псевдонимом Станиславский.

Конечно, даже в наше смутное время культура проживет без меце­натства. Но она будет усредненной, масскультовой. Выживет попса, а вы­сокое искусство погибнет. Так было и будет во все времена. Сальери, например, умел зарабатывать деньги, был при должности и ни в чем не нуждался. А Моцарт жил в нищете. И без поддержки имущих покровите­лей не было бы его великой музыки. Как не было бы и гениальных творе­ний Чайковского, которому много помогала баронесса фон Мекк.

<...> К слову, в других странах на меценатство тратится неизмеримо больше средств, чем в России. На стенах Рокфеллеровского культурного центра в Нью-Йорке можно увидеть, как на каком-нибудь кирпиче написа­но к примеру, «Смит». Это фамилия того, кто пожертвовал деньги центру. Причем если дал больше 10 тыс. долларов, то надпись сделана снаружи, если меньше — внутри здания. И таких надписей — не счесть.

Коммунисты внедряют в общественное сознание ложную мысль, будто «новые русские» замаливают грехи, жертвуя капитал на церкви или музеи. Вздор, я не чувствую себя виноватым. Нам, бизнесменам, нечего замаливать. Мы работаем как проклятые. По сути, предприниматели-меценаты — та же самая интеллигенция, только сумевшая приспособить­ся к рынку <...> Хотя, конечно, бывают примеры, когда под видом меце­натства и благотворительности люди обделывают свои дела <...>

Не надо путать меценатство, которое приносит только моральное удовлетворение, с инвестициями. Я ни копейки не дам какому-нибудь культурному учреждению, которое само занимается бизнесом <...>

Меценатство — это реализация «общественного инстинкта». Я хочу видеть свою страну великой культурной державой. В начале XIX века Рос­сия стартовала чуть ли не с нулевой отметки и потеснила все европей­ские страны. Благодаря чему? Вульгарные социологи вообще говорили, что гений Пушкина и Мицкевича расцвел только благодаря вывозу зерна через одесский порт. Они были свободны от борьбы за хлеб насущный и, по существу, сами для себя были меценатами. Другим талантам повезло меньше, и они смогли раскрыться лишь благодаря появлению предпри­имчивых и состоятельных людей.

(Марк Масарский)

Публикация М. Масарского, в отличие от статьи Г. Вишневской, пред­ставляет собой ряд довольно случайных, слабых, вследствие своей пред­сказуемости, аргументов, которые легко опровергнуть. Мы не можем оп­ределить тип его аргументации как дедуктивный или индуктивный, восхо­дящий или нисходящий.

В самом деле, все ожидаемые адресатом имена и факты, правда, в кокетливой, якобы парадоксальной, упаковке здесь налицо: Третьяков и Мамонтов, Моцарт и Сальери, Чайковский и фон Мекк. В этом обнаружи­вается пренебрежительно-равнодушное отношение автора к адресату: предпринимателя оторвали от дела — он не будет тратить себя на подыс­кивание свежих аргументов (интересна только ссылка на Рокфеллеровский центр), ну, если хотите, перевернет штампы с ног на голову. Ленивая пре­тензия на оригинальность прочитывается в этом повторяющемся приеме:

...Когда Павел Третьяков покупал картины никому не известных ху­дожников, он фактически их создавал;

Сальери, например, умел зарабатывать деньги, был при должности и ни в чем не нуждался. А Моцарт жил в нищете. И без поддержки имущих покровителей не было бы его великой музыки. Как не было бы и гениаль­ных творений Чайковского, которому много помогала баронесса фон Мекк.

Вульгарные социологи вообще говорили, что гений Пушкина и Миц­кевича расцвел только благодаря вывозу зерна через одесский порт. Они были свободны от борьбы за хлеб насущный и, по существу, сами для се­бя были меценатами.

Последний аргумент не нуждается в опровержении фактами биогра­фии поэтов, но М. Масарский и сам позаботился о его девальвации ссыл­кой на мнение вульгарных социологов, по-видимому, предлагая нам к ним присоединиться.

Г. Вишневская, в отличие от М. Масарского, вспоминает о Морозовых, Мамонтовых и Третьяковых не всуе, а для того, чтобы подчеркнуть, что их «пока еще в России не народилось».

Масарский оживляется только там, где переходит от неинтересной ему темы меценатства к защите своего сословия: Вздор, я не чувствую себя ви­новатым. Нам, бизнесменам, нечего замаливать. Мы работаем как про­клятые. Ударный тезис его публикации (Меценатство — это реализация «общественного инстинкта») звучит ернически из-за легко вызываемой ас­социации с «основным инстинктом». Категоричность его суждений не мо­тивирована цельно-личностной позицией, как у Вишневской, а вызвана не очень сильным желанием задеть адресат кажущейся оригинальностью су­ждений: В начале XIX века Россия стартовала чуть ли не с нулевой от­метки и потеснила все европейские страны; Другим талантам повезло меньше, и они смогли раскрыться лишь благодаря появлению предприим­чивых и состоятельных людей.

Таким образом, эффективность речевого воздействия публикации Г. Вишневской, благодаря наличию аргументации, а не цепочки аргумен­тов, отходу от стереотипов, оказывается большей, чем у публикации М. Масарского.

Интересными спорщиками выступают режиссер Станислав Говорухин и журналист, телеакадемик Владимир Познер.

С. Говорухин — классик отечественного кино, безусловно, владеющий приемами риторического воздействия на аудиторию, способный вызывать жалость, смех, гнев, страх и другие эмоции. Он известен своей категорич­ной, цельной общественной позицией (напомним один из его фильмов — «Россия, которую мы потеряли»).

Имидж В. Познера иной: это интеллигент, знающий Америку и Евро­пу не понаслышке, способный вести диалог на самом разном уровне, чело­век сомневающийся, умеющий публично мыслить.

У каждого из оппонентов своя аудитория, которая останется им верной независимо от силы или слабости их аргументации. Мы же попытаемся отвлечься от «злобы дня», сопоставив их высказывания на тему «Теле­видение — враг или друг народа?»:

Станислав Говорухин:

Ни о каком патриотизме, любви к родине на нашем телевидении и не вспоминают. Вся новейшая история представляется как история сплош­ных преступлений и ошибок. Молодым внушают презрение к своей стране и к собственным родителям — ведь получается, что жизнь они прожили неправильно.

Аргументация С. Говорухина отчетливо односторонняя, опровергаю­щая, дедуктивная. Возможность другого мнения априорно отрицается.

Владимир Познер:

Я не понимаю, что такое патриотизм на телевидении. Наверное, те­левидение должно просвещать. Был, скажем, телесериал в советское время «Следствие ведут Знатоки», который внушал людям уважение к следственным органам. Кстати, таких передач в Америке, в Англии пруд пруди. Они сделаны со вкусом и прекрасно развлекают, но подспудно внушают мысль — посмотрите, как прекрасны наши законы, как самоот­верженно работают наши полицейские.

Но нельзя приказать телевидению воспитывать любовь к родине. Жизнь, а не Госдума изменит телевидение.

В. Познер искуснее и гибче в своей аргументации. Он начинает с топа имя, предлагая определить само понятие патриотизм на телевидении. Его мнение подается в мягкой, компромиссной упаковке (Наверное...), далее следуют два довода-примера, первый из которых хорошо знаком аудито­рии, а второй убеждает ее в силу знакомства Познера с жизнью и в Англии, и в Америке. Его аргументация индуктивная, восходящая, склонная к при­нятию иного мнения. Во всяком случае, она риторически изощреннее, чем аргументация С. Говорухина, который в других высказываниях также мо­жет быть не чужд риторического разнообразия:

С. Говорухин:

Самое ужасное — это телеигры. Сперва показывают в новостях, как жена безденежного летчика делит последние три картофелины между го­лодными детьми. А после демонстрируют викторину, где какой-то чело­век, угадавший слово, выигрывает несколько миллионов рублей или даже автомобиль. Начали разыгрывать даже слитки золота. Разве не издева­тельство? В то время, когда нищие пенсионеры и врачи роются в мусор­ных баках, кто-то получает ни за что целое состояние.

Всем известные факты и примеры (публикация 1998 г.), приводимые Говорухиным, неопровержимы в системе его рассуждений, они подводят только к риторическому вопросу: Разве не издевательство? Казалось бы, позиция беспроигрышная, однако В. Познер переходит в наступление и одерживает, на наш взгляд, риторическую победу:

В. Познер:

Когда говорят, что надоели телеигры, что народ злит, когда ни за что выигрывают машины, я отвечаю: а вы не смотрите! Объявите бойкот тому, что вас злит. Тогда упадет рейтинг передачи, и ее снимут с эфира. Как сняли, например, Александра Солженицына. Коммерческое телевидение вынуждено учитывать вкусы зрителей.

И в этом смысле оно исповедует политику «чего изволите?». Пере­дачи — это товар. «Чернухи» много только потому, что «чернуху» хотят смотреть.

Вначале, повторяя высказывания оппонентов, он, казалось бы, усили­вает их позицию. На самом же деле, этот повтор — лишь разбег для собст­венного наступления: я отвечаю: а вы не смотрите! Лучший способ за­щиты — нападение. Познер находит уязвимое место — вкусы телезрите­лей, обвиняющих телевидение в лицемерии и бездуховности. Обвинение усиливается напоминанием о Солженицыне и подготавливает итоговый те­зис: «Чернухи» много только потому, что «чернуху» хотят смотреть.

Мы можем не принимать доводы В. Познера, не разделять его мнение, но трудно отрицать его способность убеждать, мастерство аргументации. Это именно мастерство. Познер использует наработанные (но не штампо­ванные) приемы аргументации и в других своих высказываниях, например, в интервью газете «Аргументы и факты» (2005 г., № 25). Отвечая на вопрос корреспондента: ...Многие представители интеллигенции либо вообще ни­чего не смотрят, либо «уходят» на канал «Культура». Вы сталкивались с этим явлением? — Познер снова использует топ имя, рассуждая о самом понятии интеллигенция:

— То, что я скажу, возможно, вызовет массу недовольства. Тем не менее скажу: когда-то я был большим поклонником так называемой «ин­теллигенции». Это ведь сугубо русское слово. В Америке, Англии, Фран­ции как будто бы нет этой социальной прослойки. Но чем больше думаю над этим явлением, тем меньше мне кажется, что на самом деле интел­лигенция существует. Мне кажется, что это нечто придуманное. Это что — особый слой каких-то особенно честных, переживающих за Россию бес­сребреников? А что, в других странах разве нет таких людей? Да полно. Они не смотрят телевизор? Да вранье это, смотрят. И смотрят не только канал «Культура». Но это часть образа — как же, я — часть интеллиген­ции, значит, не могу смотреть на низменное.

Познер завоевывает аудиторию, последовательно диалогизируя свою речьбоясь задавать вопросы, ответы на которые могут вызвать массу недовольства:

Почему так мало людей смотрит «Культуру»? Потому что этот канал сделан для очень узкого круга высокообразованных людей. Это правильно? Нет. По телевидению не нужно давать концерты Чайковского. Теле­видение — это совсем другое.

Он не злоупотребляет такой уловкой, как огульное отрицание автори­тетов предлагая свой выход из ситуации, способ разрешения проблемы:

Настоящее телевидение — это, например, Би-би-си или Си-би-си. Они не апеллируют к низменным вещам, но тем не менее являются ТЕ­ЛЕВИДЕНИЕМ. Выдающийся американский практик и теоретик телевиде­ния Ховард Смит сказал когда-то, что самый большой грех на телевидении — это скука. Если скучно, люди не будут смотреть. И вся честность, своевременность и объективность не будут стоить ни гроша.

Когда сталкиваются мнения не демагогов, а людей достойных, не рас­сматривающих свой адресат как объект манипулирования, выражающих свое мнение, бывает очень трудно определить, чья аргументация более эф­фективна. Сравним выступления писателя Михаила Чулаки и священника Александра Борисова (Московские новости. 2000. № 45), поводом для ко­торых послужил молебен перед стартом российского космического кораб­ля. Обратимся сначала к публикации М. Чулаки:

Приехали!

Первые полосы газет украсили фотографии: перед стартом на меж­дународную станцию космонавты смиренно принимают благословение от православного батюшки. Тронулись они, кстати, с того самого историче­ского места, с которого отправился в космос Гагарин, здесь он произнес свое знаменитое «Поехали!».

Летчики, моряки, альпинисты всегда были суеверны. Брали с собой талисманы, блюли «верные приметы», вот и космонавты за ними — перед полетом запивают шампанским огурец, во время старта держат скрещен­ные пальцы... Но окропление святой водой — дело все-таки другое. Оно означает, что представители одной из самых современных и самых древ­них профессий сошлись в своем мировоззрении. Космонавты, «посланцы Земли», «первопроходцы Будущего», всерьез верят, будто их Бог может воздействовать на бездушное «железо» — все эти кабели, сопла, вентили так, что по Его желанию бесконечно сложная ракета либо полетит благо­получно, либо рухнет. Там, на Небе, по их представлениям, царит ну пря­мо-таки Гефест с плоскогубцами в руках. Потому что даже у Бога должна быть Своя технология: если Он вмешивается в состояние материи, зна­чит, Слово Его перекусывает провода, а сталь и титан плавит не хуже газорезки! Или, наоборот, укрепляет по мольбе жен и матерей недоварен­ный земным халтурщиком шов.

Забавно, конечно, наблюдать такое простодушие на пороге XXI ве­ка. Не о нравственных исканиях речь, не о споре, что первично: дух или материя? Нет, вера ширится совершенно примитивная, совершенно язы­ческая: прежде всемогущего Бога старались умилостивить, чтобы Он по­мог в охоте на мамонта, теперь — чтобы благополучно полетели «Про­тон» или «Прогресс».

Но если уж верить в Бога с плоскогубцами, то уж верить последова­тельно! Если по молитве Он может уберечь, значит, Он же и губит?! Ведь не мог же Он, всеведущий, отвернуться или заснуть, когда погибал «Курск». Выходит, Он попустил потонуть несчастным морякам?! Да что попустил — погубил. За что же? Чудесные ребята погибли. Вот президен­та ругают лишь за то, что он оставался в Сочи, когда погибал «Курск», пе­няют ему, что он, возможно, не все сразу предпринял. А Бог с его всемо­гуществом остается совершенно вне критики, даже и вне обсуждения: сознательно Он потопил «Курск» или только по рассеянности? Мог после взрыва еще кого-то спасти или уже не мог даже Он?

Допуская возможность божественной помощи космонавтам или во­долазам, верующие в Него, имея намерения самые благие, делают сво­его Бога злобным чудовищем, ответственным за бесчисленные преступ­ления и катастрофы, потрясающие нашу планету. Делают чудовищем, но не ропщут, поклоняются, потому что вера в Бога с инструментом в руках — свидетельство глубоко тоталитарного сознания. Лишившись Сталина в Кремле, наши сограждане подсознательно переселяют Его на Небо, хотя характер Ему сохраняют чисто сталинский. Помните, погибли Волков, Добровольский, Пацаев? Да и Комаров тоже. Не иначе, не помолились Ему ребята перед стартом, пренебрегли. Вот Он и не стерпел обиды. Зато теперь служивые стали умнее, стараются по принципу: лучше перекла­няться, чем недокланяться. И бесконечность охвата с Него требуют тоже соответствующую, чтобы Он там Сверху все решал Самолично — вели­кое и малое: ведь молят Его не только о благополучии стратегических подлодок и космических кораблей, но и о том, чтобы выросла клубника на грядке. Во все Он должен вмешаться — такая диктатура вырисовывается.

М. Чулаки был талантливым публицистом. Его последовательная атеистическая позиция не может не вызывать уважения. Но, оставив в сто­роне не терпящие суеты, глубоко личные для каждого рассуждения о вере и безверии, подвергнем эту публикацию сугубо риторическому анализу.

О ее эффективности следует судить по тому, приобрел ли автор новых сторонников. Кому она адресована? Атеистам? Верующим? Сомневаю­щимся (большинству из нас)? Аргументация М. Чулаки не заставит со­мневаться верующих, сомневающихся способна оттолкнуть, да и непосле­довательные атеисты могут отшатнуться от автора.

Прежде всего неправильно само нахождение речи. Основная стратеги­ческая линия развертывания текста — ироническое осмеяние и самого молебна, и Бога в любом его воплощении и понимании — неважно, Гефеста с плоскогубцами или всемогущего Бога, ответственного за бесчисленные преступления и катастрофы. Вера в него — забавное простодушие, вера примитивная, совершенно языческая.

Иронией пронизан весь текст — от названия «Приехали!», звучащего упреком, отсылающего к знаменитому гагаринскому «Поехали!», — до клубники на грядке в финале.

Излюбленный прием автора — доведение до абсурда позиции оппо­нентов по принципу если уж верить в Бога с плоскогубцами, то уж ве­рить последовательно! Поэтому в ироническом ключе упоминаются и «Курск» (в 2000 г. это звучало особенно болезненно), и погибшие совет­ские космонавты.

Автор публикации предстает как человек несомневающийся, созна­тельно выбравший стратегию осмеяния, касаясь столь трудных и больных вопросов (собственно, вопросов для него и не существует).

Его аргументация — односторонняя, опровергающая (небольшая ус­тупка суевериям звучит лишь в начале), восходящая, дедуктивная. Доводы разнообразны, опровергнуть их каждый по отдельности трудно. В конце М. Чулаки приходит к обобщающему тезису о диктатуре, сменившей Ста­лина в Кремле на Бога в небесах.

Более эффективной представляется нам аргументация его оппонента — священника А. Борисова:

Дата добавления: 2014-11-08; просмотров: 378; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!