МЕТАТАКСИС

0. ОБЩИЕ ЗАМЕЧАНИЯ

Метатаксис, воздействуя на форму предложения, изменяет его синтаксическую структуру. Поэтому при попытке определить нулевую ступень метатаксиса следует опираться на грамматическую норму. Сразу оговорим, что мы подходим к синтаксису с позиций дистрибутивной лингвистики. В рамках этой теории грамматика призвана описывать всевозможные комбинации составляющих предложения и давать определения этим составляющим на основе их вхождения в те или иные комбинации. Синтаксис в такой интерпретации охватывает область чисто структурных отношений между морфемами. А это значит, что грамматическое описание освобождается от большого числа логических критериев и семантических характеристик, унаследованных от концепций, уходящих в глубину веков. Исходя из этого — и здесь мы воспользуемся положениями статьи Р. Лагана (Lagane 1969, с. 58 — 62), — подлежащее, например, уже не будет рассматриваться как слово, означающее живое существо или предмет, совершающий или испытывающий действие, либо означающее живое существо или предмет, являющиеся исходной точкой нашей мысли. Подлежащее будет определяться как «субстантивный элемент, необходимый для реализации высказывания ( = минимального высказывания), объединенный с другим элементом, наделенным иными морфологическими характеристиками („сказуемым”)». Здесь надо уточнить, что в речевой цепи подлежащее предшествует сказуемому и что в отличие от дополнения оно согласуется с глаголом в лице, числе, а иногда в роде. Таким образом, центральное место в подобном описании занимают фор-

мальные различительные признаки, такие, как сочетаемость, позиция или маркер (грамматический показатель).

Но несмотря на это, не всегда удается полностью исключить семантические характеристики из грамматических описаний. Когда синтаксисты противопоставляют активный залог пассивному или единственное число множественному, они вынуждены пользоваться в процессе анализа содержательными критериями, даже если последним и не отводится в нем центральное место. Синтаксис в целом продолжает занимать промежуточное положение между морфологией, логикой и семантикой. И когда Р. Якобсон (Jakobson 1965, с. 22 — 38) усматривает в совокупности синтаксических явлений иконический, или изобразительный, аспект, он возвращается к логической концепции структуры предложения. Он показывает, что в большинстве языков порядок слов во многих отношениях отражает логику содержания предложения: например, глаголы выстраиваются в соответствии с хронологической последовательностью событий (veni, vidi, vici 'пришел, увидел, победил'), субъект занимает доминирующее положение по отношению к объекту, поскольку указывает на «главное действующее лицо» сообщения, и т. д. Именно поэтому, определяя метатаксис на основании дистрибутивных критериев, мы тем не менее не будем забывать о том, что действие входящих в него фигур очень часто затрагивает как план выражения, так и план содержания.

Как же все-таки определить синтаксическую нулевую ступень? Мы не собираемся вмешиваться в споры грамматистов по поводу того, как интерпретировать норму: что можно считать нормальной синтагмой или нормальным предложением. Наша цель — выработать простую, приемлемую для большинства лингвистов модель, которая могла бы эффективно использоваться в качестве исходной точки для сравнения.

Но, как выясняется, это дело не простое, сопряженное с целым рядом трудностей. Одна из трудностей вызвана отсутствием в лингвистике полной ясности относительно того, что такое предложение; определений предложения, пожалуй, столько же, сколько грамматистов. Другая серьезная трудность связана с понятием нормы в синтаксисе. Если в качестве рабочей гипотезы мы рассматривали слова как заданные формы и любое изменение этих форм было для нас очевидным (как при метаплазмах), то предложения, то есть сочетания слов, стро-

ятся нами исходя из виртуальных схем, которые в силу своей «эластичности» плохо поддаются описанию. Очень часто говорящий, не меняя общего содержания предложения, может использовать в его оформлении различные синтаксические структуры, притом что ни одну из них нельзя безоговорочно признать более «нормальной», чем другие. Предпочтение той или иной конструкции в таких случаях есть не что иное, как «выбор из... множества различных вариантов распределения смыслового ударения между различными составляющими предложения» (Кurylowicz 1965, с. 54 — 71). Здесь можно возразить, что грамматика в своей предписывающей и описывающей частях устанавливает правила, по которым строятся предложения, и, следовательно, свобода выбора здесь весьма относительна. Но, приняв такую точку зрения, мы бы вновь столкнулись с теми же трудностями, только в другой области. Действительно, грамматика, по меньшей мере в некоторых своих разделах, занимается систематизацией конструкций, которые могут быть преобразованы в другие, эквивалентные им конструкции, притом что последние внешне не воспринимаются как менее «нормальные», чем первые. Таковы, например, активные и соответствующие пассивные конструкции, преобразование группы «существительное + прилагательное» в группу «абстрактное существительное + существительное». Однако, по-видимому, есть способ решить поставленную выше проблему. Французская грамматика не ограничивается простым перечислением таких конструкций; конкурирующие формы можно классифицировать с точки зрения частоты их употребления в рамках общей системы языкового узуса или какой-либо частной его подсистемы: наиболее употребительная конструкция будет признана наиболее естественной, нормальной, она будет ближе всего подходить к нулевой ступени. Так можно решить этот вопрос теоретически. Практически же еще проще убедиться в том, что несколько синонимических конструкций могут быть в равной степени распространенными и общепринятыми (например, активный/пассивный залог), и с точки зрения риторических отклонений они, таким образом, теряют свою значимость и актуальность. За исключением случаев их особого употребления, мы поручим их описание грамматистам.

Для французского языка синтаксическая нулевая ступень может быть в первом приближении сведена к опи-

санию того, что принято называть «минимальным законченным предложением» (phrase minimale achevée). Оно определяется наличием двух синтагм — именной и предикативной, взаимной упорядоченностью этих синтагм и согласованностью их маркеров (грамматических показателей). Эти синтагмы в свою очередь также распадаются на соответствующие минимальные структуры: первая предполагает наличие существительного и его детерминанта [1], вторая — присутствие глагола (с показателем времени, лица и числа) и, возможно, другой следующей за ним синтагмы¹. Исходя из такого представления о структуре французского предложения, можно выделить четыре различительных признака, которые, по всей видимости, отражают его наиболее существенные особенности и в наибольшей степени подвержены риторическим изменениям:

1. Структурная целостность предложения и его синтагм, предполагающая наличие в предложении их минимальных составляющих.

2. Принадлежность морфем к определенным классам (к классу существительных, артиклей, глаголов, наречий и т. д.), которые характеризуются прежде всего способностью их элементов занимать ту или иную позицию в синтагме.

3. Согласованность маркеров, при помощи которых соединяются морфемы и синтагмы и которые являются показателями по крайней мере четырех главных грамматических категорий (род, число, лицо и время).

4. Относительно строгий порядок синтагм в предложении и морфем внутри синтагмы, включая линейное распределение единиц в тексте.

Каждый из этих пунктов нуждается в кратком комментарии. Вполне естественно, что структурная целостность предложения на начальном этапе исследования определяется как минимальная структура. Но здесь было бы разумным определить и ее «максимум», ибо, если не сделать этого, риторическая операция добавления теряет всякий смысл. Как же ввести это понятие в грамматическую теорию? Здесь было бы, по всей видимости, уместно временно воспользоваться введенным некоторыми лингвистами различием между языковой компетенцией (compétence) и языковым употреблением (performance).

¹ В основных чертах это краткое описание заимствовано из работы Dubois 1967. См. также Dubois 1969.

С точки зрения языковой компетенции, представляется, что развертывание правильно построенного предложения не имеет фиксированных границ. В то же время мой языковой опыт указывает на то, что, например, предложение, в котором множество определительных придаточных сложным образом соотносятся друг с другом, уже не будет адекватно восприниматься слушающим или правильно порождаться говорящим. Здесь также, по-видимому, можно было бы установить частотный порог, чтобы иметь возможность объективно судить о наличии/отсутствии отклонений. Но существование последних не вызывает никаких сомнений.

Что касается классов, отметим лишь то, что они относятся к той области, где синтаксическое тесно смыкается с лексическим. Так, в словарном определении лексической единицы обычно содержится указание на класс, к которому она принадлежит. В дальнейшем мы убедимся в том, что метатаксис, полученный путем замены одного класса на другой, обнаруживает некоторое сходство с метафорой, которая относится к области метасемем.

Когда риторическим изменениям типа метатаксиса подвергаются грамматические показатели и показатели согласования, обнаруживается его сходство с метаплазмами. Такие фигуры действительно очень «морфологичны» по своей природе. С появлением маркера к слову присоединяется некоторый сегмент (аффикс) или один из сегментов слова меняется (появление признака может вызвать минимальные изменения в слове, как, например, появление окончания множественного числа s, не имеющего фонетического коррелята). Избыточность показателей используется только в метатаксисе: такие изменения нарушают согласование в синтагме. Наиболее явные из них не выходят за пределы фонетики (des chevals вместо des chevaux 'лошади') ; другие касаются более опосредованных и менее обязательных связей между маркированными элементами и уводят нас в область чистого синтаксиса.

С риторической точки зрения, как, собственно, и с грамматической, порядок слов является центральным аспектом синтаксиса. Стихи Малларме, в которых сначала полностью разрушается нормальная линейная структура предложения, а затем предлагается множество различных вариантов ее восстановления, могут дать правильное представление о безграничных возможностях в области линейного упорядочения синтагм и их элементов. Однако

не все имеющиеся варианты равноценны. С позиций риторики было бы полезно вслед за грамматистами различать «рациональный» порядок (ordre intellectuel) слов и «эмоциональный» порядок (ordre affectif) слов: такое различие существует, например, между un homme pauvre 'бедный [-небогатый] человек' и un pauvre homme 'бедняга'. Кроме того, нельзя ставить знак равенства между синтагмами, занимающими фиксированное положение в предложении, и синтаксическими элементами, обладающими большей подвижностью. Мы знаем, что правила французской грамматики прочно закрепляют за некоторыми синтаксическими составляющими определенную позицию в предложении. Позиция детерминантов имени обычно четко определена: за редким исключением, сказуемое следует за именной синтагмой подлежащего. Отступление от этих правил приводит к явным нарушениям. Но когда речь идет об элементах, обладающих большей подвижностью, установить факт отклонения уже не так просто. Это касается, например, обстоятельственных именных синтагм или обособленных прилагательных, расположение которых в целом не подчиняется никаким правилам. То же самое в принципе верно и для позиции наречий и определений. В чем состоит с синтаксической точки зрения разница между un inoubliable tour d'Italie, un tour d'Italie inoubliable и un tour inoubliable d'Italie 'незабываемая поездка по Италии'? Для того чтобы разобраться в этом вопросе, сначала рассмотрим предложение с различными вариантами порядка слов:

(a) furieux, l'homme renverse la chaise

'в ярости, человек опрокидывает стул';

(b) l'homme, furieux, renverse la chaise

'человек, в ярости, опрокидывает стул';

(c) l'homme renverse, furieux, la chaise

'человек опрокидывает, в ярости, стул';

(d) l'homme renverse la chaise, furieux

'человек опрокидывает стул, в ярости'.

Теперь мы должны установить степень «нормальности» (normalité) или отклонения для каждого высказывания. Сразу можно сказать, что вторая конструкция воспринимается как более привычная и более логичная, чем все остальные, в то время как высказывания (с) и (d), где имеется разрыв между существительным и прилагательным, кажутся более далекими от некоторой нормы. Здесь мы находимся в самой зыбкой зоне языка, где любой го-

ворящий может судить по-своему и любой вариант высказывания будет в известном смысле отклонением относительно более схематичной или более абстрактной модели.

Другая проблема заключается в том, чтобы понять, к какой операции относятся изменения взаиморасположения синтагм и морфем. Скажем сразу, что в целом мы будем считать, что эти изменения являются результатом применения операции перестановки. Менять порядок — значит переставлять. Но всегда ли это перестановка? Напомним, что, когда речь идет о порядке слов, имеется в виду расположение единиц относительно друг друга и если изменить место одного сегмента, то автоматически поменяет место по крайней мере еще один сегмент. Вернемся к приведенному выше примеру и рассмотрим высказывания (а) — (d), уже исходя из того, что высказывание (b) является нормой. В каждом предложении имеются четыре синтагмы и, следовательно, четыре позиции. Если furieux 'в ярости' займет первую позицию, то l'homme 'человек' перейдет на вторую: это элементарная перестановка. Если же furieux займет четвертую позицию, то два других сегмента также поменяют свои позиции и такая перестановка будет более сложной. Полностью определить последствия применения этой операции можно только тогда, когда мы не просто проследим за изменением позиции «подвижного» элемента, но и оценим всю ситуацию в целом. Но и при этих условиях возникают определенные трудности. Как будет показано ниже, гипербатон предполагает как добавление, так и перестановку элементов. Более подробно мы обсудим этот случай ниже, но уже сейчас в этой связи мы должны внести еще одно уточнение относительно механизма перестановки. Как и в случае подстановок, мы можем рассматривать перестановку как смешанную операцию, состоящую из сокращения и добавления: мы сокращаем элемент в одной позиции и добавляем его в другой; в результате по крайней мере один из оставшихся элементов оказывается сокращенным в занимаемой им позиции и добавленным в другой. Но все это происходит в рамках заданного контекста: перестановка — это простой «обмен», производимый на синтагматической оси, в то время как замена распространяет свое действие на внешние элементы, не входящие в число базовых, исходных. Благодаря смешанному характеру своего действия перестановка яв-

ляется операцией с большим потенциалом. Поскольку эта операция меняет синтаксические позиции, она является подлинно синтагматической.

И последнее уточнение. Как было показано в первой главе, существуют отклонения, основанные на конвенции, образующие систему. Стихотворный размер является прекрасным примером такого отклонения. Он может рассматриваться как некоторый код, накладывающийся на код обычного выражения. Но это систематизированное отклонение сводимо в принципе к разряду метатаксиса. Разумеется, предварительно следует провести границу между действием стихотворного размера на синтаксическую организацию предложения и его фонетическими характеристиками, ударением и рифмой. Здесь мы будем рассматривать размер только как способ упорядочения синтагм. Моделируя предложение в соответствии со слоговыми моделями, французский стихотворный размер либо дублирует и усиливает обычное синтаксическое расположение элементов, либо идет ему вопреки и нарушает обычный порядок. Кстати говоря, в классическом стихосложении учитываются отдельные синтаксические изменения, такие, как инверсия, эллипсис и т. д., они используются для того, чтобы приспособить обычное предложение к метрической схеме, и в силу этого становятся фигурами, образованными от фигур.

Если подходить к метрике с самых общих позиций, то можно убедиться в том, что она располагает только одним оператором: добавлением. Действительно, к «тексту», в рамках которого членение на предложения и синтагмы передается при помощи интонации и пауз или пробелов и знаков препинания, стихосложение «добавляет» стихотворную модель, для которой характерно более субстанциальное — поскольку здесь речь идет о слогах — и более регулярное членение. И если стих, как это характерно для классической французской поэзии, подчеркивает и усиливает синтаксическую структуру предложения, если, например, границы предложения и границы александрийского стиха совпадают, то размер следует причислить не просто к разряду операций типа добавления, а к разряду итеративных добавлений:

Jamais au spectateur n'offrez rien d'incroyable:

Le vrai peut quelquefois n'être pas vraisemblable.

Une merveille absurde est pour moi sans appas;

L'esprit n'est point ému de ce qu'il ne croit pas.

(Boileau)

Невероятным нас не мучьте, ум тревожа:

И правда иногда на правду непохожа.

Чудесным взором я не буду восхищен:

Ум не волнует то, чему не верит он *

(Буало).

Таким образом, стих является примером общего метатаксического добавления. Но можно взглянуть на стихосложение и под другим углом зрения, если исходить из того, что стихотворный размер, который действует только на слоги, а не на морфемы, относится к досинтаксическому уровню речи. Тогда окажется, что в поэзии синтаксис накладывается на размер, а не наоборот. Такой подход позволяет дать оценку синтаксическим фактам, нарушающим гармонию взаимодействия фразы и стиха, например явлению переноса. Но к подобному решению можно прийти и не отказываясь от нашей исходной точки зрения. Определив размер как общее отклонение типа добавления (écart adjonctif d'ensemble), мы имеем право составить список частных нарушений, или отклонений, внутри этой системы. Перенос тогда может рассматриваться как частичное сокращение метрической формы. Но к этому вопросу мы еще вернемся ниже. При помощи подстановок и перестановок также можно получать отклонения на уровне второй ступени, где уже учитываются правила стихосложения.

Соразмерность (harmonie) предложения, хотя она и не описывается при помощи конкретных правил, может быть отнесена наравне со стихотворным размером к области фигур метатаксиса, полученных путем добавления. Разумеется, может показаться удивительным, что соразмерность расценивается как отклонение, но ведь очевидно, что в обычном дискурсе никто не заботится о структурной упорядоченности и сбалансированности текста. Только потом, на втором этапе формирования дискурса, отступая от требований узуса, мы стремимся «красиво расположить» слова. Целевая направленность дискурса в этом случае иная, нежели в простом акте коммуникации: здесь речь

* См.: Литературные манифесты западноевропейских классицистов. Никола Буало. Поэтическое искусство. Перевод С. С. Нестеровой и Г. С. Пиларова. М., Изд. МГУ, 1980, с. 432. — Прим. перев.

направлена на то, чтобы привлечь внимание к самому сообщению, чтобы выдвинуть на первый план именно способ выражения мысли. Именно поэтому приемы, с помощью которых достигается соразмерность предложения, без сомнения, являются фигурами. Самая простая среди них — симметрия:

Vaincre à Austerlitz, c'est grand; prendre la Bastille, c'est immense 'Победа под Аустерлицем — событие великое, взятие Бастилии — событие огромное'

(В. Гюго).

При симметрии заметным для читателя или слушающего способом повторяется какой-либо синтаксический фрагмент текста: таким образом, к более простой структуре обычного предложения добавляется другая структура². Симметрия может проявляться также в одинаковой длине частей предложения. Квадратным периодом (période carrée) называется период, в котором протазис в аподозис включают каждый по два члена примерно одинаковой длины. Теперь нам остается сделать последний шаг и ввести количественный критерий в прозу. Так, у некоторых прозаиков мы находим последовательности слогов, сходные с александрийским стихом или десятисложным стихом. Но как только соразмерность перестает быть чем-то исключительным, как только она становится нормой, появляется возможность возникновения новых отклонений по отношению к этой исходной фигуре.

1. СОКРАЩЕНИЕ

Поскольку в качестве нормы было принято минимальное предложение и минимальные синтагмы, то есть наборы определенных синтагм или морфем, само собой ра-

² Мы рассматриваем симметрию как синтаксическую аномалию. Заметим, что Цв. Тодоров в Todorov 1967, скорее, рассматривает ее как «поддающийся описанию» способ выражения, не являющийся, однако, нарушением каких бы то ни было «эксплицитных или имплицитных» языковых норм, то есть как фигуру в том смысле, который он вкладывает в это слово. Тем не менее в конечном итоге симметрия все же «привлекает внимание к самому сообщению» ...Отсюда следует, что в рамках «прозрачного» языка существует имплицитное правило следующего вида: нормативный синтаксис налагает запрет на слишком явную симметричность конструкций.

зумеется, что любое изменение, нарушающее полноту этих синтаксических групп равносильно сокращению и может расцениваться как фигура.

1.1. Если ограничиться рассмотрением наиболее мелких единиц, может создаться впечатление, что в области синтаксиса мы редко сталкиваемся с частичным сокращением. Наиболее очевидные случаи представляют собой разновидность стяжения (crase): существительное и/или согласованное с ним прилагательное стягиваются, образуя один сегмент: mini-jupe 'мини-юбка', lav-o-matic (вместо lavoir automatique) 'автоматическая мойка'. Это грамматическая аффиксация и лексикализация, но в основу этого приема положено прежде всего звуковое сокращение. Сюда тесно примыкают столь характерные для периодической печати, технической литературы и рекламы случаи, когда два имени непосредственно примыкают друг к другу, образуя сокращенное, как с синтаксической, так и с понятийной точек зрения, выражение. Например, сейчас мы употребляем слово mini-golf 'мини-гольф', образованное от golf miniature 'уменьшенный, миниатюрный гольф', которое в свою очередь было сокращением выражения golf en miniature 'гольф в миниатюре'. У писателя В. Левино мы находим множество сокращений подобного рода. Вот одно из них:

Berg a voulu donner à la pièce un côté projection vers l'extérieur*

(В. Левино).

Но синтаксическая редукция в этих случаях менее существенна, чем семантическое сокращение. С точки зрения логической нормы рекламную надпись opération boîtes de lait 'операция молочные пакеты' следует преобразовать в выражение типа opération de récolte de boîtes de lait 'операция по сбору молочных пакетов', в то время как с синтаксической точки зрения достаточно преобразовать ее в opération des boîtes le lait 'операция молочных пакетов'. Именно поэтому здесь можно говорить лишь о частичном сокращении. Но если принять во внимание тот факт, что выражения boîtes de lait 'молочные пакеты', projection vers l'extérieur 'проекция наружу' играют скорее роль прилагательных, нежели существительных, то можно считать, что в этих случаях первоначальное сокращение

* Берг хотел, чтобы в этой вещи было что-то «рвущееся наружу» (фигура не сохраняется). — Прим, перев.

осложняется более радикальной операцией — заменой класса.

1.2. Полное сокращение приводит к эллипсису. К эллипсису обычно тесно примыкает обрыв (réticence), при котором предложение остается незаконченным, теряя часть своего смысла: это скорее фигура содержания, чем выражения (несмотря на то что она изменяет и синтаксическую структуру предложения), и мы будем рассматривать ее в главе, посвященной металогизмам. При эллипсисе, напротив, вся информация сохраняется, несмотря на неполноту формы. Имеет ли здесь смысл говорить о том, что сокращенные единицы подразумеваются в тексте, как это делают обычно риторы и грамматисты? Рассмотрение различных аспектов эллипсиса позволит нам дать более разностороннее объяснение этому явлению и показать, что опущенные при эллипсисе элементы в той или иной форме опосредованно присутствуют в тексте.

Ниже приведены предложения с различными видами эллипсиса: эллипсисом подлежащего, детерминанта существительного (определенного артикля), глагола и глагольного расширения (именной синтагмы дополнения):

S'aimèrent dur sous la lune

(Norge)

букв. 'Крепко любили друг друга под луной'

(Ж. Норж).

Quand il la retrouva plus pâle

D'attente et d'amour yeux pâlis

(Apollinaire)

букв. 'Когда увидел ее вновь [была она] бледнее, от ожидания и любви поблекшие глаза'

(Г. Аполлинер).

Déjà vibraient les rires, déjà les impatiences

(Queneau)

букв. 'Уже вибрировал и смех, уже и нетерпенье'

(Р. Кено).

Suffit que si je deviens riche, il faudra bien que je restitue, et que je suis bien résolu à restituer de toutes les manières possibles

(Diderot)

букв. 'Когда я буду богат, я должен буду вернуть [деньги], и вернуть я намерен, чего бы мне это ни стоило'

(Д. Дидро).

Отсутствие ils 'они' в первом предложении и les (определенный артикль во множественном числе) во втором допустимо в силу избыточности этих форм: они легко

восстанавливаются. Показатели лица и числа, выраженные местоимением ils 'они', уже присутствуют в s'aimèrent 'любили друг друга', слово yeux 'глаза' опознается как существительное во множественном числе, несмотря на отсутствие артикля; логика текста берет на себя все остальное. Кено и Дидро в отличие от Норжа и Аполлинера опускают полнозначные слова, тем не менее они так же легко восстанавливаются из контекста, и, следовательно, их отсутствие в той же степени оправданно. Опущенные здесь единицы уже встречались ранее в тексте (в том же предложении у Кено, в том же абзаце у Дидро); при эллипсисе структурное сходство конструкций позволяет восстановить их отсутствующие части. У Дидро эллипсис проявляется в отсутствии именной синтагмы прямого дополнения после переходного глагола; выражение в его полной форме легко восстанавливается, поскольку глагол restituer 'возвращать', 'отдавать', о котором идет речь, перекликается с выражением voler la fortune 'гнаться за богатством', фигурирующим в предыдущих строках. Сокращение, произведенное Р. Кено, называется зевгма. Р. Ле Бидуа в газете «Монд» (август 1964 г.) дал следующее определение этой фигуре: «Конструкция, возникающая, когда в одном из синтаксических компонентов предложения не повторяется слово или группа слов, выраженных ранее в тождественной или сходной форме в другом, непосредственно примыкающем к данному, предложении. Именно это второе предложение позволяет восстановить неполный синтаксический компонент исходного предложения». Вот еще несколько примеров этого вида эллипсиса, приведенных Ле Бидуа:

Les noms reprennent leur ancienne signification, les êtres leur ancien visage; nous notre âme d'alors

(Proust)

букв. 'Именам возвращается их прежнее значение, людям — прежнее лицо; нам — наша душа тех времен'

(Пруст).

Dans cette pièce, chaque génération, en se retirant, comme une marée ses coquillages, avait laissé des albums, des coffrets, des daguerréotypes

(Mauriac)

букв. 'В этой комнате каждое поколение, уходя, оставляло альбомы, ящички, дагерротипы, как море — ракушки во время отлива

(Мориак).

Что касается назывных предложений, то есть предло-

жений без глагола, то их следует рассматривать отдельно.

В назывном предложении нет слов, которые были бы опущены вследствие эллипсиса, но, поскольку глагольная синтагма здесь отсутствует, принцип «минимального развертывания предложения» (phrase minimale) не соблюдается. Иногда глагол как бы присутствует в форме существительного — он передает существительному свой смысл и часть своих функций. Можно считать, что в первом из приведенных ниже примеров существительное courses 'пробежки' замещает глагол courir 'бежать', который мы, кстати говоря, находим в предыдущем предложении. Зато в последнем примере глагольная функция попросту сокращается:

Les enfants courent, les pigeons s'envolent. Courses éclairs blancs, infimes débandades

(Sartre)

букв. Бегут дети, взлетают голуби. Бег, белые вспышки, беспорядочное бегство'

(Сартр)

Grand bruit dans Paimpol; sons de cloches et chants de prêtres

(Loti)

букв. 'Много жума в Пэмполе: бой колоколов и пение священников'

(Лоти)

C'est ce que je me disais en route. Le chemin de Paris à ce perchoir

(Aragon)

букв. 'Так я и думал во время пути. Дорога из Парижа к этой верхатуре'

(Арагон)

Mon coeur au chaud, ce lapin, derrière la petite grille des côtes, agité, blotti, stupide

(Céline)

букв. 'Мое сердце в тепле, этот кролик за маленькой решеткой ребер, беспокойный, съежившийся, ошалелый'

(Селин)

Сокращение союзов представляет собой вид отклонения, который может по-разному проявляться в тексте. Наиболее простая фигура известна под названием асиндетон (asyndète) или дизъюнкция (disjonction): это сокращение маркеров сочинения. Эта фигура четко ощущается в конце перечисления или когда детерминант во множественном числе относится сразу к двум следующим друг за другом существительным:

Français, Anglais, Lorrains, que la fureur rassemble Avançaient, combattaient, frappaient, mouraient ensemble

(Voltaire)

букв. 'Французы, англичане, лотарингцы, сплоченные общей яростью.

Шли вперед, боролись, бились, умирали вместе'

(Вольтер).

Dans mon silence j'ensevelis

un rire un soleil éclatants

(Tardieu)

букв. 'В моем молчании я похоронил

сияющие смех [и] солнце'

(Тардье).

В цитированном выше примере из Сартра (Les enfants courent, les pigeons s'envolent) можно было бы ввести сочинительный союз et 'и' вместо запятой. Однако по смыслу здесь, скорее, восстанавливается причинно-следственная связь. Эллипсис маркера этой связи является примером паратаксиса, фигуры, которая заметна только тогда, когда имеется установка на максимально точную фиксацию целевых и причинно-следственных отношений между означающими. Я прекрасно улавливаю тип логической связи между двумя независимыми предложениями, но предпочитаю, чтобы она была выражена при помощи союза или наречия. Разумеется, можно считать, что расположение предложений относительно друг друга и некоторые знаки препинания уже являются маркерами логических или временных отношений, но эти знаки со слабо выраженной семантикой только еще больше подчеркивают пропуск маркера связи, предполагаемый паратаксисом:

Vous êtes homme: vous être logique jusque dans les détails

букв. 'Вы мужчина: вы [должны] быть логичны даже в мелочах'

(текст рекламы из журнала «Nouvel Observateur»).

Сокращение знаков препинания во многом сходно с асиндетоном и паратаксисом. Можно вести долгие споры по поводу необходимости той или иной запятой... Но полное исключение знаков препинания из текста, которое вслед за Аполлинером стали насаждать в своих произведениях многие поэты и прозаики, без сомнения, является риторической фигурой. Ж. Коен (Cohen 1966, с. 100) совершенно справедливо указывал на то, что вторая строка стихотворения Г. Аполлинера «Мост Мирабо» («Pont Mirabeau») et nos amours, представляющая собой синтагму, при отсутствии знаков препинания может по смыслу подсоединиться как к предыдущей строке (Sous le pont

Mirabeau coule la Seine), так и к последующей (Faut-il qu'il m'en souvienne) *. Итак, синтаксическая неопределенность, возникающая вследствие сокращения точек и запятых, может привести к семантической неопределенности. Но это правило нельзя считать общим. В цитируемом ниже отрывке из Клода Симона отсутствие знаков пропитания, безусловно, стирает выпуклость синтаксического членения высказывания, но, даже несмотря на пристрастие автора к причастным оборотам (глаголы заменяются причастиями), четкость синтаксической структуры предложений сохраняется за счет нормального распределения синтагм:

et moi réussissant cette fois à me lever accrochant la table dans mon mouvement entendant un des verres coniques se renverser rouler sur la table décrivant sans doute un cercle autour de son pied jusqu'à ce qu'il rencontre le bord de la table bascule et tombe,

'a мне на сей раз удалось подняться уцепившись за край стола и одновременно с моим движением я услышал как одна из рюмок опрокинулась покатилась по столу по всей видимости выписывая круги вокруг собственной ножки докрутилась до края столешницы [...] упала и разбилась **.

После экспериментов со знаками препинания некоторые поэты — в частности, «пространственники» (spatialistes) [1] — решили заняться линейным расположением текста, предлагая взамен обычных менее жесткие и более хитроумные структуры. Это сокращение в чистом виде; данный прием показывает, что в число характеристик нормального синтаксиса предложения или текста входит также и его линейность. Вот как Пьер Гарнье видит новую «мозаическую» систему отношений между словами:

* Приведем эту строфу по-русски в переводе М. Кудинова:

Под мостом Мирабо тихо Сена течет

И уносит нашу любовь...

Я должен помнить: печаль пройдет

И снова радость придет.

(Аполлинер Гийом. Стихи. М., «Наука», 1967, с. 32). — Прим. ред.

** Цит. по русск. переводу: Бютор М. Изменение. Роб — Грийе А. В лабиринте. Симон К. Дороги Фландрии. Саррот Н. Вы слышите их? М., «Художественная литература», 1983, с. 496 — 497. — Прим. перев.

ХВАЛА ГОСПОДУ БОГУ

МАГОМЕТ

СОЛНЦЕ ТОПОЛЬ

РЕМБО БОГ БЕТХОВЕН

КОЛЕСО ЗВЕЗДА

ИИСУС

Вернемся снова к поэзии, построенной по законам стихосложения, и коротко остановимся на сокращении в рамках метрической системы. Перенос (l'enjambement) частично отрицает размер, предложение с одной строки переносится на другую, в силу чего нарушается соответствие между слоговым размером и синтаксической формой. В этом смысле перенос может рассматриваться как возврат к прозе путем сокращения «формы»:

Vingt ans l'espace à peine d'une enfance et n'est-ce

Pas sa pénitence atroce pour notre aînesse

Que de revoir après vingt ans les tout petits

D'alors les innocents avec nous repartis

(Aragon)

букв. 'Двадцать лет, всего лишь годы детства, и не

Ужасна ль эта кара для нее, нашей сестры,

Увидеть вновь, через все двадцать лет, тех малышей,

Невинных тех времен, ушедших вместе с нами'

(Арагон).

Соразмерность предложения также может стать объектом сокращения. С этим явлением мы сталкиваемся во фразе

Le silence éternel des espaces infinis m'effraye (Pascal) 'Вечное безмолвие бесконечных пространств ужасает меня' (Паскаль).

Здесь очень хорошо прослеживается механизм отклонения. Сначала кажется, что предложение строится в соответствии с метрической схемой по принципу симметрии, поскольку группа подлежащего распадается на две группы, содержащие по шесть слогов, с одинаковой синтаксической структурой (детерминант + существительное + определение). Но затем с появлением глагольной синтагмы возникает обрыв: предложение «свертывается» и вместе с этим нарушается его равновесие.

2. ДОБАВЛЕНИЕ

Минимальное законченное предложение, в изложенной выше интерпретации, является в каком-то смысле и максимальным его развертыванием. Даже если увеличение

числа его главных составляющих и добавление к ним всевозможных второстепенных синтагм и морфем не противоречат правилам грамматики и укладываются в рамки языкового узуса, существуют тем не менее случаи, когда четко ощущается отклонение типа добавления. Это бывает: 1) когда главенствующая роль отдается второстепенным элементам (главенствующая роль определяется, в частности, соотношением длин соответствующих элементов) ; 2) когда ослабевает синтаксическая связь между главными элементами и расстояние между ними увеличивается; 3) когда нормальная конструкция осложняется особой структурой с целью привлечь внимание к самому сообщению. Присоединяя к существительному три или четыре прилагательных подряд, М. Пруст уже нарушает правила построения нормальной модели предложения. Когда Р. Кено все время оттягивает момент появления главного предложения в сложноподчиненном, юмористический эффект достигается за счет «эластичности» (l'élascité) синтаксиса французского предложения:

Quand on revient d'une bonne balade à la campagne, du côté de Bougival ou de Croissy, après les moules et . les frites et les grenadines pour les enfants, sur le quai de la gare quand le train arrive qui va vous ramener dans Paris et qu'on songe nostalgiquement à cette bonne journée de plaisir déjà oui déjà fondue dans la mémoire en un fade sirop où tournent déjà oui déjà à l'aigre le saucisson, l'herbe rase et la romance, à ce moment on dit, et le train commence à s'allonger le long du long long quai, il s'agit de ne pas se faire devancer et de bien calculer son coup pour piquer des places assises espoir insensé, tout au moins faut pas rester en carafe ou faire le trajet sur les tampons ce qui est particulièrement dangereux quand on y entraîne sa famille, à ce moment on dit en général ce qu'on dit en pareille circonstance: «Ce soir, on sentira pas le renfermé» [курсив наш. — Ж. Дюбуа и др.].

'Когда мы возвращаемся после приятной загородной прогулки из Буживаля или Круасси, полакомившись мидиями и жареной картошкой, угостив детей гранатовым сиропом, на перроне, когда подходит поезд, который увезет нас в Париж, и когда мы вспоминаем с ностальгией об этом прекрасном полном приятных мгновений дне, уже растаявшем в нашей па-

мяти и превратившемся в безвкусную жижу, в которой уже, да, уже тухнет колбаса, стриженый газон и душещипательный романс, именно в эту минуту мы говорим... а поезд уже скользит вдоль длинного-длинного перрона, и тут уж никак нельзя всех пропускать вперед, надо действовать быстро и точно, чтобы успеть занять сидячее место ... пустые надежды, во всяком случае, плохо будет, если останешься с носом, или проедешь всю дорогу на буфере, что особенно опасно, когда с тобой все твое семейство, и именно в эту минуту мы говорим обычно то, что принято говорить в таких случаях: «Зато мы подышали свежим воздухом»'.

2.1. Нам известен по крайней мере один бесспорный случай простого добавления, когда наблюдается явное нарушение грамматического кода. Речь идет о добавлении элементов к синтагмам, которые можно было бы назвать закрытыми. Хорошим примером здесь служат так называемые непереходные глаголы, которые обычно не предполагают синтагмы-дополнения, но могут присоединять таковую в образных выражениях (иногда дополнение плеонастично):

Souriez Gibbs

букв. 'Улыбайтесь Жиббс' [1].

Dormez votre sommeil, riches de la terre

(Bossuet)

букв. 'Спите своим сном, богатые мира сего'

(Боссюэ).

Но чаще всего простое добавление является результатом двух действий: отступления или развертывания. В случае отступления синтаксический стержень текста или предложения разрушается, поскольку текст перегружен второстепенными элементами, вставленными между его частями, или же эти второстепенные элементы меняют его исходную синтаксическую направленность. Здесь речь о вводных предложениях (incidentes) или же предложениях, взятых в скобки (parenthèses) :

Mais un critique ayant écrit que dans la Vue de Delft de Vermeer (prêté par le musée de La Haye pour une exposition hollandaise), tableau qu'il adorait et croyait connaître très bien, un petit pan de mur jaune (qu'il ne se rappelait pas) était si bien peint, qu'il était, si on le regardait seul, comme une précieuse œuvre d'art chinois d'une beauté qui se suffirait à elle-même,

Bergotte mangea quelques pommes de terre, sortit et entra à l'exposition*

(Proust)

букв. 'Но поскольку какой-то критик написал, что в дельфтском пейзаже Вермера (предоставленном Гаагским музеем голландской выставке)—картине, которую он обожал и считал, что хорошо знает, — маленький фрагмент желтой стены (который он не помнил) был так хорошо выписан, что, даже взятый в отдельности, он был прекрасен как драгоценные, самодостаточные в своей красоте образцы китайской живописи, Бергот, съев несколько картофелин, вышел на улицу и направился на выставку'

(Пруст).

Сюда же относится прием конкатенации (concaténation) :

Et me revenait à l'esprit le souvenir d'un certain dimanche de mai où j'avais aperçu un gros oiseau touffu, encadré par une des hautes fenêtres ouvertes à deux battants par laquelle s'échappaient habituellement des effluves de l'encens qui me fait vomir

(R.-L. des Forêts)

букв. 'И мне вспомнился воскресный майский день, когда я увидел большую пушистую птицу, сидящую в проеме одного из высоких двустворчатых открытых окон, откуда доносился обычно запах фимиама, вызывающего у меня тошноту'

(Р.-Л. де Форе).

Развертыванию соответствует эксплеция (explétion). Для того чтобы выделить синтагму, ее окружают поясняющими, второстепенными с точки зрения смысла, словами:

Ce que je respire, moi, c'est la jalousie et nostalgique admiration des êtres et des choses heureux

(Laforgue)

'То, чем я проникнут, это зависть и ностальгическая привязанность [букв. восхищение] к счастливым людям и событиям'

(Лафорг).

Можно также развернуть синтагму, увеличив число аспектов рассмотрения объекта или определений, относящихся к одной из ее лексем. Это приемы перечисления (énumération) или нагромождения (accumulation), в основу которых часто заложена синекдоха:

* Proust M. A la recherche du temps perdu. III. La prisonnière. Bibl. de la Pléiade, 1954, pp. 186—187.

Je m'en Vais vous mander la chose la plus étonnante, la plus surprenante, la plus merveilleuse, la plus miraculeuse, 1й plus triomptante, la plus étourdissante, la plus inouïe, la plus singulière, la plus extraordinaire, la plus incroyable, la plus imprévue, la plus grande, la plus petite, la plus rare, la plus commune, la plus éclatante, la plus secrète jusqu'aujourd'hui, la plus brillante, la plus digne d'envie; enfin une chose dont on ne trouve qu'un exemple dans les siècles passés, encore cet exemple n'est-il pas juste (etc.)

(M-me de Sévigne):

букв. 'Я хочу сообщить вам о самой удивительной, самой поразительной, самой чудесной, самой замечательной, самой прекрасной, самой потрясающей, самой редкой, самой необычной, самой невероятной, самой неожиданной, самой великой, самой ничтожной, самой необычной, самой обычной, самой блистательной, самой скрытой по сей день, самой великолепной, наиболее достойной зависти вещи: ей был всего один пример в истории прошлых лет, да и тот не вполне подходящией, и т. д.' *

(Мадам де Севинье).

Следует отметить также, что риторы прошлого рассматривали некоторые типы приложений как фигуры развертывания. Фонтанье называл их «конструкциями с обилием слов» (construction par exubérance).

2.2. Итеративное добавление — явление сложное: не любой повтор слова можно безоговорочно отнести к области метатаксиса; здесь важно четко различать синтаксис и семантику. Повтор слова всегда приводит к добавлению смысла. Тем не менее репризу (reprise) глагола или существительного, направленную на то, чтобы ввести уточняющие их смысл определения, можно отнести к чисто формальным приемам. Это, по существу, другая

* «Я должна сообщить вам одну удивительную новость. Это поистине замечательно, чудесно, поразительно. Я никогда не слыхала ничего более необычного, невероятного и неожиданного: в ней всякие противоречия. Эта новость и мала, и велика, и редка, и проста; она скрыта от всех и вместе с тем все ее знают, все ей завидуют. Ей не было примера в истории прошлых веков, впрочем, был только один пример, и то не совсем подходящий». Цит. по: Госпожа де Севинье. Письма. Том I. Петербург, 1903, с.43. Легко видеть, что в этом переводе фигура нагромождения практически утеряна. — Прим. перев.

форма эксплеции: здесь повторяющееся слово прежде всего является «опорным» для определений:

Oubliant Pan, la voilà qui prend sa corse, oh! jeune course bondissante! par la prairie et la vallée, dans la belle matinée

(Laforgue)

'Забыв о Пане, она бежит опять [букв. возобновила свой бег].

О! Легкий, девичий бег! Через луга и долины, этим прекрасным утром'

(Лафорг).

Такая фигура, как полисиндетон (polysyndète), где посредством повторения показателей сочинения подчеркиваются и выделяются синтаксические связи, также относится к метатаксису с использованием операции добавления:

Tout s'enfle contre moi, tout m'assaut, tout me tente,

Et le monde et la chair et l'ange révolté,

Dont l'onde, dont l'effort, dont le charme inventé,

Et m'abime, Seigneur, et m'ébranle et m'enchante

(Sponde)

букв. 'Все восстает против меня, все давит, все манит

И мир, и плоть, и он, восставший ангел,

Дыханье чье, чей натиск, чье ложное сиянье

И бьет меня, Боже, и потрясает, и чарует'

(Спонд).

В этом четверостишья Спонда сочинительная функция союза et 'и' или даже связующая функция местоимения dont 'чей' усложняется анафорическим значением, на это указывает параллельный ряд местоимений tout 'все'. Полисиндетон имеет прямое отношение к соразмерности предложения и к размеру стиха. И это не случайно, поскольку, как мы уже говорили, соразмерность и стихотворный размер, понятые, как две системы, два перечня определенных приемов и правил, являются синтаксическими фигурами с очень обширной областью действия, в основу которых положены добавление и повтор.

Выше было показано, в какой степени симметрию и александрийский стих можно отнести к области метатаксиса. Но в поэзии силлабический размер и параллелизм синтаксических конструкций нередко совместно способствуют поддержанию высокого уровня избыточности формы. Так, у Корнеля эти системы как бы дублируют друг друга. С одной стороны, средняя цезура стиха совпадает с концом главного или придаточного предложения, а иног-

да и реплики; с другой стороны, второе полустишье с точки зрения грамматической структуры является полным отражением первого:

II m'a prêté sa main, il a tué le comte;

II m'a rendu l'honneur, il a lavé ma honte *.

букв. Он мне помог [=дал свою руку], он убил графа,

Он мне вернул честь, он смыл мой позор.

Chimène: Rodrigue, qui l'eût cru?

Rodrigue: Chimène, qui l'eût dit? **

букв. Xименa. Родриго, кто бы мог в это поверить?

Родриго. Химена, кто бы мог это сказать?

Второй пример показывает, что в предельном варианте «идеальное» синтаксическое добавление есть не что иное, как простой повтор синтагмы или всего предложения.

3. СОКРАЩЕНИЕ С ДОБАВЛЕНИЕМ

В основу этой сложной операции, состоящей из двух частей, заложено деление на классы и категории, рассмотренное нами выше. Вместо элемента одного класса подставляется элемент другого класса: показатель одной категории заменяется другим (неадекватным в данной ситуации) показателем той же категории.

3.1. Силлепсис (syllepse) — это любое риторически обусловленное нарушение правил согласования морфем или синтагм, будь то согласование по роду, числу, лицу или времени. Такая замена является частичной в том смысле, что мы не переходим из одной категории в другую, а просто заменяем один грамматический показатель другим внутри одной категории. Кроме того, если строго подходить к этому вопросу, подобная операция только в некоторых случаях распадается на две простые операции. Поскольку настоящее время и единственное число рассматриваются как немаркированные граммемы, мы можем перейти к другим граммемам этих категорий только

* 'За своего отца убил он графа,

Вернул отцу утраченную честь

Корнель П. Сид. М.-Л., 1931, с. 46. (перев. В. С. Лихачева). — Прим. перев.

** Химена. Родриго, кто поверил бы?

Родриго. Кто б мог сказать? (Там же, с. 154.)

В этом переводе описанные фигуры теряются. — Прим. перев.

путем простого добавления маркера, в то время как переход к самим этим граммемам осуществляется через сокращение маркера.

Поскольку выполнение грамматических правил согласования в языке строго обязательно, рассматриваемые здесь изменения почти всегда приводят к явным нарушениям языкового узуса [1]. Как правильно отметил Анри Морье, строка Расина: (ce Heu redoutable) D'où te bannit ton sexe et ton impiété букв. 'Это опасное место, откуда тебя изгоняет твой пол и твое неверие' — сейчас воспринимается просто как неправильная (см. Morier 1961, статья «Силлепсис»). Силлепсис такого рода редко встречается у современных авторов, за исключением тех произведений, которые тяготеют к сюрреализму с его склонностью к языковой игре, — чем несуразнее согласование, тем изощреннее фигуры, созданные Робером Десносом:

Ecoute-je moi bien! Du coffret jaillis-je des océans et

non des vins et le ciel s'entr'ouvris-je quand il parus-je.

Но если силлепсис редко применяется к согласованию тесно связанных между собой в синтаксическом отношении слов (подлежащее — сказуемое, субстантивное определяемое — определение), то согласование более или менее самостоятельных элементов, относительно удаленных друг от друга, является для него прекрасной основой. Главным образом это относится к нарушению согласования двух глаголов или существительного и замещающего его местоимения. При переходе от существительного (или местоимения) к местоимению, связанному с ним анафорической связью, лицо, число и род могут меняться указанным способом:

Le matin, on s'éveille, et toute une famille

Vous embrasse, une mère, une sœur, une fille!

(Hugo)

'Просыпаешься [букв. просыпается] утром, и вся семья

Вас обнимает и целует, мать, сестра, дочь!'

(В. Гюго).

L'homme ordinaire au nombre desquels je me range

(Grenier)

букв. 'Средний человек, к которым я себя причисляю'

(Ж. Тренье).

Il faut envoyer dans les guerres étrangères la jeune noblesse. Ceux-là suffiront

(Fénelon)

букв. 'На войну за границу надо посылать аристократическую молодежь. Их будет достаточно'

(Фенелон).

Проблема замены лица, затронутая в первом примере, требует особого рассмотрения. Прежде всего заметим, что врамках категории лица возможны практически любые замены, как о том свидетельствуют эмоциональная речь и язык художественной литературы. Тем не менее среди этих замен не так много таких, которые объясняются только синтаксическими особенностями французского языка. Если Гюго в пределах одного предложения может поставить знак равенства между 2-м и 3-м лицом (vous 'вы' и on — местоимение 3-го лица), то это объясняется всем известной «универсальностью» местоимения on, которое может принимать значение любого лица (правила грамматики даже допускают определения во множественном числе или женском роде при этом немаркированном местоимении). Но чаще всего подмена лица выходит за рамки собственно грамматики, поскольку отклонение может быть обнаружено только с учетом прагматики или контекста. Так, в выражении Madame est servie 'Кушать подано' (букв. 'Мадам обслужена'), в ситуации, когда де Голль или Цезарь, имея в виду себя, говорят 'де Голль', 'Цезарь', наконец, просто 'он' или же когда Омэ сообщает об отравлении Эммы Бовари: Nous avons eu d'abord un sentiment de siccite au pharynx букв. 'Сначала мы ощутили сухость в горле', соответственно 3-е и 1-е лицо подставляются вместо 2-го, 1-го и 3-го. Как же нам все-таки удается восстановить норму в дискурсе? Это становится возможным постольку, поскольку нам известен соответствующий референт: мы узнаем голос де Голля, мы знаем, что Омэ не пытался отравиться. Тем не менее использование психологического приема замены одного лица другим может иметь более ощутимые последствия на уровне собственно грамматики. Это происходит, в частности, в тех случаях, когда два разных показателя лица соответствуют в тексте одному означаемому. Здесь опять-таки затрагивается синтаксис, и мы увидим, как в приведенных ниже отрывках из произведений Аполлинера и Флобера местоимения je 'я' и tu 'ты', il 'он', относящиеся к человеку, и ça 'это', относящееся к предмету, соотносятся с одним и тем же объектом.

J'aime la grâce de cette rue industrielle

Sitiuée à Paris entre la rue Aumont-Thiéville et l'avenue les Ternes.

Voilà la jeune rue et tu n'es encore qu'un petit enfant.

La mère ne t'habille que de bleu et de blanc.

букв. 'Мне нравится стройность этой заводской улицы, Расположенной между рю Омон-Тьевилль и авеню де Терн в Париже.

Вот она, эта новая улица, и ты идешь по ней, еще ребенком. Мать одевает тебя только в синее и белое'.

Elle reste à ravauder des chaussettes. Et on s'ennuie! on voudrait habiter la ville, danser la polka tous les soirs! Pauvre petite femme! ça bâille après l'amour comme une carpe après l'eau sur une table de cuisine.

'Она сидит и штопает носки. Как ей скучно! Хочется жить в городе, танцевать польку по вечерам! Бедная маленькая женщина! Она [букв. оно] еще и зевает после любви, как выброшенный из воды карп на кухонном столе'.

Согласование времен предоставляет вычеркиванию с добавлением широкое поле деятельности. Силлепсис может применяться локально:

De l'autre côté du corridor, au travers de la vitre couverte de toute une toile tissée par les gouttes de pluie, vous devinez à cette luisance d'aluminium que ce qui s'approche, vous croise et disparait, c'était un camion de pétrole

(Butor)

'По другую сторону прохода, за окном, покрытым узором, сотканным из дождевых капель, мелькает что-то светлое, металлическое, и по тому, как оно приближается и, поравнявшись с поездом, исчезает, ты догадываешься, что это была бензоцистерна' *

(Бютор).

Но когда речь идет о последовательности глаголов, силлепсис может применяться и более систематическим образом. Это происходит, например, когда в сравнительно коротком тексте несколько раз употребляется историческое настоящее время или же вводится несобственно прямая речь. Последний случай замечателен тем, что фигура

* Цит. по русск. переводу: Бютор М. Изменение, Роб-Грийе А. В лабиринте. Пер. с франц. М., «Художественная литература», 1983, с. 96 — 97. — Прим. перев.

реализуется через смещенное согласование времен. Действительно, в несобственно прямой речи глаголы употребляются в 3-м лице имперфекта, как и в окружающем тексте, но форма предложения соответствует прямой речи:

Goupeau poussait le toupet jusqu'à plaisanter Ger-vaise. Ah bien! son amoureux la lâchait joliment! Elle n'avait pas de chance: une première fois, les forgerons ne lui avaient pas réussi, et, pour la seconde, c'étaient les chapeliers qui lui claquaient dans la main

(Zola)

букв. 'И Купо обнаглел до того, что стал подтрунивать над Жервезой. Вот так хахаль, взял, да и бросил ее! Эх, не везет ей: сначала вышла осечка с кузнецом, а вот теперь шляпник оставил ее с носом' *.

(Золя).

Бывает так, что силлепсис является результатом разрыва синтаксической конструкции: это явление известно под названием анаколуф (anacoluthe). Вместо именной группы подлежащего, которую требуют начальные элементы предложения (причастный оборот, прилагательное в позиции приложения), подставляется, к примеру, какая-нибудь другая синтаксическая группа с другим согласованием:

Ainsi, triste et captif, ma lyre toutefois

S'éveillait, écoutant ces plaintes, cette voix

(A. Chénier)

букв. 'Так пленный и печальный, но лира моя пробуждалась, внимая этим жалобам, этому голосу'

(А. Шенье).

Bâtie sans beaucoup de façons,

L'herbe, le Temps, l'oubli l'ont rendue extérieurement presque informe

(Ponge)

букв. 'Построенная без особой изысканности,

Трава, Время, забытье сделали ее внешне почти бесформенной'

(Понж).

В очень свободной по форме прозе Л.-Ф. Селина анаколуф приводит к более зримому разрыву конструкции, к более радикальной замене; в следующем предложении причастие vibres 'сотрясаемые' может согласоваться

* Цит. по: Золя Э. Собрание сочинений, т. 6. Пер. с франц. М., 1962, с, 343. — Прим. neрев.

с отсутствующим в предложении гипотетическим ‘мы':

Tout tremblait dans l'immense édifice et soi-même des pieds aux oreilles possédé par le tremblement, il en venait des vitres et du plancher et de la ferraille, des i secousses, vibres de haut en bas.

букв. 'Все сотрясалось в огромном здании, и сами [мы] с ног до головы во власти этой дрожи, от стекол, пола и железной утвари, исходили толчки, [сами мы] сотрясаемые снизу доверху'.

3.2. Полное сокращение с добавлением приводит к тому, что элемент одного класса заменяется элементом другого класса, вследствие чего между составляющими синтагмы или предложения устанавливается нетривиальная синтаксическая связь. С явлением перевода единиц из одного класса в другой мы сталкиваемся также в общелитературном языке, где часто субстантивируются (в их исходной и производной формах) глаголы, прилагательные или даже целые выражения. Тогда исходное глагольное или адъективное значение начинает стираться, за исключением тех случаев, когда поэт намеренно подчеркивает его, вводя гибридные конструкции типа Les m'as-tu vu dans mon joli cercueil (Ж. Врассенс) [1].

Можно было бы с полным правом назвать эту фигуру «синтаксической метафорой». Как и в метафоре, субституция здесь производится на основе некоторого изначального сходства. Разумеется, формальное сходство, о котором здесь идет речь, не так очевидно, как семантическое сходство в образных сравнениях. Синтаксическая субституция смежных, сходных в грамматическом отношении классов не так заметна, то есть возникающее отклонение не так очевидно, как при замене показателей удаленных друг от друга, противопоставленных друг другу классов. Мы продемонстрируем это на нескольких примерах.

Так же как и существительные, неопределенная форма глагола и некоторые виды придаточных предложений имеют статус именной группы. Таким образом, можно с легкостью заменять одно на другое или же объединять их при помощи сочинительных союзов:

Ah! c'est encore ce gémir d'abandonner le sommeil!

(Aragon)

'Ах! И опять этот стон [букв. это стонать] по уходящему сну!'

(Арагон).

II remarqua pour la première fois des petits personnages peints en bleu, que le sable était rosé, et enfin :ev la précieuse matière du tout petit pan de mur jaune

(Proust)

букв. 'Он впервые заметил маленькие синие фигурки, что песок розовый, и наконец, чудесную фактуру маленького фрагмента желтой стены' (Пруст).

Подобные подстановки или перечисления, в которых участвуют существительные и наречия или существительные и прилагательные, уже более заметны, но в их основу еще заложено некоторое сходство:

Le vierge, le vivace et le bel aujourd'hui

(Mallarmé)

букв. 'Девственный, могучий и прекрасное сегодня' * '

(Малларме).

Le pâtre promontoire au chapeau de nuées

(Hugo)

букв. 'Пастух-отрог, и тучи вместо шляпы'

(Гюго).

Regrets des yeux de la putain

Et belle comme une panthère

(Apollinaire)

букв. 'Скорбь в глазах у проститутки

И красива как пантера'

(Аполлинер).

Les affiches claires sont blanches dans le

sombre du temps

(Vallès)

букв. 'Светлые афиши белеют в

Темноте (темном) времен'

(Валлес).

В последнем примере замена сочетается с фигурой перестановки, о которой речь пойдет ниже: посредством перестановки определение переводится в позицию перед определяемым существительным. Это пр

Дата добавления: 2014-09-10; просмотров: 471; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!