КОНСПЕКТ ЛЕКЦИИ: «СЛОВО О ПОЛКУ ИГОРЕВЕ» – ВЫДАЮЩИЙСЯ ПАМЯТНИК РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ XII ВЕКА»

1. История открытия и опубликования «Слова о полку Игореве».

2. Полемика о подлинности «Слова», ее причины. Доказательства подлинности памятника.

3. Историческая основа «Слова о полку Игореве». Летописная повесть о походе Игоря и «Слово о полку Игореве».

4. Идея «Слова» и его композиция.

5. Основные образы «Слова о полку Игореве». Проблема автора.

6. Природа в «Слове». Двоеверие.

7. Проблема жанра «Слова о полку Игореве».

8. Связь «Слова о полку Игорева» с устной народной поэзией.

9. Ритмическая основа «Слова».

10. «Слово о полку Игореве» и средневековый эпос.

11. Переводы «Слова о полку Игореве».

12. «Слово о полку Игореве» в литературе и искусстве.

В конце XVIII века известный любитель древнерусских рукописей, обер-прокурор Синода и сенатор граф А.И.Мусин-Пушкин приобрел сборник, в который наряду с уже известными текстами светского характера входило и никому не известное произведение XII века – «Слово о полку Игореве». Найденная рукопись представляла собой список конца XV – начала XVI века. Фонетические и лексические особенности указывали на ее псковское или новгородское происхождение.

Но когда именно и где был приобретен сборник? До недавнего времени существовали две версии – ростовская и ярославская. Согласно первой, незадолго до 1792 года Мусин-Пушкин приобрел в библиотеке Ростовского архиерейского дома сборник, представлявший «Хронограф» 1617 года. Однако, как установлено исследователями, ростовские рукописи исторического содержания были предметом неоднократного рассмотрения духовными людьми – в 1772, 1779, 1791 годах. Но «Слова» среди них не было.

Вторая гипотеза связана с библиотекой Спасо-Ярославского монастыря. По словам Мусина-Пушкина, сборник был приобретен им у бывшего (заштатного) архимандрита упраздненного к тому времени Спасо-Ярославского монастыря Иоиля Быковского. Однако слова Мусина-Пушкина вызывали сомнение у ученых. Первыми его высказали Е.М.Караваева и А.В.Соловьев, а затем – Г.Н.Моисеева в книге «Спасо-Ярославский хронограф и «Слово о полку Игореве» (М., 1984). Согласно ей, «Слово» было приобретено около 1787 или близко к этой дате. Еще в 1960 г. была найдена опись книг Спасо-Ярославского монастыря 1788 года, в которой против четырех рукописных книг, в том числе «Хронографа в десть» (т.е. в лист), была помета об их уничтожении «за согнитием». Было высказано предположение о том, что этот хронограф являлся как раз тем самым, в котором находилось «Слово». Г.Н.Моисеева обнаружила, что эти же книги значатся и в описи 1787 г. Причем, против «Хронографа» стояла какая-то позже зачеркнутая запись. С помощью специалистов удалось прочесть, что зачеркнуто слово «отдан». Так Г.Н.Моисеева пришла к выводу, что в 1787 году или около этого времени четыре рукописные книги из монастырской библиотеки были кому-то переданы. Поскольку они не возвратились, то в описи 1788 года их сочли уничтоженными.

Г.Н.Моисеева обнаружила материалы, свидетельствовавшие о деловых и дружеских отношениях отца Мусина-Пушкина и его самого с ярославским архиепископом Арсением Верещагиным. Опираясь на дневник Верещагина, она пришла к выводу, что в передаче сборника Мусину, а затем его «списывании» огромную роль играл Верещагин. Эта версия просуществовала недолго.

Сравнительно недавно появилась статья Е.В.Синицыной «К истории открытия рукописи со «Словом о полку Игореве» (Русская литература. 1992. № 1), которая обнаружила еще одну опись – 1811 года. В ней значилось, что «Хронограф в десть» вернулся на свое место. Более того, в описи были цитаты, из которых стало ясно, что речь идет не о мусин-пушкинском, а о совсем другом сборнике, что «Хронографа в десть» в нем нет, название значилось только на корешке. Из сказанного следовал вывод о необходимости с большим доверием отнестись к словам Мусина-Пушкина о приобретении им сборника у Иоиля Быковского, к самому Быковскому, который был переведен в Ярославль из Чернигова и мог привезти с собой книги черниговского происхождения, в том числе и сборник со «Словом». Впрочем, в последнее время появилась еще одна версия, связывающая сборник со «Словом» не со Спасо-Ярославским, а с Кирилло-Белозерским монастырем (Бобров А.Г. Судьба мусин-пушкинского сборника // Слово о полку Игореве / Под ред. А.Чернова. СПб., 2010. С. 466–483).

Первые печатные сообщения о находке относятся к 1792 году. Ранее других на существование «Слова» указал известный драматург и издатель П.А.Плавильщиков в статье «Нечто о врожденном свойстве дум российских», опубликованной в февральской книжке его журнала «Зритель». В начале 1797 года о «Слове» известил читателей поэт и писатель М.М.Херасков в примечании к 16-й песне второго издания поэмы «Владимир». Наконец, в октябрьской книжке гамбургского журнала «Spectateur du Nord» («Обозреватель Севера»), издававшегося французскими эмигрантами, была помещена заметка о находке Н.М.Карамзина.

В начале 90-х годов (но не позже 1796) Мусиным-Пушкиным была сделана копия со «Слова» для Екатерины II, которая, как известно, занималась историей. Она прочитала произведение, но «Слово» заинтересовало ее только с точки зрения исторических свидетельств, которые можно было почерпнуть из текста памятника. Литературного его значения она явно не поняла. Копия была отправлена в Эрмитажное собрание Екатерины, где ее в 1864 году обнаружил историк П.П.Пекарский.

Снятием копии Мусин-Пушкин не ограничился. Вместе с учеными-архивистами А.Ф.Малиновским и Н.Н.Бантыш-Каменским, которым помогал Карамзин, он подготовил «Слово» к печати. Особо следует сказать о «темных местах» памятника (термин «темные места» был введен Малиновским). Готовя «Слово» к печати, первые комментаторы не совсем точно передали текст, не все сумели понять. Дело в том, что текст рукописи был написан сплошной строкой, без разделения на слова. Поэтому нередко ученые из одного слова делали два, из двух – одно. В ряде случаев не заметили явных опечаток. Допускали и другие ошибки, свидетельствовавшие о недостатке квалификации. Тем не менее в 1800 году появилось первое издание «Слова» под названием «Ироическая песнь о походе на половцов удельного князя Новагорода-Северского Игоря Святославича, писанная старинным русским языком в исходе ХII столетия с переложением на употребляемое ныне наречие». Тираж первого издания составил 1200 экземпляров. Надо ли говорить, какую библиографическую редкость он представляет? В настоящее время в библиотеках России и в частных собраниях хранится 61 экземпляр «Слова».

Судьба самого сборника со «Словом» сложилась трагически. Во время московского пожара 1812 года сгорел дом Мусина-Пушкина на Разгуляе. Несмотря на принятые меры (перед объездом в свое ярославское имение Иломну наиболее ценные вещи и рукописи были спрятаны в специальную кладовую, и вход туда замурован), библиотека Мусина-Пушкина сгорела, том числе и сборник со «Словом». Потрясенный потерей библиотеки, а также гибелью на поле Бородина старшего сына Александра, Мусин-Пушкин после этого прожил недолго. Он умер в 1817 году в своем имении, которое исчезло под водой при создании Рыбинского водохранилища. Таким образом, в распоряжении исследователей остались лишь екатерининская копия, первопечатный текст 1800 года и выписки, сделанные из рукописи учеными-архивистами. Попытки обнаружить еще один список «Слова» были, но все оказались безрезультатными. Если рукописи не горят, то новый список рано или поздно будет найден, например, в библиотеке Ивана Грозного, когда ее отыщут.

Ни Мусин-Пушкин с помощниками, ни Плавильщиков, ни Херасков, ни Карамзин не сомневались в подлинности «Слова». Но после гибели сборника такие сомнения стали возникать. Уже в 1832 году известный историк и издатель журнала «Вестник Европы» М.Т.Каченовский начал дискуссию с целью доказать более позднее происхождение «Слова». Его поддержали О.И.Сенковский, позже И.И.Давыдов, М.Н.Катков и др. Доводы Каченовского были оспорены А.С.Пушкиным, которому принадлежит один из первых анализов «Слова». Полемизируя с Каченовским и Сенковским, он писал: «Подлинность самой песни доказывается духом древности, под который невозможно подделаться». В подлинности «Слова» были убеждены В.Г.Белинский, Н.Г.Чернышевский, А.В.Дружинин, К.Д.Ушинский и многие другие деятели отечественной культуры.

Новый импульс спорам сообщило открытие в середине XIX века «Задонщины». Написанное вскоре после Куликовской битвы 1380 года, произведение прославляло победу Дмитрия Донского над монголо-татарами. Влияние «Слова» на «Задонщину» столь велико, что порой дело доходило до прямого заимствования отдельных образов и выражений.

В 90-х годах XIX века французский ученый-славист Луи Леже в книге «Славянская мифология» выдвинул гипотезу, согласно которой не автор «Задонщины» подражал «Слову», а «Слово» возникло на основе «Задонщины».

Эту гипотезу развил другой французский ученый – Андре Мазон. Он заявил, что Мусин-Пушкин использовал «Задонщину» для создания «Слова», чтобы оправдать захватнические действия Екатерины на юге России, в частности, в Крыму. Назвал он и авторов, якобы переделавших «Задонщину» в «Слово», – Бантыш-Каменского и Иоиля Быковского.

Взгляды Леже и Мазона не нашли поддержки у исследователей (А.С.Орлов, С.П.Обнорский, Н.К.Гудзий, В.П.Адрианова-Перетц). Тем не менее в начале 60-х годов XX века отвергнутая гипотеза вновь оказалась в центре внимания литературоведов. Выдвинул ее историк А.А.Зимин, автор известной книги «Опричнина Ивана Грозного» (М., 1964). С небольшими изменениями он повторил мысль Мазона о том, что «Слово» было написано на основании «Задонщины» в последнюю четверть XVIII века, а создателем его якобы явился Иоиль Быковский. Работа Зимина «Слово о полку Игореве». Источники. Время создания» была запрещена, а ее автор подвергся разносу. Между тем Зимин и не думал уничтожать «Слово о полку Игореве», он всего лишь предлагал задуматься над некоторыми фактами, которые ему представлялись странными. Так, Зимин обратил внимание на то, что понятие «Русская земля» как единство различных земель в XII веке отсутствовало. А Киевская летопись называет Русской землей свое родное княжество. Жена Игоря в «Слове» зовется по отчеству – Ярославна, что легко объяснить, если принять во внимание, что в Ипатьевской летописи названо имя ее отца. В «Слове» говорится, что копья поют, но петь они могут только в полете, тогда как в XII веке их не метали, ими кололи в ближнем бою. Странным представлялось и поведение Ярославны, оплакивавшей мужа и как бы забывшей, что с ним был сын Игоря Владимир[1].

Что сказать на это? История знает многих поэтов (М.Ю.Лермонтов, А.В.Кольцов, Н.А.Некрасов), которые создавали блестящие стилизации, но еще не было случая, чтобы бездарный поэт (а именно таким был Иоиль Быковский) создавал гениальную поэму. В журналах «Русская литература», «Вопросы литературы» и др. прошли бурные дискуссии. И точка зрения Зимина была осуждена как несостоятельная. В наше время книга А.А.Зимина (Слово о полку Игореве. СПб., 2006) вышла в свет, и следует сказать, что она снова вызвала критические отзывы.

Споры о подлинности «Слова» не канули в Лету. Время от времени появляются работы, в которых предпринимается попытка разрушить текст «Слова», высказать сомнение в его художественных и идейных достоинствах. К числу таких попыток относится выступление историка А.Л.Никитина (1935–2005), автора статьи «Испытание «Словом» («Новый мир». 1984. №№ 3, 5, 7). С точки зрения Никитина, «Слово» не имеет никакой идейной и художественной ценности. Оно не более, чем неуклюжая компиляция отрывков воображаемой поэмы Бояна с добавлением собственных кусков автора XII века, даже не стремившегося к какой-либо художественности. В представлении Никитина «Слово» – нагромождение фраз, плохо связанных друг с другом. По Никитину, компилятивность – вообще основной принцип и «художественный метод» древнерусской литературы. Более того, Никитин утверждал, что Боян – великий болгарский поэт, потомок царя Симеона. Таким образом, «Слово» объявлялось памятником не русской, а болгарской литературы.

Гипотеза Никитина вызвала резкое возражение специалистов – Д.С.Лихачева, Л.А.Дмитриева, Г.Н.Моисеевой и др. На протяжении нескольких лет Никитин полемизировал с Лихачевым, одна из статей которого (после публикации Никитиным статьи о «Русской правде» в «Вопросах истории») называлась «Против дилетантизма».

Громкий резонанс получило и выступление американского слависта Эдварда Л. Кинана (Kennan), в книге «Йосеф Добровский и происхождение «Слова о полку Игoреве» (Cambridge, MA, 2003) заявившего, что «Слово» создано в XVIII веке. Точка зрения Э.Кинана вызвала возражения Ч.Гальперина, А.Г.Боброва других ученых.

Возникает вопрос: в чем же причина возникновения споров о подлинности «Слова», почему они носят хронический характер?

Главной и основной причиной возникновения недоверия к памятнику в XIX веке явилось существование в русской историографии так называемой «скептической школы». Представители ее, как правило, люди консервативных взглядов, не верили в творческие силы народа.

Во-вторых, в первой половине XIX века древнерусская литература была известна слабо. Еще не были открыты такие памятники, как «Слово о погибели Русской земли», «Повесть о Горе-Злочастии», большинство летописей. В XIX веке даже не догадывались о существовании целых пластов древней литературы, например, публицистики XVI века. На этом фоне «Слово» выглядело одиноким, о чем писал и Пушкин: «Слово о полку Игореве» возвышается уединенным памятником в пустыне нашей древней словесности».

В-третьих, «Слово» казалось ученым слишком совершенным для уровня Киевской Руси. Культура XII–XIII веков (памятники архитектуры, живопись, шедевры прикладного искусства) была чрезвычайно высока, но даже на этом фоне «Слово» заметно выделялось своим совершенством.

Смущали ученых, в-четвертых, «темные места». По подсчетам О.В.Творогова, и в настоящее время существует около 40 мест, нуждающихся в расшифровке. Попутно заметим, что в этой работе принимала участие и сотрудник нашей академии Э.Я.Гребнева. После смерти исследовательницы в 1992 году Самарский педуниверситет выпустил ее монографию – «Слово о полку Игореве» в славянском контексте».

В-пятых, недоверие к памятнику обусловливалось тем, что читателям были известны подделки. Так, английский поэт Джеймс Макферсон в XVIII веке печатал поэмы от имени древнейшего шотландского поэта Оссиана, которого не существовало. Читателям XIX века были хорошо известны мистификации П.П.Вяземского. Говоря о так называемой «Влесовой книге», мы упоминали об известном мистификаторе князе А.И.Сулакадзеве. Все это не могло не сказаться на восприятии памятника. Тем более, что Карамзин, сообщая о находке, сравнил ее с лучшими «оссиановскими поэмами». Да и в предисловии к первому изданию 1800 года, написанном Малиновским, прямо указывалось на «дух Оссианов» в сочинении неизвестного автора.

В-пятых, нельзя не принимать во внимание субъективных намерений авторов статей, их стремления к сенсации, на поверку обнаруживающих дилетантизм. А.Л.Никитин, без сомнения, талантливый писатель и трудолюбивый человек, но подавал свои «открытия» как факт, как непреложную истину, не приводя доказательств, ссылок на какие-либо материалы. Казалось бы, почему не опубликовать свои наблюдения в специальном сборнике, например, в «Трудах отдела древнерусской литературы». Нет, он печатал статью в журнале, имевшем многотысячный тираж.

Но так ли важно, когда написано «Слово»? Ответим словами академика Д.С.Лихачева: «Передатировать «Слово» нельзя без ущерба для его идейной и эстетической ценности. В XII веке «Слово» было произведением огромного идейного смысла, произведением, призывавшим к единению, обличавшим усобицы князей. Его общественный пафос огромен, и только в связи с ним можно понять и его эстетическую сущность. А в XVIII веке это произведение оказывалось бы литературной безделушкой, «пастиш» (стилизацией), как утверждают одни, или служило бы «империализму» Екатерины II, как утверждают другие. В обоих случаях оно бы утратило часть своей идейной и художественной ценности».

Какие же доказательства можно привести в пользу подлинности «Слова о полку Игореве»? Прежде всего – широкое распространение его в Древней Руси. Пожалуй, самым ранним из известных нам памятников, содержащим указание на знакомство со «Словом», является знаменитый «Псковский Апостол» 1307 года. Впервые на него указал историк К.Ф.Калайдович в 1813 году. Переписчик книги Диомид (или Домид) на последнем листе, выражая гнев против распри между московским князем Юрием Даниловичем и Михаилом Тверским из-за новгородского княжества, привел цитату из «Слова». Причем, эта цитата из более древнего списка «Слова», нежели список Мусина-Пушкина.

Влияние «Слова» обнаруживается в «Задонщине» – памятнике XIV века, повествующем о событиях Куликовской битвы.

«Слово» было известно не только в Пскове, но и в Новгороде. Составители «Степенной книге» (XVI век), одним из которых был митрополит Макарий, выступили против изображения автором «Слова» трех героев. В «Слове» роль Святослава Киевского гиперболизируется. В «Степенной книге» доказывается, что он таким значением не обладал. В «Слове» Всеволод Суздальский и Роман Волынский порицаются автором за бездействие. В «Степенной книге», напротив, говорится о решающей роли этих князей в организации похода против половцев. Суждения в «Степенной книге» были бы непонятны, если не соотнести их со «Словом».

Влияние «Слова» обнаруживается и в других памятниках древней литературы. Д.С.Лихачев считал, что через «Задонщину» или непосредственно «Слово» повлияло на «Сказание о Мамаевом побоище», на псковский летописный рассказ о битве под Оршею (начало XVI века). «Слово» было знакомо авторам «Повести об осадном сидении донских казаков в Азове» середины XVII века и «Повести об Акире Премудром». Академик Б.А.Рыбаков полагал, что похвала Владимиру Мономаху в «Слове о погибели Русской земли» XIV века – не что иное, как цитата из «Слова».

В подлинности «Слова» убеждает и его двоеверие – наличие наряду с христианскими образами языческих, что мы наблюдаем и в архитектуре XII века (Дмитриевский собор во Владимире). Но самое главное доказательство подлинности «Слова» – мировоззрение автора, его политические и религиозные верования, знакомство с реалиями XII века, поэтика произведения, одним словом, тот самый «дух древности», под который, по словам Пушкина, невозможно подделаться.

«Слово о полку Игореве» написано в конце XII века вскоре после неудачного похода весной 1185 года новгород-северского князя Игоря Святославича, предпринятого им вместе с братом Всеволодом, сыном Владимиром и племянником Святославом Ольговичем Рыльским против половцев. До нашего времени дошло несколько летописных сообщений об этом походе. Рассказ о походе в Ипатьевской летописи (она имела южнорусское происхождение, создавалась в Киеве, а название получила от места, где ее обнаружили, – Ипатьевского монастыря в Костроме) очень подробен, красочен, драматичен. Автор явно сочувствует Игорю. В Лаврентьевской летописи (составлена владимирским летописцем и названа так по имени монаха Лаврентия, оставившего свой автограф. Кстати, Лаврентьевская летопись была обнаружена Мусиным-Пушкиным) рассказ очень лаконичен, автор явно осуждает Игоря и Всеволода. Повествование носит религиозно-дидактический характер и содержит много цитат из Священного писания. Различная оценка похода в летописях – отражение борьбы между ольговичами (потомками Олега Черниговского, деда Игоря) и мономаховичами (потомками Владимира Мономаха).

Описание похода, возможно, содержалось еще в одной летописи, названия которой мы не знаем. Она сгорела в 1812 году. Ею пользовался историк В.Н.Татищев, работая над своей «Историей Российской с самых древнейших времен». Он приводил факты, которых не было ни в «Слове», ни в двух упомянутых выше летописях.

Конец XII века – сложное время в истории Киевской Руси. Отброшенные в начале века русскими князьями за Дон, половцы подвергали разрушительным набегам юго-восточные земли русичей. А с конца XII века их набеги заметно усилились. Южнорусские князья были вынуждены принять решительные меры. В 1184 году они во главе с киевским князем Святославом Всеволодовичем одержали крупную победу над половцами и взяли в плен самого хана Кобяка. Из-за гололедицы дружина Игоря Святославича не могла поспеть вовремя и в походе не участвовала. Не дожидаясь нового похода, который должен был состояться летом 1185 года, Игорь решил выступить самостоятельно со своими ближайшими родственниками. Поход закончился поражением. Таких неудач в русской истории было множество. Но было нечто, выделявшее поход Игоря из числа ему подобных, – сразу четыре князя оказались в плену. Последствия поражения были ужасны: осмелевшие половцы снова начали крушить Русскую землю.

Создавая «Слово о полку Игореве», анонимный автор опирался на историю, на летописный рассказ. Однако в «Слове» нет подробного рассказа о событиях, как в летописи. Многие детали опущены (например, ничего не говорится о первом удачном сражении с половцами, о богатых трофеях, захваченных русскими, и т.д.). Автор «Слова» берет только узловые моменты. Более того, в ряде случаев он отходит от истории. Так, затмение по летописи произошло, когда Игорь с дружиной далеко отошел от Новгород-Северского, и не было смысла возвращаться; в «Слове» оно предшествует походу, и Игорь еще мог одуматься. Святослав Киевский, согласно летописи, был князем, ничем особо не выделявшимся, автор «Слова» его явно идеализирует. Игорь в летописи бежит из плена в Новгород-Северский и только потом в Чернигов и Киев, в «Слове» – он прибывает в Киев – покаяться перед князем. История для автора «Слова» – повод для того, чтобы выразить собственную художественную идею.

Вопреки А.Никитину, «Слово» имеет стройную композицию: вступление, три части и заключение. Во вступлении автор размышляет о том, как ему лучше петь, – «по былинамь сего времени», т.е. соблюдая верность истине, или «по замышлению Бояню»[2]. Боян – это певец ольговичей, живший при Ярославе Мудром за сто лет до автора «Слова» и слагавший хвалебные песни самому Ярославу Мудрому, храброму Мстиславу, прекрасному Роману Святославичу. В представлении автора Боян – идеальный певец. Он назван «вещим», мудрым, проницательным. Гениальный поэт, Боян обладал божественной силой песнопения. Его песни, сопровождаемые игрой на гуслях, были подобны соловьиным трелям. Слагая славу князьям, Боян растекался мыслью по древу, серым волком рыскал по земле, поднимался сизым орлом под облака. Поэтическое мастерство его столь высоко, что под его перстами струны оживали и «сами княземъ славу рокотаху».

Судя по приводимым автором образцам, Боян широко использовал в своей речи метафоры, сравнения, параллелизмы: «Не буря соколы занесе чрезъ поля широкая, галици стады бежать къ Дону великому»; «Комони ржуть за Сулою – звенить слава в Кыеве». Называя себя внуком Бояна, автор «Слова» следует за ним по пути создания художественного рассказа. Но, в отличие от Бояна, он не хвалит князей, а осуждает их за раздоры, сепаратистские настроения.

В первой части описывается сражение с половцами. Автор не говорит, откуда и когда выступили русские воины, каков их путь. На первый план выступают картины природы. «Истягну умь крепостию», исполнившись ратного духа, Игорь посмотрел на солнце и увидел, что его войско покрыто тьмой. Предзнаменование было недобрым, но Игорю так хотелось славы, так хотелось «испити шеломомь Дону», т.е. вернуть в лоно государства исконные русские земли, что он проигнорировал предзнаменование. Перед нами мужественный воин, готовый умереть, но не попасть в плен («Луцежъ бы потяту быти, неже полонену быти»), но и недальновидный политик. Между тем напряженность повествования усиливается. Природа старается остановить Игоря: «влъци грозу въсрожать по яругамь; орли клектомъ на кости звери зовутъ; лисици брешутъ на чръвленыя щиты». С помощью пейзажа подчеркивается обреченность похода: «кровавыя зори светъ поведаютъ; чръныя тучя съ моря идутъ, хотятъ прикрыти четыре солнца, а въ нихъ трепещуть синии млънии. Быти грому великому!». Но Игорь неумолим.

Само сражение описывается гиперболически: земля гудит, реки мутно текут, пыль поля покрывает. С утра до вечера и с вечера до утра летят стрелы каленые, гремят о шеломы мечи харалужные. Игорь не показан в бою, но он бьется со своей дружиной и даже ранен (по словам Ярославны, у него на теле – кровавые раны). Игорь – хороший товарищ. Когда Всеволод оказался в трудном положении, князь спешит к нему на помощь – Игорь «плъкы заворачаетъ».

Среди воинов автор «Слова» выделяет фигуру Буй Тура Всеволода. Он быстро откликнулся на призыв Игоря: «Седлай, брате, свои бръзыи комони, а мои ти готови, оседлани у Курьска напереди». Всеволод неотделим от дружины, которая ищет «себе чти, а князю славы». Фигура Всеволода изображена гиперболически. Забыв о ранах, об отцовском престоле, о жене-красавице Глебовне, он самоотверженно бьется с половцами. Автор наделяет Всеволода чертами былинного героя: Всеволод прыщет на врагов стрелами, гремит «о шеломы мечи харалужными. Камо, Тур, поскочяше, своимъ златымъ шеломомъ посвечивая, тамо лежатъ поганыя головы половецкыя».

Но одолеть половцев не удалось: русичи «сваты попоиша, а сами полегоша за землю Рускую». С глубокой грустью автор пишет о страшном поражении: «А въстона бо, братие, Киевъ тугою, а Черниговъ напастьми; тоска разлияся по Руской земли», а «поганые» со всех сторон налетали на беззащитных людей. Взволнованный до глубины души, автор «Слова» пытается понять, где истоки трагедии, и видит их в усобицах минувших дней, в тех временах, когда говорил брат брату: «Се мое, а то мое же!». Говоря о страшных последствиях поражения, автор вспоминает о славянских странах, поющих славу Святославу и, наоборот, проклинающих Игоря Святославича, открывшего кочевникам дорогу в Европу.

Во второй части действие переносится в Киев, в терем князя Святослава. Образ Святослава исключительно важен для понимания идейного смысла произведения. Ученые неоднократно обращали внимание на то, что образ, созданный автором «Слова», не соответствует историческому Святославу. Согласно историческим данным, Святослав не играл столь существенной роли, какую приписывает ему автор «Слова». Он был ставленником более могущественного и деятельного князя Рюрика Ростиславича, уступившего ему Киев и титул великого князя. (Справедливости ради следует указать и на другую точку зрения, в частности, академика Б.А.Рыбакова, возражавшего против недооценки роли князя и напоминавшего, что он был организатором похода против половцев, что его «золотое слово» тоже свидетельствовало о понимании им проблем времени). В обрисовке автора «Слова» Святослав предстает мудрым, могущественным правителем, заботящимся о благе своих сограждан и защите родной земли. В сущности автор «Слова» нарисовал образ идеального правителя. И не случайно в уста Святослава вложены его самые заветные мысли.

Святославу снится «мутен» (т.е. тяжелый, неприятный) сон, который окажется вещим: будто черпают ему синее вино с трудом (ядом) смешанное, сыплют на грудь жемчуг. Фольклорная символика сна легко расшифровывается: синее вино с трудом смешанное – символ горя, а жемчуг в народной поэзии всегда означал слезы. (Правда, Г.Ф.Карпунин, автор книги «Жемчуг «Слова», или Возвращение Игоря» (Новосибирск, 1983), предлагает другое толкование: жемчуг – символ не горя, а радости, и синее вино – не печаль, а – символ молодых князей, набирающих силу. А вся сцена истолковывается им как предвестие освобождения Игоря и его возвращения из плена).

Бояре разъясняют князю смысл сна, сообщают о поражении Игоря. Услышав горькую весть, Святослав произносит свое «золотое слово», которое «со слезами смешено». Он отдает должное мужеству Игоря и Всеволода, их патриотизму, но и упрекает обоих за непослушание, за то, что они не уважили его серебряных седин, пошли на половцев, не сговорившись с другими князьями. Речь Святослава незаметно переходит в обращение автора ко всем русским князьям с призывом вступить в стремя и выступить «за землю Рускую, за раны Игоревы». Автор обращается к наиболее видным князьям своего времени, от которых зависела судьба родины. Он напоминает им, как они сильны и могущественны, насколько сильны их дружины. В отличие от летописи, причину бедствий автор видит не в божьей каре, а в нарушении князьями своих обязательств по отношению к киевскому князю.

В призыве к защите русского государства перед лицом надвигающейся опасности и состояла идея «Слова». «Смысл поэмы – призыв русских князей к единению как раз перед нашествием монголов» – так сформулировал идею «Слова» К.Маркс. Автор «Слова» видит гибельность для Руси сепаратистских настроений. Но было бы неверно считать, что в «Слове» имеет место протест против феодальной раздробленности. Как справедливо писал академик Б.А.Рыбаков, основной пафос произведения – не в призыве к централизации государства. Осуждение автора направлено на возникшие задолго до феодальной раздробленности княжеские распри. Автор всего лишь говорит о необходимости исполнения князьями их вассальских обязанностей по отношению к сюзерену – киевскому князю, о важности единения перед половецкой опасностью. А к чему приводило неисполнение этих обязанностей, он проиллюстрировал на примере Олега Гориславича и самого Игоря.

Автор «Слова» не был идеологом ни князя, ни бояр, ни духовенства. Точно также он не был выразителем каких-либо местных интересов – киевских, черниговских и пр. Ему были близки интересы всего народа. Он думал не только о князьях, но и о русских воинах, их женах, матерях, простых пахарях. Автор «Слова» возвысился до выражения общенародных интересов.

Русская земля в его представлении – не только Киев или Новгород-Северский, но все пространство, ограниченное с юга морем и Дунаем, с запада Карпатскими горами, с севера – Новгородом, с востока – Волгой. В описании Русской земли автор стремится к широкому географическому охвату пространства. Он воспринимает ее как бы всю целиком, с высоты птичьего полета. Действие происходит в самых разных местах. Но Русская земля – не только пространство. Автор «Слова» стремительно перемещается и во времени. Русская земля для него – это не только современность, но и ее прошлое – от старого Владимира до нынешнего Игоря. Во всем этом нетрудно увидеть приметы стиля монументального историзма, характерного для древнерусских летописей.

Но вот грустная нота сменяется нежной, лирической. В третьей части «Слова» автор вспоминает о Ярославне, жене Игоря. Ярославна – один из обаятельнейших женских образов в русской литературе. В ее облике соединились черты, характерные для русской женщины вообще. Она предстает верной подругой Игоря, горячо любящей своего ладу. В одиночестве Ярославна тоскует о муже, и не случайно автор сравнивает ее с зегзицей, т.е. кукушкой. Стоя на стене в Путивле, Ярославна обращается к силам природы – Днепру, ветру-ветрилу, к солнцу. При этом она просит не только за мужа, но и за всех русских воинов. И в этом проявляется ее патриотизм. В едином образе автор представил скорбь всех жен и матерей, и образ получился лирическим, нежным и величественным. Ярославна, по С.С.Аверинцеву, выступает не только как жена, но и как мать. Вот почему ее плач перекликается с плачем матери о погибшем юноше Ростиславе, утонувшем в Стугне. Более того: Ярославна персонифицирует в себе родину, ибо только родина может помочь человеку в беде. Ее сила в жалости, человечности, роднящей ее с героинями других произведений русской литературы, в том числе – стихотворения К.М.Симонова «Жди меня».

Плач Ярославны играет важную композиционную роль: он предвещает развязку – побег Игоря из плена. Ярославна просит о помощи, и совершается чудо. Как бы в ответ на ее мольбу прыснуло море в полночь, закрутились смерчи, и Игорь бежит из плена.

Мы уже говорили о неоднозначности авторского отношения к Игорю. Автор упрекает князя за безрассудство, эгоизм, недальновидность. Но, с другой стороны, он и сочувствует Игорю и постепенно подготавливает читателя к прощению князя. По верному выражению С.С.Аверинцева, слезы Ярославны столь чисты, что смывают бесчестье князя. Совсем не случайно Игорю в его побеге из плена помогает природа: «врани не граахуть, галици помлъкоша, сорокы не троскоташа … Дятлове тектомъ путь къ реце кажутъ, соловии веселыми песньми светъ поведаютъ». Д.С.Лихачев склонен был усматривать знак прощения Игоря даже в воображаемых словах Бояна, приводимых после окончания бегства Игоря, смысл которых в том, что Игорь нужен Руси: «Тяжко ти, голове, кроме плечю, зло ти, телу, кроме головы» – Руской земли без Игоря». Наконец, то обстоятельство, что по возвращении из плена Игорь едет не в Новгород-Северский, а в Киев, свидетельствовало о признании им своей вины, желании объединить усилия с другими князьями. И народ прощает Игоря.

В рамках трех частей можно выделить законченные смысловые фрагменты (тирады). Эпический (рассказ о походе) и лирический (размышления автора) планы идут не параллельно, а сменяют один другой. Д.С.Лихачев высказал мысль о диалогическом строении «Слова» (Диалогическое строение «Слова о полку Игореве» // Русская литература. 1984. № 3), суть которой в том, что «Слово» и исполнялось в древности, вероятно, двумя певцами, каждый из которых обладал своей манерой повествования, своим взглядом на вещи. Таким образом, композиция «Слова» довольно сложная, но при всем том это произведение удивительно целостное. Это обусловлено не только общей идеей, авторским отношением, но и подчинением образной системы, формул, символики идейному строю поэмы.

Но кто же был автором «Слова о полку Игореве»? Общепризнанным является факт, что автор – лицо светское, что он принадлежал к высшему сословию своего времени. Но если большинство ученых сходилось в вопросе о социальном положении автора, то в вопросе о том, к какой именно он принадлежал среде – боярской или княжеской, мнения расходятся. Нет ясности и в вопросе о месте его проживания – Киев, Чернигов или Новгород-Северский, ибо в речи автора присутствуют диалекты, характерные для каждой их этих местностей.

В настоящее время существует множество гипотез относительно автора «Слова», но вряд ли хоть одну можно считать доказанной. В числе предполагаемых авторов «Слова» назывался сын тысяцкого Рагуила галицкий книжник Тимофей, вместе с Игорем бежавший из плена (Н.Головин, И.А.Новиков), сам Рагуил (В.Г.Федоров), живший в Карпатах «словутьный» (прославленный) певец Митуса (А.Югов), певец Ходына (В.Д.Кузьмина, А.Чернов), даже Святослав Киевский (В.Медведев) и сам Игорь (И.Кобзев, В.Чивилихин), что было невозможно в древнерусской литературе в силу существовавшего этикета. Нам случалось встречать и анекдотическое предположение, приписывавшее «Слово» Ярославне на том основании, что автор хорошо разбирается в тканях.

Cреди многочисленных гипотез наиболее обстоятельными являются две – академиков Б.А.Рыбакова (Русские летописцы и автор «Слова о полку Игореве». М., 1972) и Д.С.Лихачева (У подножия великого памятника // Литературная газета. 1984. 11 июля; Размышления об авторе «Слова о полку Игореве» // Русская литература. 1985. № 3). Сопоставив текст Ипатьевской летописи, принадлежащий якобы боярину (Б.А.Рыбаков именует его – Петр Бориславич), и «Слово», ученый обнаружил сходство мировоззрений, политических оценок, времени жизни, лексические совпадения. Его наблюдения подтвердила и В.Ю.Франчук, предпринявшая лингвистический анализ текста (К вопросу об авторе «Слова о полку Игореве» // Вопросы литературы. 1985. № 9).

Что касается Д.С.Лихачева, то он отказался от поисков имени автора «Слова». Исследователь полагал, что автор «Слова» участвовал в походе Игоря, являлся его «хотью» (любимцем), доверенным лицом. В то же время он был и певцом, записавшим текст.

Таким образом, вопрос об авторе «Слова» в настоящее время нельзя считать окончательно решенным. Возникает вопрос: а так ли уж важно знать его имя? По мнению Д.С.Лихачева, разгадать имя автора «Слова» – означает украсть тайну у тех, кто будет после нас. Ведь не пытаемся же мы найти имя автора былин. По словам ученого, имя автора ничего не даст, кроме того, что он был выразителем общенародного духа. С Д.С.Лихачевым солидаризировался и известный писатель В.Распутин. В беседе с Лихачевым в документальном фильме «По былинам сего времени» он высказал мысль, что, если бы имя автора «Слова» стало известно, это бы его разочаровало. «Слово» бы утратило в смысле народности.

Природа в «Слове» является не только фоном или безмолвным свидетелем событий. Она выступает как самостоятельный герой, живущий своей жизнью, активно вмешивающийся в события, высказывающий свое к ним отношение. Так, когда Игорь с дружиной двинулся в поход, меркнет солнце, стонет ночь, птицы и звери пытаются предостеречь князя. Вместе с половцами надвигаются на войско синие тучи, «трепещуть синии млънии». Битва закончилась поражением, и «ничить трава жалощами, а древо съ тугою къ земли преклонилось». Игорь бежит из плена, и Донец расстилает перед ним свои берега, галки замолкают, дятлы стуком указывают ему путь.

В изображении природы автор проявил себя как исключительно наблюдательный человек, хорошо знакомый с флорой и фауной. Его картины не только живы и конкретны, создается впечатление о нем как о непосредственном участнике похода. В свое время известный ученый-природовед Н.В.Шарлемань показал, насколько хорошо он знал повадки птиц и зверей. Лисицы, говорит автор «Слова», «брешутъ на чръленыя щиты». Оказывается, они действительно не выносят красного цвета. «Коли соколъ в мытехъ бываетъ, – говорит Святослав в своем «золотом слове», – высоко птицъ възбиваетъ, не дастъ гнезда своего въ обиду». Это выражение («в мытехъ»), до сих пор сохраняющееся в лексиконе охотников, означает смену оперения у птиц по достижении ими зрелости. В это время сокол с особенной силой отгоняет от гнезда более сильного врага.

В «Слове» нет статических образов. Здесь все в движении, даже отвлеченные явления: ночь «мркнетъ», тоска «разлияся», мысль и та «растекашется … по древу». По наблюдению известного поэта и переводчика И.Шкляревского, «Слово» набито глаголами, как колчан стрелами, а с помощью глаголов, как известно, передается действие.

«Слово» полно и звуков, мир «Слова» – мир полифонический. Автор слышит не только, как трубы трубят в Новгороде, звенит слава в Киеве, как скрипят телеги. Он слышит, как сказочный Див «кличетъ връху древа». Лебедь у него «песнь пояше», лисицы «брешутъ», соловей «ущекоталъ», его пение – «щекот». Орлы «клектомъ на кости звери зовутъ», зегзица «кычеть», сороки «троскоташа», кони «ржуть». Для каждого представителя животного мира автор находит свое определение и нигде не повторяется.

Мир «Слова» – мир удивительной гармонии. Исследователи неоднократно подчеркивали, что в русской литературе нет другого произведения, в котором были бы так слиты человек и природа. Из мира природы взято и большинство сравнений. Игорь, бегущий из плена, сравнивается c горностаем и белым гоголем, Всеволод – Буй Тур, Боян-соловей, а его персты – десять соколов, которых пускают на стадо лебедей, Ярославна – кукушка.

«Слово» написано христианином. Христианский бог указывает Игорю путь из плена. Сразу после возвращения из плена он едет в Киев к Богородице Пирогощей (церковь в Киеве, получившая название от иконы Богородицы Пирогощей (башенной), привезенной из Византии). Но наряду с этим эстетическую ценность для автора имеют и языческие представления. В «Слове» широко представлена языческая мифология. Так, в нем несколько раз упоминаются языческие боги Велес, Даждьбог, Стрибог, Хорс, Карна, Жля. Бояна автор называет «велесовым внуком», ветры – «стрибожьими внуками». Див «кличетъ връху древа, велитъ послушати земли незнаеме», Дева-Обида «всъплескала лебедиными крылы на синемъ море». Подобное совмещение в одном произведении языческих и христианских верований получило название двоеверия. Оно было характерно для Руси XII века и проявило себя, в частности, в искусстве белокаменной резьбы Дмитриевского собора во Владимире. Языческие элементы могли проникнуть в христианские верования только после полного исчезновения язычества как системы верования, а это могло произойти после победы христианства. В это время языческие верования приобретали не столько религиозный, сколько игровой, развлекательный характер, выполняли эстетическую функцию. И вряд ли можно согласиться с А.Н.Робинсоном, считавшим, что наличие языческих элементов, обращение к языческим богам ставит «Слово» в противоречие с литературным процессом XII века. Напротив, «Слово» как раз отражало процесс разрушения язычества, переход его к двоеверию. Еще раз подчеркнем: автор «Слова» не верит в язычество как язычник. Языческие боги для него – только художественные образы, имеющие чисто поэтический характер. Кстати, наличие двоеверия – еще одно доказательство древнего происхождения памятника.

Очень сложен вопрос о жанровой природе «Слова». Ведь автор не только излагает исторические события, но и рассуждает, высказывает свою оценку, размышляет о причинах печали, охватившей русскую землю. Автор сам как бы затрудняется в определении жанра своего произведения. Он называет его то «словом», т.е относит к жанру торжественного красноречия, то «повестью», то «песнью», то «былиной». Есть в «Слове» элементы воинской повести, публицистики, фольклорные жанры (плачи, славы, обращение князя к дружине и пр.). Неудивительно, что и в литературоведении нет единства в вопросе о жанре «Слова о полку Игореве».

Уже первые издатели памятника параллельно с названием напечатали – «песнь о походе…». Н.М.Карамзин, сообщая об открытии памятника, именовал его «поэмой». В.Г.Белинский видел в «Слове» героическую поэму, «трудную, воинскую повесть», М.А.Максимович – песню, С.П.Шевырев полагал, что это произведение – переходное «от песни к повести». А.И.Никифоров считал, что «Слово» – былина, А.Н. Робинсон – видел в нем одну из разновидностей воинской повести, И.П.Еремин – произведение ораторского искусства, М.Г.Булахов – произведение особой книжной литературы, но близкое к жанрам народной поэзии. По мнению Д.С.Лихачева, «Слово» ближе всего к двум жанрам устной народной поэзии – плачам (оплакивание событий) и славам (прославление). «Плачи, – пишет он, – автор «Слова» упоминает не менее пяти раз: плач Ярославны, плач жен русских воинов, павших в походе Игоря, плач матери Ростислава. Плачи же имеет в виду автор «Слова» тогда, когда говорит о стонах Киева и Чернигова и всей Русской земли после похода Игоря. Дважды приводит автор «Слова» и самые плачи: плач Ярославны и плач русских жен» (Лихачев Д.С. «Слово о полку Игореве» – героический пролог русской литературы. М., 1967. С. 35). Вместе с тем «Слово» – не плач и не слава, так как народная поэзия не допускала смешения. «Это, по-видимому, особый жанр книжной поэзии, может быть, еще не успевший окончательно сложиться» (Там же. С 37).

Не будучи произведением устного народного творчества, «Слово», однако, тесно с ним связано. Народная стихия выразилась в широком использовании эпитетов. Причем, наряду с постоянными (каленые стрелы, храбрая дружина, борзый конь, чистое поле) употребляются и оригинальные, не встречающиеся в других памятниках, например, жемчужная душа. Над многими из них ломают головы ученые: мечи харалужные, синие молнии и пр. Широко используются в «Слове» цветовые эпитеты (злат стремень, злато слово, серебряная седина и др.) и сравнения. О некоторых из них, в частности, сравнении героев с представителями животного мира, выше говорилось. Есть и отрицательные сравнения. Вот как автор говорит о манере Бояна: «Боян же, братие, не десять соколов на стадо лебедей пущаше, нъ своя вещиа пръсты на живая струны въскладаше». Большое место занимают метафоры. Они настолько яркие, что порой превращаются в символику. Символичны черные тучи, идущие с моря. Символичны «четыре солнца – четыре князя».

В органическом единстве с вопросом о жанре находится ритмический строй «Слова». Исследователи подчеркивали несостоятельность попыток найти в нем какую-либо одну стихотворную систему, разложить «Слово» на ямбы или хореи. Оно, без сомнения, ритмично, но его ритмическая система – это система XII века. По существу «Слово» написано не только стихами, и рассматривать его как памятник стихотворный не совсем верно. По подсчету В.И.Стеллецкого (К вопросу о древнерусском стихосложении XII–XIII веков // Русское стихосложение, М., 1985), из 504 строк в «Слове» 260 написаны стихами, а 170 – ритмической прозой. «Слово» скорее – ритмическая проза, хотя в нем встречаются и фрагменты, лишенные ритма.

В «Слове» можно выделить смену ритмов. Тревожный ритм коротких синтаксически-смысловых единиц передает волнение Игоря перед бегством: «Игорь спитъ, Игорь бдитъ, Игорь мыслию поля меритъ». В обращении Ярославны к силам природы – ритм народного плача. Бодрый и мчащийся ритм войска чувствуется в описании дружины Всеволода: «А мои ти куряни – сведоми къмети: под трубами повити, подъ шеломы възлелеяны, конець копия въскръмлени; пути имь ведоми, яругы имь знаеми, луци у нихъ напряжени; тули отворении, сабли изъострени…». Ритмически автор переходит от одной темы к другой, ритмично распределены лирические отступления, повторения, восклицания. Два раза автор восклицает: «О Руская земле! Уже за Шеломянемъ еси»; «А Игорева храбраго плъку не кресити!». Трижды призывает князей встать «за землю Рускую, за раны Игоревы».

Ритмичность речи достигается за счет одинакового начала фразы, использования однотипных предложений, парных сочетаний (чти и живота, туга и тоска, от Дона и от моря, реки и озера), синтаксических параллелизмов («Комони ржуть за Сулою – звенить слава в Кыеве»), противопоставления (русская земля – половецкая страна, храбые русичи – половцы) и т.д.

Исследователи отмечали типологическую связь «Слова» с произведениями европейского средневекового эпоса – «Повестью о моем Сиде», «Песнью о Роланде», «Песней о Нибелунгах», поэзией скандинавских скальдов, грузинским («Витязь в тигровой шкуре» Ш.Руставели), армянским, среднеазиатским эпосом. И это не случайно. Всем этим произведениям присущ высокий патриотический пафос. Борьба героев против захватчиков нередко осмысливалась в них как борьба за христианскую веру против язычников или иноверцев. В центре эпических произведений – христианин, сильный, мужественный человек, отличающийся доблестью. Таковы Сид, Роланд, таков и князь Игорь. Роланд выступает защитником рубежей Франции, вступает в неравный бой с сарацинами, идет навстречу гибели, но не просит помощи. То же самое – в «Слове о полку Игореве». В центре поэм – идеальный князь, в уста которого вложена идея народного единства. По наблюдению Д.С.Лихачева, общим является и сопровождение дружины в походе певцом, который часто наделен волшебной силой песнопения, является хранителем народных преданий. С западноевропейским героическим эпосом «Слово» сближает и наличие героини – женщины, ожидающей героя. Во всех этих произведениях – гармонические отношения между человеком и природой, восходящие к традициям праславянского единства. Можно указать и на характерное для эпоса чередование стихотворной формы и ритмизованной прозы.

Однако, будучи типологически связанным с мировым раннехристианским эпосом, «Слово» и отличается от него. В отличие от европейского средневекового эпоса, прибегавшего к фантазии, сказочным образам, «Слово» отличается меньшей занимательностью, оно более исторично, не имеет развитого сюжета. Идеализация князей в «Слове» соединяется с их осуждением, что делает произведение более демократичным, по сравнению с созданиями европейского эпоса. «Слово» характеризуется небывалым для средневекового эпоса гражданским пафосом. Ни в одном другом средневековом произведении тема жалости, сострадания, человечности не звучала так, как в «Слове» плач женщин по погибшим воинам, плач Ярославны. Все это делает «Слово» уникальным произведением мировой литературы.

Вскоре после выхода «Слова» были предприняты попытки перевести его на современный русский язык. Первые переводы были прозаические, но вскоре в тексте памятника были обнаружены строки, созвучные между собой. Наличие ритма привело к появлению поэтических переводов. Первый поэтический перевод, до сих пор считающийся одним из лучших, был сделан В.А.Жуковским в 1817–1819 годах. Прежде, чем перевести «Слово», он разделил его на несколько частей, руководствуясь интонацией. В переводе Жуковского ощутим ритм, но внутренней рифмы нет.

А.С.Пушкин из всех современных ему переводов считал достойным внимания только перевод Жуковского. Он внес в него несколько поправок, удаляя архаизмы и пытаясь сделать перевод более точным. Писарская копия перевода Жуковского с поправками Пушкина была обнаружена только в 1882 году Е.В.Барсовым.

В 1846 г. вышел в свет перевод «Слова», выполненный Д.Д.Минаевым, отцом будущего поэта-демократа. Критика встретила его неблагожелательно, публика же была в восторге. Минаев попытался объяснить «темные» места стихами. Это не просто перевод, а поэма «для любознательных отроковиц и юношей», написанная по мотивам древнерусской литературы.

В 1840–1850-е годы над переводом «Слова» работал Л.А.Мей, пытавшийся переложить его стихом «Песни о царе Иване Васильевиче…» М.Ю.Лермонтова. В 1870 году издал переложение «Слова» стихом сербских исторических песен А.Н.Майков.

И в XX веке «Слово» привлекало внимание поэтов и переводчиков. Широкую популярность приобрел перевод К.Бальмонта. Классическим стал перевод Н.Заболоцкого. К числу не только верных, но и высокопоэтических следует отнести перевод «Слова» И.Шкляревским. Попытался перевести памятник и наш земляк поэт и критик Н.Переяслов. В стремлении передать ритм «Слова» А.Югов расположил строки «лесенкой», а малопонятные выражения заменил другими древнерусскими словами.

Любопытным является перевод «Слова» поэтом и критиком А.Черновым. Он опирался на работы известного акцентолога (специалиста по ударениям) В.В.Колесова, восстановившего ударения в древнерусском тексте. Чернов отказался от ямба и от верлибра в их «чистом» виде. Он рассматривал «Слово» не просто как древнерусский текст, а как рифмованные стихи. Оказалось, что в «Слове» есть все виды рифм – точные, неточные, усеченные. Более того, Чернов выявил внутреннюю рифму. По его мнению, стих в «Слове» не похож ни на одно известное под этим именем стихотворение, но все же это стихи со своими законами и секретами построения. Читая «Слово», мы не слышим рифмы отчасти потому, что знаки препинания были расставлены в XVIII веке и издатели не слышали рифмы. Например, у них читаем: «Сами скачють, акы серыи влъци въ поле, ищучи себе чти, а князю славы». Рифма же подсказывает, что не «влъци въ поле», а «в поле ищучи». Вот как звучит перевод Чернова:

Утром голос Ярославны

Долетел до Дуная,

Словно птица-зегзица,

Зовет, стеная:

– Полечу, – плачет, –

Зегзицей по Дунаю,

Со стоном!

Смочу в реке Каяле

Белый шелковый рукав,

Оботру князю

Кровавые раны

На теле его воспаленном.

Разумеется, перевод этот не претендует на абсолютную точность, передачу всех особенностей поэмы, но он интересен попыткой проследить созвучие постоянно меняющегося стиха, дать приблизительное представление читателям о том, как звучало «Слово» в XII веке.

«Слово» переведено на многие языки народов бывшего Советского Союза (М.Рыленков, Я.Купала и др.), на все славянские языки и многие языки мира. Из наиболее интересных переводов назовем перевод чеха В.Ганки, поляка Ю.Тувима, болгарина Л. Стоянова, немца Р.М.Рильке.

Темы, идеи, образы «Слова о полку Игореве» оказали сильное влияние на русских писателей. Выше говорилось о его влиянии на литературу XIV–XVII веков. А.Н.Радищев пишет «Песни, петые на состязаниях в честь древним славянским божествам», где использована строчка «Слова о полку Игореве». Влияние «Слова» ощутимо в «Певце во стане русских воинов» В.А.Жуковского и в думах К.Ф.Рылеева «Боян», «Святослав», «Рогнеда», «Владимир Святой». Поэтическая образность «Слова» использовалась А.С.Пушкиным («Руслан и Людмила», «Песнь о Вещем Олеге»), М.Ю.Лермонтовым, Н.В.Гоголем. М.Н.Загоскин опирался на «Слово» в «Аскольдовой могиле». Под влиянием «Слова» А.Н.Островский написал «Песню гусляров» в пьесе-сказке «Снегурочка». Образы «Слова» использовал в своем творчестве К.К.Случевский. Был пленен «Словом», понял всю его красоту И.А.Бунин. Образы «Слова» использовали в своем творчестве В.Я.Брюсов и А.А.Блок. С восхищением относился к «Слову» С.А.Есенин: «Злат стремень!» Вот где точности и красоте языка учиться!» В лексике поэмы «Пугачев» также заметно влияние «Слова», его метафор, эпитетов. Хорошо был знаком со «Словом» и В.В.Маяковский. Начиная в 1927 году работу над поэмой «Хорошо», во вступлении к ней он «свивал славу оба полы сего времени» – несомненно, вспоминал зачин «Слова». «Были времена – прошли былинные», «попей из реки по имени «факт» – выражения, также восходящие к «Слову». «Слово» звучит в поэме Э.Багрицкого «Дума про Опанаса». А.Толстой берет из него эпиграф к одной из частей трилогии «Хождение по мукам» («О Русская земля!»).

Влияние «Слова о полку Игореве» испытала и М.И.Цветаева. Известно, что в ее библиотеке хранился экземпляр поэмы 1922 года издания, подаренный ею другу – второй жене композитора А.Н.Скрябина Т.Ф.Скрябиной-Шлецер. Характерно, что, отвечая на вопросы анкеты, присланной в Париж Б.Л.Пастернаком, Цветаева написала: «Любимые книги в мире те, с которыми сожгут»: «Нибелунги», «Илиада», «Слово о полку Игореве». В ряде стихотворений Цветаевой присутствуют образы «Слова»: «Око зрит невидимейшую даль, Сердце зрит – невидимейшую связь… Над разбитым Игорем плачет Див». Одно из стихотворений начинается со строки, которую Цветаева написала на книге Скрябиной: «Вопль страданий, Плач Ярославны – слышите?»

«Слово о полку Игореве» обогатило выдающиеся творения в области музыки (опера «Князь Игорь» А.П.Бородина) и живописи. По мотивам «Слова» созданы известные картины «После побоища Игоря Святославича с половцами» и «Боян» В.М.Васнецова, «Поход Игоря» и «Стрелы неба» Н.К.Рериха. Широкую известность получили гравюры В.А.Фаворского, иллюстрации к «Слову» палехского художника И.Голикова, И.С.Глазунова, К.Васильева, экслибрисы Д.Бисти, А.Артемьева, Б.Крылова и многих др.

[1] Приблизительно в те же годы, в которые появилось исследование Зимина, оформилась еще одна гипотеза – Л.Н.Гумилева. Он не оспоривал подлинности «Слова», но пытался доказать, что, поскольку «Задонщина» написана на основе «Слова», оно создано не ранее 1380 года. В книге «Поиски вымышленного царства» (М., 1970) Л.Гумилев утверждал, что в XII веке призыв к борьбе с половцами был неактуален (перевес русского войска не вызывал сомнения, половцы не воспринимались в качестве постоянного противника, наоборот, нередко выступали как союзники и т.д.). Исходя и сказанного, Гумилев полагал, что «Слово» – не что иное, как иносказание, политический памфлет, в котором зашифровано обращение к князьям с призывом объединиться в борьбе против монголо-татар. В этом случае Каяла легко могла превратиться в Калку, а татары – в поле.

[2] Слово о полку Игореве: древнерусский текст и переводы. М., 1981. С. 91. (Сокровища древнерусской литературы). В дальнейшем цитаты в тексте приводятся по этому изданию.

Дата добавления: 2014-12-09; просмотров: 986; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!