Наиболее значительные среди них Ленин, Сталин и Мао Цзэдун

Когда в 1908 году Ленин опубликовал "Материализм и эмпириокритицизм", единственное значительное из его законченных произведений, претендующих на философское осмысление мира, теория относительности Эйнштейна, увидевшая свет в 1905 году, была едва известна как спорная теория, к тому же в основном узкому кругу специалистов. Поэтому Ленина нельзя слишком винить в том, что она не стала тогда предметом его внимания. Но Ленин был интеллектуально активен вплоть до 1922 года (скончавшись в 1924 году), однако ни в одной из своих многочисленных работ, полных высказываний относительно диалектики и материализма, он ни разу не касается теории кванта и теории относительности, не упоминает имен М. Планка и Н. Бора и только дважды вскользь упоминает имя А. Эйнштейна, полемизируя в 1922 году с "модными" европейскими философами, которые стремятся "уцепиться за Эйнштейна"³². В "Материализме и эмпириокритицизме", а также в своих более поздних философских экскурсах Ленин защищает философские взгляды Маркса, и в особенности Энгельса, никак их существенно не меняя, и, причем знаменательно, - при этом он стоит на точке зрения классической (ньютоновской) физики о самостоятельности и самодостаточности времени и пространства, о трехмерности пространства и т. п. Обладая острым проницательным умом, он не мог не уловить, что открытия современной физики и их теоретическое осмысление не согласуются с его диалектическими схемами, и большей частью поэтому неоднократно говорит о "кризисе современной физики"... Насколько это его утверждение оказалось верным, иллюстрируют слова известного физика и мыслителя нашего времени Р. Оппенгеймера о том, что после второй мировой войны в науке сделано больше крупных открытий, чем во всей истории человечества, что не могло не сказаться на изменении представлений о мире и человеке. По сути, это было свидетельством краха схем, которые Ленин не мог или не смел обнаружить, ибо это поставило бы под угрозу идейную основу дела всей его жизни, лишив ее оправдания. С жаром и уверенностью, вызывающими восхищение, он доказывает несовпадение взглядов ряда сомневающихся или скептически настроенных авторов с цитатами из Маркса и Энгельса и в этом поистине преуспевает, хотя это не прибавило ничего существенного к марксистской картине мира. Он слишком часто высмеивает "философствующих физиков", хотя его роль, роль философа, претендующего на обобщения в области физики, куда менее завидна. Справедливости ради необходимо, однако, отметить, что Ленин не был физиком, не имел и помощников среди специалистов и поэтому, будучи перегружен множеством других обязанностей, не успевал вникнуть в физические проблемы. Другое дело его преемники, у которых и времени было с избытком, и специалистов, однако они повторяли, по существу, то, что было уже сказано Энгельсом и Лениным, не переставая вплоть до сегодняшнего дня, заглушая самих себя, кричать, что Ленин, мол, гениально обобщил достижения современных наук!

О философских взглядах Сталина сказано достаточно. что касается взглядов Мао Цзэдуна, то они, насколько мне известно, оригинальны лишь в вопросах, касающихся ведения партизанской войны, в остальном их отличает еще больший схематизм и безапелляционность, сравнимая разве что с ленинской.

И таким образом, философия марксизма, возникшая в середине и систематизированная в семидесятые годы девятнадцатого столетия, с тех пор, по сути, не изменилась, в то время как современная наука шла вперед. Того, на что надеялся Энгельс, не произошло: "...С каждым составляющим эпоху открытием даже в естественноисторической области материализм неизбежно должен изменять свою форму"³³. Да и не могло произойти. Даже если бы материализм не обратился в теорию борьбы за власть, а затем - в правящую догму, марксистский материализм был слишком задавлен своей заимствованной у Гегеля диалектической формой, чтобы воспринимать научные достижения.

Неужели, несмотря на невозможность привести основные положения марксистского материализма в соответствие с наукой, в марксистском движении не нашлось здоровых скептиков и одновременно людей, близких к науке, чтобы заявить об этой невозможности? Такие люди, разумеется, были, но они предпочитали обманывать самих себя, им затыкали рот; вера была сильнее фактов, а потребности повседневной жизни затмевали истину. Разве в коммунистических странах не было ученых-немарксистов, все видевших и понимавших, которые бы раскрыли это несоответствие? Разумеется, и были, и видели, и понимали, но они оставались в стороне и, более того, как правило, присягали на верность догме, декларируя верность вождю - величайшему из мудрых, чтобы тем самым избежать гонений, выжить и иметь возможность творить в своих далеких от политики и потому более долговечных и порядочных, чем политика, сферах деятельности. Ведь ученые тоже люди, которые живут на зарплату, в условиях реального общества; они так же, как политики, слишком часто говорят о совести, но делают, как правило, не более того, что возможно. Со временем сложилась общепринятая форма, маркирующая соответствие научных теорий марксистско-ленинской догме, - в научных докладах обязательно восхвалялись "гениальные вожди" и их "мудрое руководство", а статьи и книги пестрели цитатами из произведений классиков марксизма-ленинизма (Маркса, Энгельса, Ленина, Мао Цзэдуна) и непременно стоящего в данный момент у власти национального вождя, - таков ритуал, необходимый для того, чтобы мысль и работа ученого получили разрешение на публикацию или выступление перед аудиторией.

Поистине кажется невероятным почему, вопреки столь очевидным и все возрастающим разночтениям между точными науками и идеологией, марксизм смог не только удержаться на плаву, но, более того, окрепнуть и укрепить вдохновленное им движение. Объяснение этого или любого иного "абсурда" в истории человечества безгранично обширно, ибо даже анализ общественных явлений сколь угодно далекого прошлого, претендующий на полную научную объективность, неизбежно включает в себя взгляды исследователя; плюс к тому развитие отдельных наций и человечества в целом постоянно добавляет новые факты и новые идеи для осмысления и тем не менее я полагаю, что в случае с марксизмом решающую роль сыграла жизненная необходимость в нем тех классов и народа, которые вследствие "исторической несправедливости" оказались в безвыходной, смертельной нищете. Пророков и пророчества порождает отчаяние. Обреченным на рабство и гибель не важно, сколь истинна та или иная картина мира с точки зрения науки и здравого смысла, главное, дает ли она надежду, открывает ли перспективу улучшения жизни. Поэтому гораздо важнее сохранить верность учению, способному указать угнетенным нациям и бесправному человеку путь в светлое будущее, нежели сопоставлять это учение с научными представлениями о мироздании.

Сама мысль о чем-то подобном кажется кощунством, ведь в сфере общественных отношений, когда дело касается кризисов и конфликтов, затрагивающих интересы целых государственных структур и общественных организмов, скажем, в России или Югославии, марксизм давал четкие ориентиры тем, кто боролся за идеалы нового мира. Это вопрос веры, а не научной истины. Вспомним ответ Гегеля на упрек, что де его схемы противоречат фактам: "Тем хуже для фактов", - сказал он. Помнится, как мы, будучи ведущими коммунистическими лидерами, и в мыслях не допускали каких-либо сомнений по отношению к марксистским установкам. Любое сомнение воспринималось как "ревизионизм" или "происки врага". Мы рассуждали так: нет нужды, что реальность не совпадает с марксистской теорией, важно, что эта теория ведет прямо к поставленной цели. Демоническая гениальность Сталина в том, что он понял - коммунисты вопреки голосу своей человеческой совести поддержат и его ложь, и его преступления, ибо таковы необходимые средства достижения власти и господства над людьми, а жертвы на этом пути неизбежны. Начавшиеся в 1936 году в Москве процессы над троцкистами заронили сомнения и в мою душу. Но я убедил себя в справедливости предъявленных им обвинений, иначе я просто не смог бы остаться в рядах участников движения, которому были отданы все силы, с которым меня связывали многие годы борьбы, лишений, скитаний по тюрьмам. Поэтому я заглушил свои нравственные сомнения, когда в 1936 году по молчанию Тито, вернувшегося из Москвы, заключил, что в этих процессах все не так гладко, как кажется, не так, как должно быть. Под давлением априорных истин факты отступали; борьба за общее дело и соображения личной партийной карьеры вынуждали забыть о порядочности, подменяя ее этическими ценностями так называемого высшего порядка.

Коммунизм не религия, и подобные сравнения некорректны, однако абсурдность его победы заставляет вспомнить о податливости римских рабов и населения римских колоний, воспринявших веру в Сына Божьего Искупителя и его воскресение, в то время как римские патриции, воспитанные в духе рационалистического научного стоицизма, считали это наивностью. Мне могут возразить, что христианство в отличие от современных идеологий привнесло в мир идею равенства и любви - идею общности человеческих судеб. Да, это так. Но если не в нашу эпоху, то сколько раз в прошлом христианство становилось источником распрей и ненависти, не находя в себе сил обуздать их. Разве в наше время самые безрассудные, мрачные силы нацизма, ввергнув в безумие и позор одну из наиболее цивилизованных наций мира, не превратили в руины Европу, не принесли смерть миллионам представителей рода человеческого? А разве сегодня под иными знаменами и лозунгами не прячут свою личину бесы насилия, беззакония, рабства и смерти?

Время, исторические условия и природа человека делали свое дело: ненаучность диалектики проявлялась в том, что коммунисты в борьбе за монополию власти все очевиднее сползали к догме, одновременно все яснее осознавая реальное положение вещей. Наиболее убежденные догматики, авторы "самых научных" концепций, являются в то же время наиболее вдохновенными строителями коммунизма. Так, Ленин, будучи значительно более догматичным, чем Энгельс, был способен в конкретно-исторических условиях, сложившихся в период революции в России, на более острый, глубокий и безошибочный анализ. То же справедливо и по отношению к Сталину. Мао Цзэдун, самый фанатичный из них приверженец догмы, оказался и наиболее прозорливым реалистом, трезво оценившим характерные особенности национальной судьбы Китая, сделавшим ставку на вырождение догмы и ее носителей, на природную склонность человеческого существа к конформизму и личной выгоде. Думается даже, что этот бездушный, имеющий характер самоуничтожения реализм коммунистов тем сильнее, чем более правоверны, безгрешны и фанатичны его носители по отношению к догме. Абсолютистская догма, обладая безмерной сопротивляемостью реалиям бытия, одновременно формирует внутри себя механизмы, приспособления к ним, чтобы выжить и победить. Таким образом, приверженцы коммунистической идеи во имя им лишь "открытой" конечной цели исторического развития общества и жизни отдельного человека сознательно, планомерно и не зная сомнений, низводят все многообразие общественных отношений и неисчерпаемость личности к своим выхолощенным схемам, причем делают это столь жестоко и бездушно, настолько не щадят никого, в том числе и самих себя, что складывается впечатление, будто они заняты неодушевленными объектами предметного мира. Основоположники догмы и великие творцы коммунизма - Энгельс, Ленин, Сталин и Мао Цзэдун в строгом смысле слова догматиками не являются. Они кажутся догматиками постольку, поскольку оцениваются с точки зрения условий сегодняшнего дня. А ведь пока люди, пока окружающая их жизнь подчиняются догме, она воспринимается как откровение, как последнее слово науки. Пока догма не утеряла способности оправдывать поначалу священную борьбу, затем власть и связанные с ней привилегии, она для своих приверженцев не является догмой. Поворот происходит тогда, когда появление современных технологий, изменения экономических, политических и прочих условий вынуждают коммунистические системы бороться за существование, становясь духовно более открытыми, подталкивают их к "предательству идеалов" и "ревизионизму".

История человечества знает немало примеров такого рода эволюции революционных движений. Коммунизм отличается от них только тем, что претендует на научность своей теории, искренне полагая, что имеет отношение к науке. Впрочем, такова была его дань времени, форма, навязанная историческими условиями, иллюзия, которой он должен был стать, чтобы выжить.

Как мы пытались показать, искаженный, вымышленный облик диалектического материализма раньше других отразило зеркало естественных наук, и в первую очередь теоретической физики. Но и сами по себе эти науки не могли раскрыть его во всей полноте до тех пор, пока не сложилась благоприятная общественная ситуация, до тех самых пор, пока коммунисты не столкнулись с необходимостью признания научной истины. Так, Советский Союз в конце сталинского правления оказался в смешной ситуации: он производил атомные бомбы и одновременно отрицал теорию относительности Эйнштейна, в которой содержится "основное уравнение атомной энергии"³⁴ и которая есть "лишь одна из составных значительно более широкого толкования действительности"³⁵. Советские студенты не могли не изучать эйнштейновскую физику, ибо другой физики сегодня не существует, а советские ученые, среди которых немало плодотворно работающих глубоких исследователей, вынуждены были краснеть перед своими западными коллегами из-за примитивности официально признанных в их стране пропагандистских философских установок. Но агония есть агония. И тот факт, что Китай все еще пытается объяснить все в мире, в том числе и себя самого, посредством собственного (маоистского) варианта марксизма и при этом достиг успехов в выращивании арбузов и производстве атомных бомб, благодаря тому же "всесильному" и "всезнающему" учению Мао Цзэдуна, говорит лишь о том, что в этой стране до сих пор есть силы, которые ради того, чтобы сохранить для себя место под солнцем, а для своей страны - положение мировой сверхдержавы, не гнушаются даже такими кажущимися сегодня карикатурными пропагандистскими приемами.

Дата добавления: 2015-06-30; просмотров: 185; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!