Статья предлагается для дискуссионного обсуждения

Тема языковой смерти и языкового сдвига для лингвистики сравнительно новая [1]. Причина того, что ученые лишь в конце 1970-х годов заинтересовались этой проблематикой, по-видимому, состоит в том, что "полевые лингвисты", осознавая, что языки, с которыми они работают, быстро утрачиваются, ставили перед собой задачу полноценного описания этих языков и всегда стремились записывать информацию от "экспертов" - представителей старшего поколения. Языки со следами сильной интерференции, не только воздействующей на лексику, но и разрушающей или изменяющей грамматические и фонологические системы, долгое время считались "материалом второго сорта", в некоторым смысле неполноценным и недостойным того, чтобы тратить на него время и силы. Эту "полевую слепоту" языковедов подметил в 1972 году Вольфганг Дресслер, обвинивший их в том, что, увлекшись описанием "полноценных языков", они "прозевали" интереснейший материал по языковому сдвигу и языковой смерти [Dressler 1972: 455] [2]...

Лингвисты, в общем, едины в понимании того, какие факторы имеют отношение к языковому сдвигу. Так, Дресслер выделяет крупные "группировки" таких факторов, например: политические (распространение единого языка, сокращение функций малых языков, ведущее впоследствии к языковому сдвигу); социологические и социально-психологические (конфликты identity, негативные стереотипы, предрассудки, комплекс неполноценности из-за принадлежности к непрестижной группе; признаками принадлежности к группе являются расовый тип, низкий социальный статус, иногда пол: статус, пол или расу поменять невозможно — поэтому идут по наиболее очевидному пути и меняют язык); социолингвистические (анализ ситуации с точки зрения (индивидуального) двуязычия и (общинной) диглоссии); собственно лингвистические (утрата грамматических категорий, изменения языка под действием сдвига) [Dressler, Wodak-Leodolter 1977].

... Все это, безусловно, верно, однако простое перечисление факторов не приближает нас к пониманию конкретных механизмов языкового сдвига, связей между этими факторами и тем более не дает даже слабой надежды на то, что социолингвисты научатся когда-нибудь предсказывать языковой сдвиг.

* * *

В работах по языкам малочисленных народов Севера приводятся в разных комбинациях те же факторы, влияющие на языковой сдвиг. Исследователи называют в качестве основных условий приток русскоязычного населения, смешанный состав населения поселков, политику укрупнения поселков, введение школьного преподавания на русском языке, проживание детей в интернатах, где они лишены возможности говорить на титульном языке, распад традиционного хозяйства, рост числа межнациональных браков, а также отсутствие мотивации к изучению языка даже там, где это теоретически возможно. Отсутствие или слабое воздействие этих факторов, наоборот, является причиной языковой устойчивости.

Так, причину устойчивости ненецкого языка справедливо видят в сохранении оленеводства — практически единственного вида хозяйственной деятельности, целиком оставшегося в ведении коренного населения [Красная книга 1994: 41]. Причины вытеснения эвенского языка русским находят в притоке русскоязычного населения, тенденции к укрупнению хозяйств, насильственном переселении из мест исконного обитания, сокращении преподавания языка в школе [Красная книга 1994: 71]. В качестве причины вытеснения энецкого языка называют также общую традицию многоязычия на Таймыре и увеличение процента межнациональных браков [Красная книга 1994: 71–72]. Основная причина перехода нивхов на русский язык заключается в том, что дети нивхов с самого раннего возраста брались на полное государственное обеспечение и большую часть года находились в школах-интернатах, где они не имели возможности общаться с родителями и где преподавание до 1981 года велось исключительно по-русски [Высоков 1995: 78]. Факторы, повлиявшие на упадок удэгейского языка, следующие: низведение его до положения разговорного языка в быту и изъятие из школьного обучения и других общественных сфер, рост удельного веса удэгейско-русского двуязычия с ведущим языком русским, что в свою очередь объясняется обучением на русском языке в условиях школ интернатов [Кормушин 1998: 7–8].

Причины сдвига видят и в отсутствии мотивации к изучению или к сохранению титульного языка [Красная книга 1994: 57]. Это часто объясняют тем, что существует устойчивый негативный стереотип титульного языка: уровень и качество жизни в семьях, занятых традиционными промыслами (что, как правило, является существенной предпосылкой сохранения родного языка), заметно ниже, чем у "более русифицированных" [Красная книга 1994: 31–32].

... Ограничусь одним примером — фактором языкового окружения.

Этот фактор обычно однозначно связывают с шансами языка на выживание: чем больше контакт с другими языками, тем хуже для жизнеспособности языка [ср. Kibrik 1991: 260]. Однако зависимость здесь явно более сложная: двух- или трехъязычие, распространенное в каком-либо регионе, в большинстве случаев не мешает контактирующим народам разговаривать внутри своей группы на родном языке. Примеры таких устойчивых многоязычных коллективов многочисленны; из близких к нашей теме можно упомянуть район Приморья / Хабаровского края (нанайцы, негидальцы, ороки, орочи, ульчи, удэгейцы), района Таймыра (ненцы, ханты, энцы, нганасаны) и район северо-восточной Якутии (эвены, юкагиры, якуты, чукчи), где постоянно контактирующие между собой группы в течение долгого времени (до 1960-х годов) устойчиво сохраняли свой язык, свободно общаясь как минимум еще на одном из языков, распространенных в регионе. Кроме того, языковое окружение не существует само по себе: оно меняется в силу каких-то внешних причин — после переселения группы в другое место (добровольного или вынужденного), в результате притока иммигрантов, в результате изменения типа хозяйственной деятельности и т. п. Каждая из этих внешних причин имеет, в свою очередь, свои причины, создает новую ситуацию и лишь отчасти воздействует на язык напрямую, через механизм языковых контактов.

* * *

Очевидно, что сдвиг может произойти в результате прямого насилия или принуждения. ...За примерами принуждения также не приходится далеко ходить: в конце 1950-х — начале 1960-х годов по всему Крайнему Северу наблюдалась одна и та же картина, когда местные власти в принудительном порядке забирали детей из семей в школы-интернаты, часто вопреки желанию родителей — а в этих школах учились вместе дети разных национальностей, и единственным языком, общим у детей и использовавшимся в общении между детьми и учителями, был русский. ...

Второе условие сдвига можно сформулировать так: люди перестают говорить на родном языке потому, что перестают считать это для себя нужным. Люди оказываются в ситуации, в которой они по какой-то причине делают коллективный (более или менее отрефлексированный) выбор в пользу доминантного языка. Это условие требует, конечно, внимательного разбора того, что скрывается под сочетанием "перестают считать для себя нужным": нужным — для поддержания их identity? нужным — для экономического или социального успеха? нужным — для мира в семье? Кроме того, условия, приведшие к ситуации, в которой носители делают выбор в пользу доминантного языка, тоже требуют особого внимания и могут быть очень разными. Однако в основе многих случаев языкового сдвига лежит именно это — нежелание людей говорить на титульном языке.

Итак, принуждение и выбор - вот два основных фактора, способные вызвать языковой сдвиг. И если с принуждением все более или менее понятно, то понятие выбора заслуживает более подробного анализа.

* * *

...Еще в 1968 году появилась работа Саймона Германа [Herman 1968], в которой он разрабатывал поведенческую модель отдельного человека, поставленного в ситуацию языкового выбора. ...Применительно к нашей проблеме эти три фактора Германа можно, видимо, переформулировать как мотивация прагматического удобства, мотивация ожидания окружающих и мотивация самоидентификации. Оговорюсь сразу, что все эти три мотивации во многих случаях действуют не последовательно одна за другой, а вперемешку, сменяя одна другую на разных этапах сдвига, и бывает сложно отделить их друг от друга.

Прагматические факторы, то есть факторы удобства, действуют тогда, когда люди оказываются в ситуации группового двуязычия, то есть постоянно живут в двуязычной языковой общности. Если при этом их родной язык уже вытеснен из производственной сферы, которая "захвачена" другим, доминантным языком (проще говоря, основные рабочие места заняты людьми с другим родным языком), то люди, если они хотят получить работу, вынуждены выучить доминантный язык и говорить на нем на работе. Прагматические факторы вполне могут, следовательно, объяснить выбор второго языка.

Однако прагматические факторы могут объяснить и неиспользование своего языка. На более поздних этапах языкового сдвига, в ситуации, когда какая-то часть языковой общности уже не владеет титульным языком в полной мере, для этой части может оказаться практически неудобно общаться на нем с другими представителями общности, владеющими языком в полной мере. (Я не имею в виду ситуации, когда "полуязычные" или частично забывшие свой язык стесняются на нем говорить, опасаясь насмешки — здесь речь идет о простом удобстве коммуникации). Люди выберут в этом случае доминантный язык просто потому, что он для них как средство общения проще. Чем меньше они его используют, тем сложнее для них становится общаться на нем, и т. д. — и отказ от титульного языка будет нарастать как снежный ком.

Еще один вариант действия прагматической мотивации, тесно связанный с мотивацией ожидания (престижа), — это ситуация, когда взрослые сознательно решают не говорить с детьми на титульном языке, чтобы облегчить им вхождение в новые социальные условия.

Мотивация ожидания окружающих. Прежде всего, окружение человека никогда не бывает однородно. Окружение различно по языку — в него входят как "свои", так и "чужие".

Ожидания "своих". На каком-то этапе развития процесса, который может привести к языковому сдвигу, возникает ситуация, когда привнесенная извне новая социальная и экономическая модель уже в значительной мере изменила структуру общества. В нем возникают "инновационные очаги" — проще говоря, появляются отдельные люди и отдельные семьи, которые — из чисто прагматических соображений — уже в значительной степени приняли новые правила социального поведения: получили среднее или высшее образование европейского типа, перешли на работу по найму, переняли "европейские" привычки — одежду, пищу, тип жилища — и в значительной степени освоили доминантный язык. Такая ситуация наблюдалась во многих районах Севера в конце 1940-х — начале 1950-х годов.

Между этим, поначалу тонким, слоем и остальной частью населения возникает известное социальное напряжение. Отношение к этому "новому классу" - смешанное, завистливо-презрительное, но скорее "снизу вверх"; а отношение этих людей к соплеменникам, сохраняющим традиционные социокультурные формы, — скорее отношение "сверху вниз" ...

Чем больше становится таких людей, чем более они влиятельны в языковой общности — тем больше у остальной части ее растет подспудная неудовлетворенность своим положением. Включается на всю мощь извечный психологический механизм — "быть не хуже соседей", тем более, что принятие чужого образа жизни, чужой культуры и чужого языка имеет наглядные и конкретные преимущества: эти люди больше зарабатывают, их дома богаче, их дети лучше одеты. Да и отношение к сохранившим традицию со стороны "перебежчиков" на этом этапе снисходительное: их в глубине души считают отсталыми. Об этом пишет и А. А. Бурыкин [Бурыкин 1997: 33].

Не следует забывать и того, что между подобными группами всегда существуют не только социальные, но прежде всего возрастные различия: пожилые люди менее склонны к изменениям, консервативны в своем поведении, в то время как молодые
скорее приветствуют инновации, охотнее перенимают чужое. Поэтому в инновационной группе всегда больше молодых, что придает дополнительный оттенок отношениям между этой группой и более традиционной частью общности.

Если социальная и экономическая ситуация, приведшая к появлению инновационной группы, остается стабильной, то через какое-то, достаточно короткое, время (северный опыт показывает, что для этого требуется примерно 15–20 лет) большинство членов данной общности окажется двуязычно: сохранив титульный язык как язык семейный, язык общения со старшими, язык улицы, они станут использовать доминантный язык как язык официальный, производственный.

Однако применительно к Северу эта ситуация не была стабильной: как раз тогда, когда процесс формирования двуязычия у народов Севера развернулся в полной мере (примерно к середине 1950-х годов), произошел резкий социально-политический поворот: началось идеологическое давление в пользу превращения всего населения страны в "единый советский народ", что на деле означало русификацию; на Север хлынул поток приезжих, и мотивация престижа в глазах своих, подталкивавшая к выучиванию доминантного языка как второго основного наряду с родным и к принятию внешней культуры, была смыта гораздо более мощной, грубой и агрессивной волной престижа в глазах чужих, подталкивавшего к забвению своего языка и отказу от своей культуры.

Неудивительно, что ситуация двуязычия (и в каком-то смысле — ситуация культурного равновесия), начавшая было складываться к 1950-м годам, не смогла укрепиться и стала быстро скатываться в сторону отказа от традиционной культуры и языкового сдвига, подталкиваемая уже не только прагматической мотивацией и мотивацией престижа "в глазах своих", но и мотивацией престижа "в глазах чужих". Родители уже сознательно не учили детей титульным языкам не только потому, что знать русский выгодно, а "родной они и так выучат", но прежде всего для того, чтобы уберечь детей от унизительного опыта, через который им пришлось пройти самим.

Мотивация самоидентификации. Оказавшись в ситуации давления со стороны вначале прагматической мотивации ("на языке Б удобнее говорить в большинстве случаев за пределами семьи"), затем мотивации ожидания ("от меня ожидают, что я буду говорить на языке Б, иначе на меня смотрят свысока и свои, и чужие"), некоторые носители языка могут захотеть, так сказать, решить проблему раз и навсегда — отграничить себя от этнической группы, находящейся в столь невыгодном положении, и присоединиться к "группе-победительнице" — то есть, иными словами, сменить идентичность (identity). Одним из важнейших признаков identity является язык — поэтому стремление изменить identity часто влечет за собой отказ от использования титульного языка.

Если данная мотивация вступает в свои права, то взрослые, во-первых, сами не станут говорить на титульном языке, даже если они и могли бы нем говорить, и, во-вторых, ни в коем случае не станут учить детей этому языку. Дети также, стремясь "стать другими", будут отказываться изучать титульный язык и не станут говорить на нем с теми пожилыми родственниками, которые еще могли бы им этот язык передать. Титульный язык в этом случае будет исчезать очень быстро.

* * *

Подводя итог, можно сказать следующее. На разных этапах процесса языкового сдвига, с одной стороны, действует прагматическая мотивация, подкрепленная иногда мотивацией ожидания и переходящая в редких случаях в мотивацию самоидентификации. Толчком к включению этого механизма является обычный (не обязательно агрессивный) культурный и языковой контакт: рядом с привычной жизненной моделью возникает другая модель, часто более привлекательная (или кажущаяся таковой). Если на этом социальные изменения прекращаются, языковая ситуация может трансформироваться из одноязычной в двуязычную. Поддержанные школой и государством, языки меньшинств могут мирно сосуществовать с доминантным языком.

Если же государственная политика и экономическая, демографическая, социальная ситуация продолжает меняться, в особенности если они меняются в сторону большей настойчивости, исходящей от доминантного языка, — а именно это произошло в 1950-х годах на Севере, — то возможно включение на полную мощность мотивации ожидания, мотивации самоидентификации, да и просто языкового насилия в разных его формах. Тогда ситуация двуязычия начинает быстро меняться в сторону отказа от титульного языка и перехода на доминантный.

Можно сказать, что в каком-то смысле Северу "не повезло": момент крутого поворота в языковой и национальной политике (середина 1950-х годов) пришелся на момент, когда двуязычие как социальная норма еще только начинало формироваться. Устойчивое двуязычие во многих районах просто не успело "войти в привычку" и было смыто волной лингвистического насилия и резким ростом мотивации ожидания со стороны чужих.

Все три мотивации, объединившись, начали действовать согласованно и толкали народы Севера, до поры до времени, в одном направлении — в направлении отказа от титульных языков и перехода на русский. Отсюда и индивидуальное, потом семейное, потом групповое, а потом и всеобщее (или почти всеобщее) "не хочу говорить на родном языке", то есть та первопричина, которая лежит за процессом языкового сдвига. В дальнейшем эта причина отступает на второй план, уступая место сожалению, что титульный язык теряется, желанию возродить его; однако это уже другая стадия — стадия, могущая привести к языковому возрождению. Многие из языков народов Севера сегодня находятся именно в этой фазе, однако это — тема другой статьи.

Литература

Бурыкин 1997 - Бурыкин А. А. Динамика языковой ситуации, функционирование письменности и этапы эволюции этнических культур малочисленных народов Севера // Малочисленные народы Севера, Сибири и Дальнего Востока: проблемы сохранения и развития языков. СПб.: ИЛИ РАН, 1997.

Васильев 1985 - Васильев В. И. Особенности развития этнических и языковых процессов в этноконтактных зонах европейского Севера и северной Сибири // Этнокультурные процессы у народов Сибири и Севера. М., Наука. 1985.

Вахтин 2001 - Вахтин Н. Б. Языки народов Севера в ХХ веке: очерки языкового сдвига. СПб.: Дмитрий Буланин, 2001.

Высоков 1995 - Высоков М. С. К проблеме преподавания в школе языков аборигенов Сахалина // Краеведческий бюллетень No 1: Проблемы истории Сахалина, Курил и сопредельных территорий. Южно-Сахалинск, 1995.

Кибрик 1991 - Кибрик А. Е. О факторах, отрицательно влияющих на жизнеспособность языков малочисленных народов // Русский язык и языки народов Крайнего Севера: Проблемы описания контактных явлений: тезисы докладов. Л., 1991.

Кормушин 1998 - Кормушин И. В. Удыхейский (удэгейский) язык. М.: Наука, 1998.

Красная книга 1994 - Красная книга языков народов России: Энциклопедический словарь-справочник. М.: Academia, 1994....

Dressler 1972 — Wolfgang Dressler. On the phonology of language death // Papers from the eighth regional meetings of Chicago linguistic society / Ed. by Paul M. Peranteau et al. Chicago: Chicago Linguistic Society, 1972.
Dressler, Wodak-Leodater 1977 — Wolfgang Dressler, R. Wodak-Leodater. Language preservation and language death in Brittany // IJSL. 1977. Vol. 12.

Вахтин Н. Б. Языки народов Севера // Вестник Российской Академии Наук том 74, № 4, с. 301-309 (2004) (Фрагмент)

... Процесс языкового сдвига никогда не происходит равномерно, за исключением разве что очень небольших, очень однородных по составу и компактно проживающих групп. Речь должна идти о языковых общностях, а не о народах: в масштабе целого, пусть даже малочисленного, народа говорить о полной и равномерной утрате языка не приходится. Всегда существуют географические, социальные, индивидуальные отличия между отдельными группами того или иного народа, степень сохранности языка неодинакова в разных районах, поселках, семьях. Вот несколько примеров.

Можно ли говорить об исчезновении эвенского языка в ситуации, когда утрачен один из его диалектов (арманский), но при этом язык полностью сохранился у березовских эвенов? Можно ли говорить о сдвиге в селькупском языке и переходе селькупов на русский, если язык утратили лишь те, кто переехал в города, в сельской же местности, в поселках, где живут селькупы, он сохраняется?

Утратила ли семья чукотский язык, если старшая сестра и оба младших брата в силу особенностей их биографий перестали им пользоваться, а средняя сестра, с детства говорившая по-чукотски, свободно говорит на нем? Потерял ли некий человек родной язык, если, по его признанию, в детстве он совсем не говорил по-эскимосски, но все равно любил слушать бабушкины рассказы, хотя и не понимал, что та говорит, а сейчас, прожив пятнадцать лет в эскимосском поселке, стал понимать, как он сам оценивает, примерно две трети того, что говорят старики?

Думаю, что на все эти вопросы следует дать отрицательный ответ. Подобные случаи, которые достаточно типичны даже для таких малораспространенных языков, как удэгейский или эскимосский, не говоря уж о крупных языках - чукотском, хантыйском или эвенкийском, свидетельствуют, как мне кажется, о том, что процесс языкового сдвига не необратим, что глубоко внутри каждой языковой общности, на уровне отдельной территории, отдельной семьи, даже отдельного человека, всегда сохраняется потенциал языкового возрождения. Возрождение начинается тогда, когда по тем или иным социальным, политическим, идеологическим причинам начинает расти приверженность своему языку, когда происходит поворот мотивации и ориентация на русский язык сменяется стремлением сохранить родной.

Вновь обращусь к примерам. Молодые чукчи в городах перестают говорить по-чукотски, но в южных районах Чукотки пользуются родным языком. Более того, для каждого отдельного молодого чукчи всегда остается, хотя бы теоретически, последний ресурс восстановления языка и традиционных знаний о мире - переезд в тундру. Тундра, особенно ее юго-восточные районы, в восприятии чукчей является местом, где, по глубокому убеждению всех, с кем мне доводилось беседовать, можно полностью и сравнительно быстро воспринять и культурную традицию, и язык.

Одна из моих информанток, чуванка 1969 г. рождения, говорила мне, что в детстве слышала вокруг себя четыре языка: русский, марковский говор, чукотский и эвенский. Она могла бы, по ее словам, говорить на любом из этих четырех языков - "смотря как бы жизнь повернулась". Сейчас ее жизнь "повернулась" так, что она говорит по-русски, однако это ни в коем случае не означает, что при изменении обстоятельств она не сможет восстановить любой из остальных трех языков.

Моя эскимосская информантка (1943 г. рождения) рассказывала мне о своей внучке, которая до трех лет, живя с бабушкой, предпочитала говорить по-эскимосски. Сейчас девочка говорит в основном по-русски, хотя понимает кое-что и по-эскимосски. Внук информантки до пяти лет также жил с бабушкой и не знал по-русски ни слова. Сейчас он уже научился русскому, но эскимосский "теперь уже не забудет".

В сочетании с кардинальным изменением отношения к титульным языкам в последние 20 лет, ослаблением психологического пресса "непрестижности", осознанием ценности и важности "своей" культуры и "своего" языка такие индивидуальные, семейные, территориальные "очаги сопротивления" могут привести к появлению у языка скрытого ресурса, значимость которого не следует недооценивать.

Подчеркну еще раз: возрождение национальных языков происходит тогда, когда возникает мотивация их использования, возрастает их престиж и, соответственно, укрепляется приверженность к ним. Мотивация бывает разной: идеологической, социально-психологической, даже экономической. Человек может захотеть говорить на родном языке для того, чтобы подчеркнуть свою этническую идентичность, чтобы выделить себя среди соседних народов, просто в знак протеста. Именно этот процесс начался в 1990-е годы и происходит сейчас повсеместно на Севере, и не только на Севере...

Хилханова Э. В. Язык и этническая идентичность национальных меньшинств в современной России // Изменяющийся языковой мир. – Пермь, 2002 http://www.philology.ru/linguistics1/khilkhanova-02.htm

Дата добавления: 2015-06-30; просмотров: 276; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!