Г Л А В А 15

Шли годы, десятки лет. Мысль о том, что мне не удалось выполнить мойдолг перед этим уникальным музыкантом, мучила меня. И вот, когда с моей встречи с Котиком Сараджевым прошло почтиполстолетия, я начала новую книгу о нем. Но я уже не та. Прожитые годы как бы надели на меня очки иной силыстекла; они показывали тему как бы в изменившемся аспекте: уже не живойоблик героя так занимал меня. Я все больше погружалась в музыкальноезначение им творимого и на колоколах, и на страницах книги. Кто знает, можетбыть, и сбудется то, во что он верил, -- рождение новой области музыки...Воскрешение давних времен, когда, как сказал М. Горький, это было народнымискусством, голосом народных торжеств? То, что начато было полвека назад,это, может быть подхватят и продолжат наши потомки? Зазвучат колокольныеголоса людей, подобных Котику! Как он верил, что их черед придет имузыкальная Россия встанет впереди всех народов и мощнее, ярче, чем это быловстарь. Иногда я спрашиваю себя, передаст ли мое перо спустя полстолетия мирКотика так, как он был воссоздан в первой моей книге? Совсем новые трудности вставали на моем писательском пути. О, какимилегкими казались мне муки написания моего "Звонаря" в те мои молодые годы!Слушай, наблюдай и пиши! И ни о чем не заботься -- чего не спросила вчера,спросишь завтра. Вчера он показался мне отвлеченным, рассеянным, -- асегодня веселым и вополщенным. Мой будущий читатель должен был получать егоиз моих рук таким, каким я получала его из жизни: он менялся, противоречилсебе, оспаривал то впечатление, которое оставил о себе третьего дня, азавтра явится совсем неожиданным, обогащая наше понимание его души. Мойгерой был -- рядом! Как охотно водил меня по переулочкам старой Москвы, гдецвели его звуковые Сирины, редкостные московские колокола! А теперь --теперь я была почти совсем одинока среди людей, о нем не знавших, -- малокто уцелел из слышавших его звон, видевших его колокольные музыкальныесхемы. Война унесла многих. Другие, состарясь, болели; к иным затруднендоступ: их, моего или почти моего возраста, охраняли родные от посещений... И все-таки мне удалось многое узнать от его современников, собрать дажето, о чем я не знала в годы работы над первой книгой. Вот что мне запомнилось из рассказов О.П. Ламм, дочери профессораконсерватории. Котик представлялся ей приветливым, но молчаливым, с лицомчаще печальным, с каким-то отсутствующим выражением. Человеком, глубокопогруженным в думу. Держался он скованно, но, здороваясь, всегда улыбался,глаза у него были добрые. В то время рабочая комната его отца была над ихквартирой. О.П. Ламм встречала его в консерватории. Отец его, К.С. Сараджев,очень любил сына, говорил, что у него поразительный слух, но этот дарявляется для него источником страдания -- он слышит малейшую фальшь. Вконсерватории шел разговор об особенностях композиторского слуха. П.А. Ламмприводил в пример Шумана, который так же страдал от чрезмерной обостренностислуха. Органист и композитор А.Ф Гедике проявлял интерес к сочинениям КотикаСараджева, так как его брат, Г.Ф. Гедике увлекался колокольным звоном (нотолько традиционным, церковным, к которому Котик относился отрицательно,впрочем, и как к исполнительству Г.Ф. Гедике). Простясь с О.П. Ламм, шла и думала: "Скованный"? Я старалась понять. Да, может быть, оттого, что вконсерватории для не слышавших его звона, где все были заняты нотами,партитурами и концертами, он был "не у дел", только "сын дирижера","какой-то звонарь"... А кто-то рассказал о нем, что среди художников, где унего были друзья, он был оживлен, весел, мил! Как все сложно на свете и вчеловеке!.. И я начала разыскивать этих людей. Мне запомнилось из рассказахудожника А.П. Васильева, что во дворе церкви Марона между деревьями былавкопана темно-зеленая скамейка. Здесь любил сидеть М. Ипполитов-Иванов,слушая звон К.К Сараджева. На колокольне было чисто, все "обустроено",удобно приспособлено для звона. Все -- всерьез. Слева -- Большой колокол,справа -- поменьше, Малый. Как динамичен был этот человек во время звона! Все возможные "рычаги"тепа работали самостоятельно, каждый выполнял "свою партию" в этомсложнейшем, уникальном труде -- его звоне. Правой рукой он управлялклавиатурой мелких колоколов, а локтем той же руки он еще ударял понатянутой веревке от дальнего колокола. Левой же управлял несколькими болеетяжелыми колоколами. Еще А. П. Васильев рассказывал, что Котик подпиливал напильником краяколоколов, утончая звучание. У художника дома, желая изобразить на рояле звучание Большого колокола,его сложный аккорд, состоящий из большого количества тонов, Сараджев просилтрех-четырех человек одновременно ударять по указанным им клавишам.Участвовавшие выстраивались перед инструментом -- раэ, два, три -- и ударялине вместе. Не точно разом! Как он сердился! Когда же, наконец, получаласьодновременность -- в комнате долго стоял копеблющийся, тяжкий звук Большогоколокола. А когда участники приходили в восторг, Котик говорил: "Что вы, чтовы -- это только приблизительно!" Васильев рассказал случай, как однажды они вместе ехали в трамвае (в товремя кондуктор давал вагоновожатому знак отправления звонком, дернув заверевку), и Котик вдруг стал дергать за веревку, по ассоциации сколокольной. После "маленького скандала" -- когда он "пришел в себя" -- ониизвинились перед кондуктором. Художнику казалось, что Котик все времяпребывает в центре музыкальной звуковой среды, не выключается из нее... Ещерассказал, что видел Котик звук -- в цвете. Людей он тоже "видел" и разделялпо цвету. Для него А. П. Васильев был ре мажор и оранжевого цвета. "Однажды он пришел к нам, -- рассказывал Васильев. -- Начинающаяхудожница подбирала на пианино какой-то модный в те годы фокстрот, вроде"Джона Грея", другие, дурачась, танцевали. Игравшая тоже хотела танцевать."Костя, сыграй нам", -- попросила она. Он улыбнулся, сел и мгновенновоспроизвел ее "исполнение" фокстрота со всеми его особенностями, как еслибы оно записалось у него на магнитофонной пленке. Играл он на всехинструментах". Недавно я получила. письмо от моей гимназической подруги, бывшей певицыНародного дома Н Ф. .Мурзо-Маркеловой: "Моя мать и я, да и многие, звали его "колоколистом", а не "звонарем",как ты, потому что он был на особом положении среди звонарей. Он пришел ко мне как настройщик, и, конечно, после него никто и никогдане сравнится с ним в настраивании роялей". Да, моя Нина права. Равного ему настройщика не было. Он входил в дом --с шутками, как входит Дед-Мороз: неся им праздничные веселье и радость. Онпотирал руки, он исходил прибаутками. Его длинно-широкие, карие, восточноготипа глаза сверкали. Он смеялся. Он радовался. Вот сейчас рояль -- эта"темперированная, да к тому же расстроенная дура" -- преобразится. Егоабсолютный слух геройски готовился к испытанию. -- Можно нначать? -- говорил он. И вот еще одно воспоминание о моем герое. Рассказала это хормейстер Л.Ф. Уралова-Иванова, в те годы -- студентка консерватории, ученица профессораП. Г. Чеснокова. -- Я была старостой и однажды услышала, как товарищи-студенты говорилидруг другу: "Сегодня сбегаем с истории..." "Зачем?" -- спросила я. -- "КотикСараджев звонит в церкви!" -- "Ну и что?" -- "Так мы же идем слушать егозвон! А ты?" -- "Зачем я пойду? Я знаю хороший колокольный звон". -- "Да этосовсем не то, -- уговаривали студенты. -- Это же не церковный звон! Это надослышать! Музыканты обязаны это и слышать и знать! Такого в жизни никогда небыло!" Мы уже сбегали по лестнице. Позднее о К.К. Сараджеве мне пришлось услыхать от профессора Г.А.Дмитриевского, -- продолжала она, -- но уже не как о мастере колокольногозвона, а как о музыканте гениальной одаренности. Приятно мне было получить письмо старого москвича, писателя Б.А.Тарасова: "Котика Сараджева я видел, ходил слушать его звон в Кисловскийпереулок. Он производил удивительное впечатление человека, одержимого идеей-- выразить переполнявшие его звуки через колокольную симфонию... Играл онсамозабвенно-отрешенно, играл, забывая все и вся. Он был красив, черты мягче, чем у его отца. Поразительно длинные белыепальцы, такие пальцы я видел только у Софроницкого, но у того руки быликрупные, а у Котика -- обычные". Перед окончанием моего "Сказа" я встретилась со своим старым другом,писательницей и художницей Мариечкой Гонтой. Оказалось, она слышала звонКотика, была на концерте "известного звонаря Москвы, молодого музыкантаСараджева". -- Незабываемо! Ни с чем не сравнимо! Колоколенка в Староконюшенномпереулке, как и церковь, была низкая, с широкими аркадами. На фоне синевывыделяется летучий силуэт человека без шапки, в длинной рубахе, державшего вруках веревочные вожжи ушедших в небо гигантских коней. Пудовые колокольцынеистово гремели, раскалывая небо жарким пламенем праздничного звона. Большой колокол -- как гром; средние -- как шум лесов, а самые малые --как громкий щебет птиц. Оживший голос природы! Стихии заговорили! И всемэтим многоголосьем правит человек, держащий в руках струны голосов. Это быламузыка сфер! Вселенская, теперь бы сказали -- космическая! -- Это -- грандиозно! -- сказал взволнованно рядом стоящий человек, какя узнала позднее -- композитор Мясковский. А.В. Свешников, нынешний ректор Московской консерватории, тоже слышал вдвадцатые годы звон К.К. Сараджева, в церкви на Сретенке. Вот его отзыв: "Звон его совершенно не был похож на обычный церковный звон. Уникальныймузыкант. Многие русские композиторы пытались имитировать колокольный звон,но Сараджев заставил звучать колокола совершенно необычайным звуком, мягким,гармоничным, создав совершенно новое их звучание". Зимой 1975-1976 года я встретлась в Доме творчества "Внуково" со старыммосковским дирижером Л.М. Гинцбургом. Он знал К.К. Сараджева, помнил егоигру. Вот что я записала с его слов: "Сараджев мог один и тот же колокол заставить звучать совершеннопо-разному. Если современная теория музыки имеет дело максимум с 24 звукамив октаве, то слух Котика улавливал бесконечное их множество. Соединяя их пособственным законам, он создавал гармонию какого-то нового типа. Когда он давал концерты, поражало то, что он создавал некую новуюформу, конструкцию, очень сильно эмоционально действующую. Иногда звонвыражал печаль, иногда это был мирный звон, иногда торжественный... Помню,один раз он начал с очень высоких серебристых звуков, постепенно снижая идоходя до тревожных, предостерегающих, -- до набата на фоне угрожающего гулаи множества колокольных голосов и подголосков. Это было поразительно: непохоже ни на один ранее слышанный колокольный звон Котик Сараджев был уникум-- второго такого нет. В обыденной жизни Котик был мягок, не повышал голоса, не ссорился, былпочти незаметен. Во время игры -- преображался. В своей истовости он доходилдо высшей степени самозабвения". Заслуживает внимания высказывание Е. Н. Лебедевой, пианистки,собирательницы народных песен, правнучки Кутузова, написавшей "Историюколоколов и материалы о колокольных звонах", с которой советовался Котик озадуманной им звоннице. "Константин Сараджев был энтузиастом колокольного звона. Псевдоним "Ре"взят им оттого, что, когда ударяли в большой колокол одного из московскихмонастырей тоном ре, -- с ним делался обморок, если он в это время былвблизи". Музыкальную одаренность его, в особенности слух, Екатерина НиколаевнаЛебедева считала гениальными. Необычайные способности Котика заинтересовали ученых и врачей, егосовременников. Психолог Н. А. Бернштейн произвел над ним любопытный эксперимент: онпопросил Котика, утверждавшего, что слышит звук данного цвета, -- написатьна конверте тональность каждой цветной ленты, в него положенной, -- что тоти исполнил. Через некоторое время, много спустя, Н.А. Бернштейн попросилКотика повторить эти записи, сославшись на то, что будто бы их потерял.Просьба его была исполнена. Сверив содержимое прежних и новых конвертов, Н.А. Бернштейн убедился в полной идентичности записей. В каком точно году, мне не удалась узнать, Котик находился наисследовании своей нервной системы со всеми ее особенностями слуха имузыкального восприятия окружающего -- в клинике. Известный психиатр В. А.Гиляровский читал о нем лекцию студентам. По ходу ее ему понадобилосьусыпить испытуемого. -- Для этого, -- сказал ему Котик, -- надо нажать клавиши рояля (и онназвал ряд нот) в определенной последовательности. А для того чтобы меняразбудить, нажмите... -- и он назвал другие ноты. (Увы, их названия несохранились.) Его указание исполнили. Спал он крепко; сколько -- не знаю.Когда он был разбужен названными нотами, Гиляровский спросил: -- Что вам сейчас снилось, Константин Константинович? -- Я сейчас был на даче, -- отвечал Котик, -- у моего друга Ми-Бемоль.И сейчас она со своим отцом едет ко мне сюда. Лекция, вопросы и ответы, показ способностей Котика продолжалась. Когдадело шло к концу, открылась дверь и вошли ожидаемая им Ми-Бемопь и ее отец. -- Кто же это? Кто он? -- спросили затем Гиляровского о Сараджеве, --безумец или гений? Ответ известного психиатра гласил: "Дня нашего (с ударением, в смысле -- "еще мало просвещенного" . -- А.Ц.) времени, может быть, и назовут его "безумцем", но в будущем или все людибудут обладать такими же способностями, или -- или он и для Будущего --гений!" Я имела дело и с оставшимися от тех пет документами, по каплямвыуживала нужные мне сведения для воссоздания погибшей книги". Я начиналаработать как реаниматор. Меня интересовали письма Котика. Их сохранилось мало. Но и онипозволяют воскресить его неповторимый облик человека и музыканта. С 1920 по 1922 год семья Сараджевых жила в Севастополе, где работалотец, К. С. Сараджев. Время было тяжкое. И хотя все члены семьи отдаваличасть пайка Котику, но этого было мало молодому организму. Любопытно, что вцитируемом письме сам он не упоминает о голоде и не объясняет, видимо, исебе причину своего физического состояния. Вот выдержки из писем Котика к его московскому другу, некой НинеАлександровне (фамилию установить не удалось), и к В. М. Дешевову, в 20-егоды директору Севастопольской консерватории, в момент отправки письмапереведенному в Петроград, в которых Сараджев говорит о своей композиторскойдеятельности. "Неделю назад я начал ходить на урок теории композиции. Занимаюсь я смузыкантом, его фамилия -- Дешевов, молодой, пет 50-ти. Дело идет оченьхорошо и быстро вперед, так как я с самого детства безо всякой чужой помощибыл знаком с музыкой, теорией ее, -- тоже по своей "душе", так как она ни отчего независимо музыкальна. Еще дитей я слышал у себя в голове гармонии, изних вытекала мелодия. Но было и так, что только гармония. Было два урока, яузнал много. Но я больше объясняю ему, чем он мне. Результат этот даст мнебольшую пользу -- для того, чтобы писать сочинения. Но очень трудно писать,двоится в глазах, пятилинейная строчка кажется мне десятилинейной; бывает именьше, так как некоторые строчки сходятся, из-за этого часто пишет Дешевов,а я говорю, что писать. Играть я ужасно утомляюсь -- все много труднее, чемкомпозиция. Двоение строк бывает горизонтальное и вертикальное. При такой слабостинемыслимо мне в гору идти, в консерваторию. Он предложил мне ходить ближе --к нему на дом. На первом уроке я сказал ему, как создалась первая симфония: в 1918 г.ночью, 29 марта и 30пго, я впал в состояние композиции. Вокруг меня былатьма, впереди же -- свет, имеющий сильный блеск. Вдали был огромный квадраткрасновато-оранжевого цвета, окружен был он двумя широкими лентами: первая-- красного, вторая -- черного цвета: эта была шире первой, между нею итьмой оставалось светлое пространство -- такое, что трудно себе егопредставить. В нем видел я всю стоявшую передо мной симфонию. Вместе с тем яи слышал ее, и она сильно овладела мною. Будто играл ее оркестр, но казалось, что он не такой, как обыкновенный,большой, но неизмеримо большего масштаба, и память мучает меня до сих пор всостоянии композиции, все больше из первой и второй части. Тогда я ночью несплю, встаю очень рано. Но где же Таня, Ми-бемоль, где она? Признаться, мнеживется все хуже, от слабости двоится в глазах и преследует меняголовокружение, даже мутнеет в глазах. Если бы вы знали, с каким физическимтрудом пишу я вам это письмо, сколько раз оставлял и отдыхал. Я так сильноустал, что..." На этих словах письмо оборвано. А вот что писал Котик В. М. Дешевову:"...Помню, не беспокойся, твою ко мне просьбу написать тебе все остальныекосмические гармонизации. Я тебе их пришлю по почте. Очень просил быприслать мне Гармонизацию До, списав ее; и нашу работу, это очень нужно мнедля моей книги о Колоколе; для некоторые выводов, -- и я буду продолжатьработу. Но, может быть, меня в Севастополе скоро не будет. Таня, моябесценная Таня, моя Ми-Бемоль, -- как нужно мне ее теперь. Мне нужно ещеодиночество. Я должен на время удалиться от общества -- для работы. Ваш, преданный Вам Котик. Я, конечно, вернусь". Думаю, и настойчивость мысли этой убедительна, мы стоим перед страннымифактами, но они сливаются воедино именно этой мыслью: проследив десятилетиемолодых лет моего героя, мы находим у него в записях три женских имени: Лена-- Таня -- Марина (Гопявская, друг юности). Ни одного рассказа о них, ниодного описания их наружности или сравнения их, но у этих имен неизменноприсутствует их музыкальное обозначение: все они Ми-Бемоль. Автор думает: не являлась ли в душе этого своеобразного, одержимогострастью к колоколам музыканта тональность Ми-Бемоль воплощениемженственности, женственности как гармоничности? По которой томилось егомужественное, живое сердце? Любопытно, что Лена Ми-Бемоль, о которой мне говорила Юлечка (балеринаБольшого театра, упомянутая у него и до 1920 г., и в 1930), в сознании егозатмила имена Тани и Марины... Познакомилась я и с заявлением Сараджева в Антиквариат -- учреждениепри Наркомпросе, в чьем ведоме находились уникальные, ценные предметы, в томчисле и колокола, снятые с московских колоколен. Эти колокола, как ужеизвестно читателю, заинтересовали Котика. "Я, тов. Сараджев Конст. Конст., убедитепьнейше прошу обратить вниманиена это мое показание: Являясь работником по художественно-музыкально-научной части, притомкомпозитором и специалистом по колокольно-музыкапьной отрасли, я, как знатоквсех колоколов, колоколен г. Москвы и ее окрестностей (374 колокольни),считаю своим величайшим долгом обратиться со своей весьма крупной просьбой вобласти колоколов, имеющей колоссальнейшую художественно-музыкальнуюценность и притом же и научную, а именно: Прошу иметь в виду такие-то 98 колоколов, находящихся на таких то 20-тиколокольнях г. Москвы, перечисленных тут же; каждый из этих колоколов носитназвание номера, под каким находится он на данной колокольне. Здесь яуказываю, на какой колокольне который именно колокол необходим мне. Примитетоже во внимание то, что сущность этих колоколов, в смысле их звучания,является крупнейшею, своеобразно оригинальнейшею в области музыки, и как внауке о таковой, и как в искусстве, представляя из себя величайшуюхудожественно-музыкально-научную ценность, они никак, ни под каким видом недолжны быть подвержены уничтожению! К. К. Сараджев (Следовало приложение: список 20-ти колоколен, каждая -- с числом ееколоколов, с их названиями, общим числом 78.) В это время Котик был занятвычерчиванием плана будущей звонницы. Над ним аккуратно, любовно, прилежнымего полудетским почеркам значилось: "План МосковскойХудожественно-музыкально-показательной концертной колокольни". Сбоку, вуглу: "К. К. Сараджев". За планом следовала "Схема расположения 20птиколоколов полного музыкального подбора на Художественно-музыкальнойконцертной колокольне г. Москвы". На схеме изображены мягкие связи межколокольных языков -- впротивоположность прежним связям, жестко державшим в одной общей связинесколько колоколов, сразу дававших один и тот же механически вызываемыйаккорд. Новое устройство позволяет целым рядом изгибов вызвать удар отдельного,нужного колокола, создать необычный аккорд опытом игры и гибкостью пальцев.Аккорды, постоянно изменяемые свободой этого переустройства, даютнеслыханное до того звучание, создавая новую гармонию. Тогда как обычнозвонари просто собирали колокольные веревки в один узел, повторяя церковныйстандарт звона. Новизной технологии К. Сараджева частично объясняется несравнимостьвпечатления т его игры, ее отличие от игры других. Мало того, что природноемастерство отличало его от других звонарей, он сумел и саму технологию звонапоставить на высшую ступень. Узнаю; с симпатией к замыслу Котика отнеслись многие известныемузыканты, написавшие письмо-ходатайство в Народный Комиссариат попросвещению о предоставлении ему необходимых колоколов; "Государственный институт музыкальной науки, признавая художественнуюценность концертного колокольного звона, воспроизводимого т. Сараджевым,единственным в СССР исполнителем и композитором в этой отрасли музыки,считает, что разрешение ему колокольного звона может быть дано лишь приусловии устройства звонницы в одном из мест, не связанных с религиознымкультом. Использование гармонии колоколов неоднократно имело место в историиразвития музыкальной культуры. В Германии и Франции в 16 и 17 вв. мелодииколоколов сопровождали игру оркестров на широких народных городскихпразднествах -- отнюдь не религиозного, а напротив того, чисто светскогохарактера. Константин Константинович Сараджев отдал этой задаче многие годы. Запоследнее время ему удалось своими скудными средствами улучшить иорганизовать клавиатуру для колоколов на одной из московских колоколен, ноработе его препятствует: во-первых, недостаток нескольких колоколов, аво-вторых, -- зависимость от религиозной общины, являющейся хозяиномколокольни. Мы обращаемся с ходатайством о предоставлении К. К. Сараджевунеобходимых ему колоколов определенного тембра из фонда снятых колоколов илис колоколен закрытых церковных зданий. Работа К. К. Сараджева представляетсобой выдающийся интерес, т.к. она связана с писанием теоретического труда,имеющего общемузыкальное значение. Недостаток колоколов препятствует егокапитальной экспериментальной показательной работе и останавливает егочрезвычайно интересный капитальный труд (см. предшествующие работы ВандыЛандовской и Оловянишникова)..." Под письмом стоят подписи профессоров Московской консерватории иизвестных музыкантов -- Р. Глиэра, а.н. Александрова, Г. Конюса, Н.Гарбузова, Н. Мясковского и других.

<== предыдущая страница	\|	следующая страница ==>
	\|

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 132; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!

lektsiopedia.org - Лекциопедия - 2013 год. | Страница сгенерирована за: 0.004 сек.