Человек, которого было много

…Очень долго и я (может быть, как и вы?..) был внутренне зависим от внешних, личинных поддержек.

Лет в 26—28: фигура боксерски накачана, сила брызжет, а физономия все еще полумальчишеская — вилочковая железка, что ли, никак не угомонится?..

Отрастил бороду (фото тех времен спереди на обложке) — высвободилась диафрагма, помощнел голос, набрал басов. Стал удаваться приказной нокаут-гипноз.

Любопытно вспомнить, кто послужил мне в этом топорном деле настроечным образчиком или, позаковыристей выражаясь, медиумической матрицей.

Мой тогдашний шеф, завкафедрой психиатрии профессор Василий Михайлович Банщиков, в просторечии Вася, колоритнейший персонаж.

Из рязанских мужиков, сам именно Мужик, с большой буквы: мужичнее, мужичистее его в целом свете не было, нет и не будет, даю бывшую бороду на отсечение!..

Портретик по памяти вот — почти не карикатура. Я и в словесном описании сей фигуры хотел бы удержаться от шаржа, но трудновато будет. Придется себя еще поцитировать. Писал, если кто помнит, о связи дыхания и характера:

… дыхание мощное, ровное и глубокое, дыхание обнимателъное, как у хорошего океанского теплохода, принадлежит уверенному и бодрому, неистощимо оптимистичному экземпляру породы, которую Эрнст Кречмер наименовал "конституциональный гипоманиак"…

(Нотабене. С маньяком в сегодняшнем расхожем значении ровным счетом ничего общего!)

…Человек, Которого Много… Врожденно-везучие люди, почти постоянно живущие на подъемной фазе большого маниакально-депрессивного цикла… Изредка депрессия добирается и до них — тогда дыхание замерзает, теплоход дрейфует во льдах…

Списано с Васи Банщикова, один к одному.

Дыхание, могучее обнимательное дыхание, слегка смрадноватое и подправленное крепким дешевым одеколоном «Шипр» (оченно уважаемым тогдашними, да, кажется, и сегодняшними алконавтами) — вулканическое дыханьище энергогиганта — и голосище, могутный басище… Пожалуй, все ж низкий баритон, но такой звучный, бодрый, мажористый, такой повелительный, раскатисто-обертонистый, что казался генерал-басом.

Слышно было Васю и видно — с любого расстояния до линии горизонта включительно, да притом так, что кто бы и что бы поблизости ни находилось, он становился Фигурой, а все остальное и остальные — бледно-размалеванным фоном или просто козявками. Вот уж воистину - Человек, Которого Много.

Роста был среднего или чуть повыше, широкогруд, крупнолап, хотя не атлет, с быковатой посадкой шеи, с брюшком заметным, но не расползшимся.

Очень крупная львиная голова с густой, лоснящейся рыже-блондинистой гривой, крутым мысом вдававшейся в скалоподобный лоб.

Под кустистыми дугами темных бровей — небольшие, остро-живые, усмехающиеся серые глазки. Иногда они мелко-мелко туда-сюда бегали, эти глазки — не то чтоб нистагм (медицинское название непроизвольно бегающих глаз, симптом некоей нервной недостаточности) — а так, нистагмоид, — возможно, признак очень высокой амплитуды мозговых биотоков или очень вороватой натуры. Так же, бывало, и вся большая гривастая банщиковская башка слегка тремолировала боковым тремором; на людей это действовало заволакивающе, буравило мозги и работало на охмуреж — будто вибрирует мощный двигатель, биопсихогенератор, оно так и было…

Здоровенная, выступающая нижняя челюсть с утолщенной и выдвинутой вперед нижней губой. Темнорыжая толстая борода лопатой. Нос картошкой а-ля деревенщина с краснотцой. Грубая, щетинистая, ноздревая кожа матерого зверя.

(Подробно выписываю наружности не ради клинической точности, хотя стремление есть и такое, — а потому, что очень люблю плоть живую, религиозно люблю. Какой-нибудь искушенный чтец через вкусноту деталей продышится вдруг к потаенной сути…)

Вот-вот, матерость. Матерый, то есть весьма здоровый и спелый донельзя, развитый до избыточности, особливо в половом отношении, экземпляр своего вида. Доминантный самец, пахан.

Особи женского пола мимо себя не пропускал ни одной, трахал все, что движется, неукротимо. Перешептываясь под дверью его кабинета, дамы с привизгом сообщали друг дружке, какой он ух-ах…

Да, ядреная генетика у Васи была. Похвалялся мне: дед, говорил, мой прожил сто шестнадцать, отец сто шесть, родил меня в семьдесят семь, а я больше ста не нацеливаюсь, век, знаешь, не тот, но на сотенку потяну, пожалуй… Почти потянул — девяносто шесть. Дряхлость настигла только в последние года три, до конца дней ходил на работу в клинику, продолжал патриаршески как бы руководить. А уж до того…

Кем только не командовал, каких титулов не носил, каких бабок не хапал.

Многолетний председатель союзного Общества невропатологов и психиатров, директор клиники и института психиатрии, завкафедрой, автор учебников и монографий (якобы), лауреат всяческих премий и прочая.

Лидер, организатор, воздействователь на человеков был прирожденный, ничего более не умел и ни в чем не петрил, да и зачем?.. Жми на кнопки в башках, и все.

Карьерный рост начался с провинциальной комсомолии. Сам Вася о начале своего восхождения любил на лекциях одну байку рассказывать с разными вариациями и виньетками. Он регулярно читал лекции по психиатрии студентам мединститута в качестве главного профессора кафедры. Обыкновенно это была путаная нудная смесь кое-как подстряпанной учебниковой скучищи с гротескной безграмотностью, белибердой — снотворно-рвотная микстура — но лишь до мига, когда самому Васе это надоедало. Через полчасика профессорского бубнежа или пораньше он вдруг с видимым отвращением отбрасывал в сторону конспекты, заготовленные ассистентами, и начинал баять САМ — за жизнь и в основном за себя. И Берлин-то он брал, и Москву спасал, и Ленина выручал… Вот тут-то все просыпались и разевали рты.

"Разрешите попочку, Владимир Ильич", или Сказ о том, как Васюта Банщиков пролетарского вождя поднимал и через то сам высоко поднялся. С личных слов вольно записал личный негр.

В двадцать первом году жил я в рабочем поселке. Бедно жили тогда мы после гражданской, голодные были годы. Я целыми днями стоял у станка, токарил, а по ночам в омутке карасей ловил с керосиновой лампой, чтобы семью подкормить.

Молодой я был парнишка и комсомолец, как и вы все, ребята, но пошустрей и поинициативнее.

Вот вам пример, когда я не растерялся и творческую инициативу проявил. А потом далеко-о-о пошел…

Приезжает к нам как-то выступать — кто б вы думали?.. Ленин. Сам Ленин, Владимир Ильич. Он тогда много по стране с выступленьями ездил, народ поднимал, особенно молодежь. И вот к нам приехал.

Мы к этому приезду готовились. Народу понабежало со всей округи. Столпились на поселковой площади кучей огромной, теснотища, не продохнуть. Помост для выступления сделали дощатый, наспех сбили, гвоздей не хватало, доски гнилые все… Стоим, ждем. Народ очень возбужден, никто Ленина еще живого не видел.

Я прямо около помоста стою, чтобы лучше увидеть самого дорогого для меня человека на свете, да еще на чурбанчик взобрался, который рядом валялся, так что чуток повыше других очутился…

И вот подъезжает к площади машина. Черная, скромная. Выскакивает из нее быстренько-быстренько Владимир Ильич Ленин с охранниками — видно, спешит очень, слегка припоздал.

Выскакивает и стоит: не пройти к помосту, народом вплотняк все забито, проход оставить не догадались.

Охранники раздвигают толпу — да куда там, стоят как бараны, каждый за свое место и друг за дружку держится… А время идет. Владимир Ильич, я его вижу со своей чурки отлично, с ноги на ногу переминается, посматривает на часы…

Ну вот, думаю, уже нервничает, сейчас обидится, махнет рукой и уедет… Э, нет, думаю, не таков наш вождь, чтобы отступать перед препятствиями, и надо ему помочь их преодолеть. Команду даю зычным голосом своим, вы его знаете: ШРРРАС-СТУПИСССЬШНННА-ПРРРА! — ОПП!!! — НННА-ЛЛЛЕ! — ОПП!!!

(Каждый очередной раз, когда Вася это гремел, у всех чуть не рвались барабанные перепонки, и самые внушаемые из студентиков, а таких было немало, валились, как колоски, кто направо, кто налево.)

…Вот как вы сейчас тут попадали, ага — так и народ на площади.

А я с чурбанчика своего — прыг — и через распадающийся народ, как паровоз на всех парах, прямо к Ленину — и под ручку его: "Пройдемте, Владимир Ильич". Веду, провожу к помосту. Маленький такой, семенит рядом, но ручка крепкая… Сбоку слышу: "Гляди, Васюта наш Ленина ведет! Васюта Банщиков Ленину путь открыл!.." Васютой звали по-деревенски…

И это еще не главное. Главное вот. (Сочная пауза…) Подвожу Ильича к помосту, а его нет. Помоста-то нет уже!.. Снесли начисто и втоптали в землю — наперли, а доски гнилье одно… Ну, что делать?.. Куда поставить вождя?.. На чурбанчик мой?.. Там кто-то уже на него заступил — а ну, слазь, командую, слазь к чертовой матери!.. Сдунуло дурака, подошли — Ленин на чурбанчик прыг-прыг, взгромозднулся, да толку что — росту недостает, все равно не видно его.

И тогда я принимаю решительное решение. (Одно из частых Васиных выражений, подчеркивавших роль и значение — тоже любимые его слова — данного мероприятия; нерешительные решения он тоже принимал, но не озвучивал,)

Нужно Ленина подсадить. На руки его взять, поднять — и держать! — да, больше никак. И я должен взять на себя это дело, на себя взять поднятие на высоту вождя мирового пролетариата. И я беру это дело решительно на себя, потому что, как говорил Маркс и в том числе Энгельс, мы не можем ждать милостей от природы, наша задача их вырывать с корнем.

"Владимир Ильич, — говорю, — придется вас подсадить маненечко. — Он улыбается хитренько так, простой ленинской улыбкой такой. — Разрешите попочку, Владимир Ильич". — "Как, батенька? Попочку? Чью?" — "Вашу попочку, Владимир Ильич. Вы не смущайтесь, товарищ Ленин, я парень простой, деревенский, привычный. Я быстро, раз и готово. Ведь для народа нужно. Увидели чтобы вас". — "Ну что ж, батенька, если народу требуется, то давайте. Я вам свою попочку доверяю. Не возражаю".

(На этом месте рассказа обычно у Васи в басовобаритональных обертонах трепетала слеза растроганности.)

— Приседает вежливо Ильич… Не приседайте, — говорю — я, я присяду… И хвать-хоп обеими руками его — и наверх, над собой, как ребенка. Он хоть и маленький был, но крепенький, увесистый такой, знаете. А меня охватил такой политический энтузиазм, что я веса его не почувствовал. Я держал Ленина над собой как бревнышко… как знамя… как перышко… А он речь говорил про НЭП… (Слеза в голосе.)

Бы меня спросите: неужели, Василий Михалыч, вы в продолжение целой речи вождя мирового пролетариата держали один на своих руках? Да, держал. Сначала один. И потом один — вот так вот, на вытянутых… (Зримое изображение поддерживания ладонями попочки вождя мирового пролетариата.)

Но в течение речи вождя нарастал народный энтузиазм, и ко мне присоединился народ. Поддерживать Ленина стали со всех сторон, и колени, и пятки, и голени, верзила один даже дотянулся до подмышек…

Ильич великое говорил, о продразверстке говорил, про НЭП говорил… А меня на следущий же день сделали вожаком нашей комсомольской организации. Вот так начал я путь в науку…

…Путь Васин был и уникален, и характерен для времени, достигшего небывалых успехов в постановке (или посадке) людей не на место, природой назначенное, а совершенно наоборот, и при этом перед стихией натуры человеческой ничтожного и слепого…

Быть бы Банщикову ухарем-купцом — в самый раз; или каким-нибудь хлебо- или коннозаводчиком, предпринимателем с богатырским размахом; и актером мог быть характерным — да и в своем роде был, роль профессора Банщикова исполнял хоть куда!

Самородок с огромным деловым и социальным талантом, он был и превосходным психологом: людей раскусывал с беглого взгляда — определял, кто на что способен, иметь дело или не надо, на какой дистанции держать, в какой манере общаться и как использовать.

Меня, студента, потом аспиранта, сразу определил в личные негры: я знал к тому времени несколько языков, котелок отчасти варил…

— Напишем с тобой монографию, Володя — предложил, дружески хлопнув по плечу и отечески приобняв. — По МОЕЙ любимой теме — склерозу, а?.. У меня большой материал, а вот обобщить, знаешь, все как-то некогда. Ты парень писучий. Потянем?..

Все сотрудники знали, что Вася, имея настоящего образования в районе пяти классов, не более, не в состоянии грамотно написать ни одной фразы. В любимом склерозе, как и во всем прочем в медицине, разбирался не сильней среднего сельского фельдшера.

— Потянем, Василий Михалыч… Почему бы не написать… Только справлюсь ли… М-м-м…

— Можешь не беспокоиться, я тебе создам все условия. Предоставлю весь СВОЙ материал. Свободного времени — сколько хошь, только на клинические конференции иногда ходи для приличия. А кто что не так подумает, не бери в голову. Молчком все, договорились?.. Имя будет на обложке мое — меня все знают. А ты станешь скоро тоже известным, с диссертацией помогу. Деньги получишь, тебе деньги нужны, молодой еще… Половина гонорара будет твоя, сумма не маленькая. Ну, договорились, ВСЕ БУДЕТ ХО-РО-ШО! (Хлоп по плечу опять — с суровым заглядом в глаза, мощно обдав теплоходным дыханьищем. Ударный Васин метод внушения, работавший как отбойный молоток.)

На службу и вправду, к зависти многих, я ходил когда вздумается. Профессорскую монографию писал одновременно со своей кандидатской и книгой "Охота за мыслью". Полгонорара, 20 тысяч тогдашних рублей — сумма для аспирантишки фантастическая. А вскоре получил Вася за эту монографию премию, в три раза большую, чем гонорар, и не выдал с премии мне ни копейки.

Я его поздравил немножко прохладно.

Он чуть замялся, отвел глаза. Совесть у него была развита, но он хорошо умел с ней справляться.

"Живет и дает жить другим", — говорили про него. Так и было, но с уточненьицем: сам жил как хотел, другие вокруг него — как могли. Всех использовал, но никому не мешал, не зажимал, подножек не ставил — по тем временам почти святость. А уж по нынешним…

Зверино был хваток, жил смачно. Дачку отхватил в подмосковной Жуковке, посреди имений правительственных чиновников. Спецснаб, персмашины и прочие благи всегда были при нем — умел и подольститься к кому надо, и дать взятку (сам брал немерено), пристроить-устроить, наврать с три короба, пропихнуть туфту, что попало скоммуниздить…

Все это весело, непринужденно, ухарски-лихо, с жадной жизненной силищей щедрого жулика.

Любил петь-плясать, мог выпить сколько угодно, практически не пьянея, полночи прогулять с девками, а с утречка свежий, пошучивая, проворачивал кучу дел, распоряжался, гремел, принимал разношерстный народ, всегда мявшийся в очереди у кабинета…

Прима его гарема, пышногрудая, пышногубая, волоокая, перманентно улыбающаяся красавица ассистентша Ирма однажды ночью на нашем совместном дежурстве в клинике под коньячок разоткровенничалась.

— Василий Михалыч неподражаем. По размерам мужчина средний, а к потолку прыгаешь, это ужас какой-то, я просто криком кричу. Муж у меня бывший баскетболист, тот еще жеребец, но после Васи я своего Колюню совершенно не чувствую…

Самый момент сказать, что при всем своем вопиющем невежестве и вульгарности, психолекарем — не врачом, именно лекарем, важный нюанс, — Вася был отменным.

Больных пользовал на своих профессорских клинических обходах. Спектакли эти устраивались раз, иногда два в неделю. Вася на них был почти нем, но…

С семеняще-гомонящей свитой доцентов, ассистентов, ординаторов, лаборантов, студентов-кружковцев и прочей челяди, как государь, торжественно шествовал в просторном полураспахнутом шелковом белом халате, похожем на балдахин, из палаты в палату.

Величественно останавливался возле койки пациента. Вменяемые больные при этом вставали, невменяемые и слабые сидели или лежали, а в наблюдательной палате, случалось, и возбужденные психи корячились связанные.

Пока сотрудник докладывал историю болезни и статус, Вася с непроницаемо-глубокомысленным видом потряхивал бородой и вбуравливался вибрирующими глазками в лоб пациента; мыслями же был далеко. Чересчур обстоятельные доклады академично прерывал единственно знаемым латинским выражением "квантум сатис", что означало в его устах "закругляйся нафиг".

Засим принимал решительное решение тут же, на месте больного облагодетельствовать, для чего тяжким шагом вплотную на него (или на нее) надвигался и накладывал на плечи и спину рыжеволосатые лапы; облапив, вперивался в глаза, врубал психополе и рыкал:

ВСЕ БУДЕТ ХО-РРРО-ШООО!!!

Почти всем больным тут же и становилось хорошо хоть на минуту, а иногда и надолго. Случались и быстрые полные выздоровления. Колоссальная жизненная энергия, заквашенная на чудовищной сексуальной мощи, делала свое дело. Вспоминался Гришка Распутин…

Однажды лишь некая коварная упрямая шизофреничка вместо послушного улучшения взяла да и въехала Васе ногой по яйцам. Видно, зашкалило. С того раза стал Вася свое лечебное рукоприкладство и психорык производить более выборочно, предусмотрительно прикрывая одной рукой пострадавшее рабочее место.

Время от времени проводил учебно-показательные массовые сеансы гипноза на студентах-медиках, своих слушателях. Я на этих сеансах иногда ассистировал и внимательно наблюдал.

Техника была элементарная, заимствованная у гипнотизеров-эстрадников. Сперва долго и нудно объяснял, что такое гипноз — почти ахинею нес, но аудитория настраивалась, транс назревал. Потом брал в руку карандаш, поднимал, приказывал на него смотреть и начинал очень медленно, пониженным голосом считать до двадцати или тридцати, с расстановкой описывая, что должно с гипнотизируемыми происходить — и происходило.

одиннадцать…веки тяжелеют… глаза закрываются… двадцать… хочется спать… все сильней хочется спать… двадцать семь… наступает дремота… дремота… тридцать… приходит сон… сон… вы спите и продолжаете меня слышать…

Уже к счету десять-пятнадцать половина студентов впадала в глубокий сомнамбулический транс. Загипнотизированных со всех концов зала вели к Васе на сцену, или они сами поднимались и шли с полузакрытыми глазами, словно магнитом влекомые.

Вася поднимал им руки и ноги, сгибал в разные стороны — конечности застывали воскообразно в приданном положении: гипнотическая каталепсия, зрелище для доводки — в гипноз от него впадало уже четыре пятых присутствовавших или более. Вася, не мешкая, отбирал самых ярко-податливых, остальных пробуждал, оставляя в роли зрителей, и начинал демонстрировать чудеса гипнотического внушения.

Пели-плясали, собирали с пола грибочки-цветочки-ягодки, пили галлюцинаторное вино, плавали в море, превращались в собачек, в Пушкиных, моментально запоминали огромные цифры, забывали и вспоминали все что угодно, общались с призраками…

Все эти штуки Вася, превосходный интуит, производил мягко, легко и бережно, без тени унижения подопытных, на фоне непрекращающихся общеположительных внушений, так что осложнений почти не бывало, а когда все же изредка возникали, не без того (истерики, неуправляемые состояния, начала припадков…) — быстро и грамотно выводил из транса.

Студенточки после каждого сеанса порхали за ним мотыльковым облачком. Вася басисто вибрировал, отечески трепал щечки, щекотал подбородочки, самым сдобненьким нашептывал что-то иногда на ушко… Был осторожен, на аморалке не попадался.

Да, незабвенный Василий Банщиков тоже был великим гипнотизером и феноменальным артистом жизни, гением охмурежа, как и Давид Черняховский, но совершенно иного жанра, другой породы, и не столько в национальном, замечу, смысле породы, сколько в биопрофсоюзном. Разные классы существ, как, скажем, удав и тигр, каждый по-своему совершенство.

Они друг друга хорошо знали и терпеть не могли, у обоих загривок дыбом вставал при упоминании…

Давид умудрился стать единственным, кого Вася, после пары лет феодального благоволения, с треском, взашей выпер из клиники. За мелкое самозванство.

В ту пору еще студент, Давид лечил некую титулованную персону и понта ради именовал себя ассистентом клиники. А добродушнейший Вася это узнал и взбесился. Бушевал и ревел, стены дрожали. Возгремел не по факту — он сам был самозванцем с ног до содержимого головы включительно, и широко прощал своим любые грехи и всевозможное жульничество, лишь бы не выносили сор да кой-чем делились. И антисемитом не был ничуть, разве что иногда подыгрывал текущим тенденциям.

Иное тут было: взыграл инстинкт гаремодержателя, контролирующего помеченную территорию.

Гневался Банщиков вообще редко и чаще всего по причинам непостижимым. Обычно с утра уже сотрудники знали: у Васи плохое настроение, дисфория, нельзя ни с чем обращаться — откажет, обматерит, разнесет, пошлет куда подальше, догонит и добавит еще…

Через пару-тройку часов гроза утихала, и лучезарный шеф снова всех благодетельствовал и имел.

Однажды лишь на недельку и он вмерз в депрессию…

Ладно, Васюта, на сем, пожалуй, прощай. Я, левикий твой негритос, и поныне тобой восхищаюсь и продолжаю в памяти любоваться как природным явлением. Ты поимел от меня недостававшую тебе частичку мозгов, а я от тебя — градус мажорного отношения к жизни, свободу дыхания и голосовых связок, потоковость бытия, — так что квиты и друг другом довольны.

Глубочайший же мой поклон тебе — и вместе со мной ото всех любящих Медицину, Россию и Человечество, не сочти за пафос — за то, что искренне ты почитал Сергея Сергеевича Корсакова, гениального отца-основателя клиники, где мы с тобою общались, врачевали, грешили…

Корсаков был твоею иконой и тайным укором — твоей измордованной, но все-таки совестью. Словно в богослужение и покаяние ты много сделал для воскрешения его памяти. О Корсакове дальше особо…

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 173; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!