Jack and the Beanstalk

Once upon a time, on a little farm, there lived a boy named Jack. He lived on farm with his mother, and they were very excluded from the nor­mal circles of economic activity. This cruel reality kept them -in straits of direness, until one day Jack's moth­er told him to take the family cow into town and sell it for as much as he could.

Never mind the thousands of gal­lons of milk they had stolen from her! Never mind the hours of pleasure their animal companion had provided! And forget about the manure they had ap­propriated for their garden! She was now just another piece of property to them. Jack, who didn't realize that nonhuman animal have as many rights as human animals — perhaps even more — did as his mother asked.

On his way to town, Jack met an old magic vegetarian, who warned Jack of the dangers of eating beef and dairy products.

Приведенные тексты не нуждаются в комментариях. Обратим вни­мание лишь на несколько «политически корректных» исправлений при­вычных слов.

Слова Snow White и Белоснежка политически некорректны в обоих языках (и в английском, и в русском), потому что имеют white и бело- и таким образом внушают расистскую идею, что «белый» — это хорошо, положительно, а «черный»— плохо, отрицательно.

Вместо привычного very poor [очень бедный] в описании Джека и его матери читаем very excluded from the normal circles of economic activi­ty [исключены из сфер обычной экономической активности]. В дру­гой сказке вместо very poor приводится обычный политически коррект­ный вариант— very economically disadvantaged [экономически ущем­ленный].

В сказке о трех козлятах самый маленький (the smallest) описывает­ся так: this goat was the least chronologically accomplished of the siblings and thus had achieved the least superiority in size [этот козленок хроноло­гически был наименее развитым из всех братьев и поэтому не добился преимущества в размере]».

²⁰ 0. Akhmanova,

R. F. Idzelis. What is the English We Use? Moscow, 1978.

²¹ И. М. Магидова.
Теория и практика
прагмалингвистиче-
ского регистра
английской речи.
Докт. дисс. М., 1989.

Некрасивые сестры Золушки были differently visaged [нестандартной внешности], а красивая Белоснежка описана по законам «недооцен­ки» — understatement: not at alt unpleasant to took at [вовсе не непри­ятная на вид]. И в корзине у Красной Шапочки, разумеется, не было политически некорректных пирожков и масла. Это была a basket of fresh fruit and mineral water [корзиночка с фруктами и минеральной водой] по вполне очевидным причинам, которые Красная Шапочка не преми­нула объяснить бабушке: Red Riding Hood entered the cottage and said: «Grandma, I have brought you some fat-free, sodium-free snacks» [Красная Шапочка вош­ла в дом и сказала: «Бабушка, я принесла тебе обез­жиренные гостинцы, не содержащие нитратов»].

Политическая корректность как направление развития языка вызывала много вопросов, критики, сомнений. Бесспорно, что в живом языке все попыт­ки создать стилистически нейтральные «заповедни­ки» разбиваются о способность слов приобретать в новых условиях новые коннотации, часто негатив­ные.

Своеобразный эксперимент такого рода был про­делан в лингвистической школе профессора 0. С. Ахмановой, выдающегося советского лингвис­та международного уровня. В лингводидактических и лингвопрагматических целях 0. С. Ахманова и ее ученики (к числу которых автор этих строк с гордо­стью принадлежит) разработали учебный вариант английского языка — «The English We Use». Принципы выделения этого варианта представ­лены в известной книге 0. С. Ахмановой и Р. Идзелиса «What is the English We Use?»^го, в докторской диссертации И. М. Магидовой ^п и в мно­гочисленных диссертациях и публикациях членов лингвистической школы Ахмановой.

В качестве предмета изучения английский язык как иностранный представлен двумя разновидностями: 1) The English We Speak About то есть тот английский язык, который ориентирован на навыки узнавания (recognition skills) — чтение и восприятие на слух; 2) The English We Use — английский язык, направленный на развитие навыков речепро­изводства (production skills) — письмо и говорение. В основе этого варианта учебного английского языка (прагмалингвистического стиля, по терминологии И. М. Магидовой) лежат моделированные тексты. Мо­делированный текст— это такой текст, из которого, по научно разра­ботанным принципам, изъято все, что не может быть скопировано, зау­чено и употреблено иностранным учащимся; в нем каждое слово, каж­дое словосочетание, каждая грамматическая форма (а в устном виде — каждый звук) — образец для подражания, то есть язык представлен в самой чистой и правильной с точки зрения современных норм форме. Эти два основных «подвида» — язык, о котором мы говорим, и язык, на котором мы говорим, — коррелируют соответственно с двумя основ-

222

ными функциональными стилями (художественным и научным), отра­жающими две важнейшие функции языка — воздействие и сообщение.

The English We Use, «английский, который мы употребляем»,— это учебный вариант ан-лийского как иностранного, это абсолютно нейт­ральный стилистически, научно стерилизованный, «безопасный» для иностранцев язык учебников, лингафонных курсов и т. п., нацеленных на обучение активному владению языком, на производство речи — ус­тной и письменной. 3 70-80-е годы кафедра английского языка фило­логического факультета МГУ издала множество учебных пособий по лингвистике и общей филологии, написанных на этой разновидности языка. Идея, как и в случае с политической корректностью, была абсо­лютно правильная, благородная (уберечь учащихся от глупых и слож­ных ситуаций, в которые можно попасть, взяв за образец английский, который мы должны понимать, о котором мы, иностранцы, можем и дол­жны говорить, но не использовать его в собственной речи), научно обо­снованная, но живой язык сломал рамки заповедника. Стилистически выверенные, абсолютно нейтральные фразы стали превращаться в ко­довый язык кафедры, обросли коннотациями, их употребление стало производить нарочитый, часто конический эффект.

Особо избитые, ключевые фразы типа «the problem has not received all the attention it deserves» [проблема не была исследована с долж­ным вниманием], произносимые с одинаковой заученной интонацией, стали вызывать иронию,усмешку, восприниматься как развлечение, тай­ный общий код. Это отнюдь не означает, что нужно отказаться от идеи, поскольку идея — правильная. Это означает, что ее надо модифициро­вать, представить более гибко, не загоняя лексику в жесткие рамки «за­поведника», соблюдая чувство меры и не ускоряя внедрение новых форм.

Политическая корректность языка направлена на то, чтобы обере­гать права и достоинства индивидуума, и поэтому нельзя допустить, что­бы она себя дискредитировала крайностями или выродилась в свою противоположность, став средством лакировки, завуалирования вся­кого рода человеческих проблем, красивой упаковкой горького, гряз­ного, гнилого продукта. Такого рода обвинения в адрес политической корректности уже формулируются в общественной и научной прессе. По словам С. С. Аверинцева, Умберто Эко считает политическую коррект­ность главным врагом толерантности сегодня.

В результате постоянного интереса к человеческой личности как центру западной идеологии, на который направлены усилия и полити­ки, и экономики, и культуры, английский язык и добрее, и гуманнее, и вежливее к человеку, чем — увы! — русский язык. С нашей идеологи­ей коллективизма и игнорирования индивидуализма (само это слово имеет в русском языке негативные коннотации) трудно ожидать чего-то другого. Русский язык, как правило, не обременяет себя соображе­ниями гуманности и чуткости по отношению к отдельному человеку.

Так, мой ровесник и коллега, профессор истории из США Питер Запп, получил по достижении определенного возраста так называемый golden

223

224

passport — «золотой паспорт», дающий ему «за выслугу лет» много мо­ральных и материальных льгот. Я в возрасте 55 лет также получила ана­логичный документ — пенсионное удостоверение, первая строчка ко­торого извещает всех интересующихся этим документом: «пенсия на­значена по старости». Этот документ тоже предоставил мне много льгот (бесплатный проезд на общественном транспорте по Москве, например), но прямота формулировки и полное отсутствие всякого намека на по­литическую корректность надолго испортили настроение.

Еще пример. В МГУ пересматривались зарплаты и должности сотруд­ников. В результате этой кампании моя коллега, работавшая на истори­ческом факультете МГУ старшим редактором, получила должность «ис­торика третьего разряда». Увеличение зарплаты ее мало утешило: не­корректное название новой должности («третий разряд» звучало как «третий сорт») огорчило ее до слез.

Английский язык проявляет заботу о человеке, избегая «негативных» антонимов в парах: good— bad [хорошо— плохо], present— absent [присутствовует— отсутствует]. В старейшей и известнейшей школе английского языка как иностранного International House при проверке письменных работ учащихся антонимом слова good стало не bad, как можно было ожидать, а словосочетание to think about [подумать о], после чего перечислялись недостатки работы. В таком психологически тон­ком деле, как преподавание иностранных языков, нужно быть особен­но внимательными и чуткими к учащимся, чтобы не отпугнуть их от пред­мета изучения, не углубить неизбежных комплексов, чувства неуверен­ности и страха при вступлении на территорию чужого языка, чужой куль­туры, чужого мира. Приглашение подумать о, to think about ободряет идти дальше по трудному пути.

В англоязычных официальных документах: протоколах разного рода заседаний комитетов, ассоциаций, конференций — после перечисле­ния участников под словом present, соответствующего русскому присут­ствовали, вместо ожидаемого а£>5еп£'отсутствовали'употребляется «ан­тоним» apotogies, то есть 'прислали извинения в связи со своим отсут­ствием'. Даже если Вы не прислали никаких извинений и вообще про­игнорировали это заседание, английский язык представит Вас макси­мально вежливо и культурно.

Русский язык такого уровня изящества еще не достиг, хотя «влияние Запада» (на этот раз, для разнообразия, благоприятное) уже дает о себе знать. Так, говоря об отзыве оппонента на защите диссертации, доцент факультета иностранных языков Е. В. Маринина сказала: «В отзыве были отражены и позитивные, и спорные стороны моей работы», избежав очевидного антонима негативные.

Русский язык советского времени, отражая идеологию полного под­чинения интересов отдельного человека интересам коллектива, не снис­ходил до выражения заботливого, теплого отношения к человеку. От­ношения учитель — ученик, врач — пациент, офицер — солдат тради­ционно строились на приказах, командах, предполагающих беспрекос­ловное выполнение. Приведу только один пример. В студенческом ка-

пустнике филологического факультета МГУ в 60-е годы была сцена об­суждения школьного урока методистом — руководителем студенческой педагогической практики:

практикантка. Ну как?

методист. Хорошо!

практикантка. А мне так страшно было.'

методист. Только говорить школьникам «спасибо» и «пожалуй­ста» — непедагогично.

В «женском вопросе» русский язык, до которого пока не добрался феминизм, все еще стоит на позициях «мужского шовинизма»: мужчи­ны в русском языке женятся или берут в жены, а женщины — выходят замуж, то есть прячутся за мужа.

Постсоветский русский, разумеется, претерпевает радикальные из­менения, в первую очередь в связи с радикальной переменой идеоло­гии (см. следующую главу). Однако «политическая корректность» как мощное языковое движение еще только зарождается и пока что раз­вивается по линии эвфемизмов. Так, аборт рекламируется как преры­вание беременности. Горьковские босяки были вытеснены в 20-30-е годы бездомными и беспризорниками, затем эти слова выпали из обо­рота вместе с явлением, ушедшим из жизни, а в постсоветской России, когда явление не просто вернулось, а расцвело пышным цветом, вошел в употребление милицейский термин бомж (сокращение от без опреде­ленного места жительства) и производные от него бомжиха, бомже-вать и т. п.

Итак, сопоставление двух языков отчетливо демонстрирует подчер­кнутую вежливость, заботливое, чуткое отношение к человеку со сто­роны английского языка, и игнорирование, в соответствии с противо­положной идеологией, этого аспекта со стороны русского языка.

Однако изучение более обширного материала английского языка в этом плане раскрывает подлинные корни и идеологии, и соответствую­щей реакции языка. В подавляющем большинстве корректность анг­лийского языка вызвана коммерческими мотивами. В центре идеоло­гии Запада оказывается, таким образом, человек, рассматриваемый как потенциальный клиент, покупатель, пассажир, абонент. И этого клиен­та (покупателя и т. д.) надо привлечь, обласкать, не спугнуть, побудить сделать, купить, продать то, что нужно компании, магазину, организа­ции.

Это коммерческая корректность и коммерческая забота о челове­ке-клиенте. В этом вопросе английский язык достиг высокого мастер­ства. Так, пассажиры разных видов транспорта делятся на 1) first class [первый класс] — это престижно, первый класс возвышает человека в собственных и чужих глазах; 2) business (club) class [бизнес-класс (клуб)] — тоже избранные, но рангом чуть пониже, и билеты, соответ­ственно, дешевле; 3) все остальные, но, конечно, не второй класс. Вто­рой класс вообще не существует. Клиенту не нравится быть человеком второго класса или сорта. Поэтому у пассажиров самолета не первый и не бизнес-класс называется economy class [экономический класс] (эко-

номным быть не зазорно, даже похвально), а у пассажиров железнодо­рожного транспорта — standard class [стандартный класс]. Standard — это хорошо, это, как все, стандартно. Однако в самолете, чтобы не за­деть чувств пассажиров непервого класса и не потерять клиентов, на салоне первого класса пишут: First cabin customers [Пассажиры первого класса].

Для того чтобы привлечь, а вернее, не оттолкнуть покупательниц больших размеров, владельцы и директора магазинов проявляют изоб­ретательность в придумывании приятных, комплиментарных, привле­кательных вывесок: BIB — сокращенно от Big Is Beautiful [Большое — это великолепно]; Renoir Collection [ренуаровская коллекция]. Все точ­но продумано: ренуаровские женщины — розовые, нежные, приятно округлые. «Рубенсовская коллекция» звучала бы гораздо менее при­влекательно.

Телефонный тариф классифицируется также с учетом «чувств» кли­ента. Он может быть cheap [дешевый]. Это хорошо для клиента, выгод­но, клиент доволен. Следующий разряд— дороже— называется все тем же удобным нейтральным словом standard [стандартный]. Наконец, максимальный по дороговизне разряд должен был бы, как антоним cheap, называться expensive [дорогой]. Но, разумеется, это коммерчес­ки некорректно, слишком прямо, слишком «в лоб». И самое дорогое те­лефонное время называется peak [пик].

Стиральные порошки продаются в трех упаковках: small [маленькая], medium [средняя], но вместо пугающего large [большая] используется гораздо более «корректное» и приятное слово family [семейная] или Jumbo [Джамбо] — по имени милого мультипликационного слоненка.

Даже зубные щетки продаются очень деликатно: for small teeth — для маленьких зубов, for standard teeth — для стандартных зубов, а боль­ших зубов у носителей английского языка не бывает — это не соответ­ствует представлениям о красоте лица, поэтому следующий, последний размер называется for regular teeth — для обычных, нормальных, пра­вильных зубов, именно так переводится слово regular.

И сигарет не бывает ни big, ни large — ни больших, ни крупных раз­меров. Это было бы как-то слишком прямолинейно. Сигареты бывают King size — королевского размера.

Все слова, которые могут привлечь покупателя при описании това­ра: натуральная кожа— real, genuine, natural leather, при описании обуви или одежды обязательно будут упомянуты. Однако не натураль­ная кожа только по-русски так будет называться: искусственная, син­тетическая, кожезаменитель. Английский язык не допускает ни artificial, ни synthetic. Антоним натуральной кожи даже и не переводит­ся на русский язык: man-made — буквально 'сделанный человеком'.

Русские продукты маркированы без всякой коммерческой коррект­ности: Годен до и дальше дата. И подразумевается: а потом — негоден. И покупатель не купит этот продукт на следующий день после срока годности. Английский язык выражается очень аккуратно и не так кате­горично: Best before [Лучше всего употребить до] — и дата. Но это —

best, превосходная степень, не исключающая годности, когда ЬеНег[луч-ше], сравнительная стернь, а потом еще некоторое время мажет быть просто good [хорошо] — положительная степень.

Итак, повышенная корректность английского языка, его вежливость и заботливое отношение к индивидууму обусловлены следующими фак­торами:

1) высоким уровнем социальной культуры и хорошими традициями
общественного поведения;

2) идеологией и менталитетом общества, провозгласившего культ
отдельной личности и устоев ее индивидуального мира (privacy) — в
противоположность идеологии Советской России, сосредоточенной на
общих интересах народа, коллектива;

3) коммерческим интересом к человеку как к потенциальному кли­
енту.

Знание социокультурного, идеологического компонента чрезвычай­но важно для изучающих иностранные языки, для правильной и эф­фективной речевой коммуникации. Так, например, для русского мента­литета характерно нормальное отношение к людям, определенная ис­кренность реакций, эмоциональность, сентиментальность.

В результате на самый распространенный вопрос общения: How are you? [Как поживаете?] русскоязычный, изучающий английский язык, как правило, начинает давать подробный, часто пространный ответ, описы­вая свое здоровье, семейные обстоятельства, успехи или неприятности на работе, в то время как английский язык, в соответствии с требовани­ями культуры, национального характера и менталитета, допускает прак­тически только один ответ: «Fine, thank you [Спасибо, хорошо]», даже если говорящий глубоко несчастлив или на пороге смерти. How are you?— пустая формула общения, за ней не стоит реальный интерес к: личности собеседника, это формальное признание контакта.

Без знания культурно-речевых традиций каждого из народов и каж­дого из языков межкультурная коммуникация не происходит, а имеет место конфликт культур. Иностранцы недоумевают: зачем эти простран­ные ответы русских, русские обижаются на пренебрежение иностран­цев. Вот как объясняет эту коллизию А. В. Павловская: «Чувство брат­ства и коллективизма породило множество других особенностей наци­онального характера русских. Отношения между людьми в России но­сят неформальный характер, и понятие дружбы ценится очень высоко. Будьте готовы к тому, что на обычный вопрос „как дела?" вы получите от русского знакомого подробный отчет. Формальность иностранцев в данном случае часто обижает русских. Г. Волчек, известный режиссер московского театра „Современник", рассказывала, как, находясь в Аме­рике, она провела своеобразный эксперимент. На вопрос „How are you?" поспешно выпалила: „У меня муж утопился". На что услышала обычное „Рада слышать". Важна не столько достоверность истории, сколько сам факт обиды известного человека, много путешествующего за границей, образованного и начитанного, но реагирующего на ситуацию в соот­ветствии с особенностями русской традиции» ²².

²² А. В. Павловская. Как делать бизнес в России. Путеводи­тель для деловых лю­дей. (В печати).

Русский язык более прямолинеен и категоричен, поэтому изучаю­щие английский язык обычно совершают социокультурную ошибку, ре­гулярно пользуясь словосочетанием of course [конечно]. По-русски это звучит вполне приемлемо и энергично как ответ на вопрос, просьбу и т. д. Для англоязычного общества of course— слишком категорично и имеет обидные оттенки: это так очевидно, неужели вы этого не пони­маете, неужели вы такой глупый, необразованный. Нужно быть очень осторожным с of course: социокультурные ошибки, напоминаем, воспри­нимаются гораздо более болезненно, чем собственно языковые.

Формальная вежливость — ярко выраженная черта англоязычного общества. На простой вопрос: «Tea or coffee? [Чаю или кофе?]» нельзя ответить просто «Tea [Чаю]», нужно обязательно всегда добавлять please'-«Tea, please [Чаю, пожалуйста]». «Black or white? [Черный или с моло­ком?]» — «Black, please [Черный, пожалуйста]». В отрицательном от­вете надо добавить thank you [спасибо], но не пускаться в разъясне­ния. Например, на вопрос: «Sugar? [Сахар?]» надо ответить: «No, thank you [Нет, спасибо]». Это будет абсолютно по-английски: коротко, ясно и вежливо. Ответ же: «Thank you, but I don't eat sugar. They say, it is harmful [Спасибо, я не употребляю сахар. Говорят, это очень вредно]», несмотря на грамматическую и лексическую правильность, совершен­но не приемлем с точки зрения культуры и менталитета.

В проблемах межкультурного общения нет мелочей.

Глава 3

Перекрестки культур и культура перекрестков

(Формирование личности посредством информативнарегуляторских текстов)

§1. Постановка проблемы

Из названия книги очевидно, что вся она посвящена межкультурной коммуникации, то есть перекресткам культур. Этот раздел не исклю­чение. Но главное в нем— не перекрестки культур, а культура пере­крестков. Помимо звонкого названия главы (хотя и отнюдь не ори­гинального: после «Грамматики поэзии и поэзии грамматики» Р. Якоб­сона эта модель неоднократно обыгрывалась), словосочетание куль­тура перекрестков привлекает внимание к той сфере взаимодействия языка и культуры, которая удивительно мало исследована, хотя ее влия­ние на формирование «человека общественного» трудно переоце­нить.

Эта сфера представлена различными словесными указаниями, кото­рые окружают человека в так называемом цивилизованном обществе в абсолютно непреложной прогрессии: чем выше «цивилизованность», тем больше слов.

В этой связи вспоминаются два высказывания. Одно— это первая строчка из неопубликованного стихотворения моего друга юности Али­ка Карельского (доктор филологических наук, профессор Альберт Вик­торович Карельский, литературный критик, переводчик, поэт, безвре­менно скончался в 1994 году):

«Человека всегда окружают слова: Иногда — как смола, иногда — как трава».

Второе — изречение классика немецкой литературы Э. Т. А. Гофма­на: «Чем больше культуры, тем меньше свободы» («Je mehr Kultur, desto weniger Freiheit»).

Так вот: человека всегда окружают слова, и чем больше слов, тем меньше свободы, но больше культуры. Слова и тексты, окружающие нас, все эти бесчисленные объявления, указатели, призывы, инструкции, постеры, плакаты не только регулируют наше поведение, определяют

229

каждый наш шаг, не только инфор­мируют, запрещают, разрешают, побуждают, предостерегают, про­сят, пугают, спасают и обнадежи­вают, но и определяют наш образ жизни, культуру, менталитет, наци­ональный характер,™ есть форми­руют как определенный соци­альный мир, так и нас как личность, представляющую этот мир.

Действительно, наша обще­ственная жизнь, наше обществен­ное поведение и наш социальный «имидж» (как сейчас принято по-русски выражаться) в огромной, не осознаваемой нами до конца сте­пени определяются словесными правилами, которые говорят нам, что надо и что не надо делать в данном месте в данное время.

Таким образом, культура перекрестков — это метафора, раскрыва­ющая культурное воздействие информативно-регуляторской лексики на человека.

Этот слой языка чрезвычайно велик и разнообразен («чем больше культуры...»), поэтому в данной работе некоторые его виды будут лишь упомянуты — для полноты картины и для привлечения к ним внима­ния. На других можно будет остановиться подробно.

§2. Названия улиц

¹ A. Sinyavsky. Soviet Civilization. A Cultural History. New York, 1988, p. 190-196.

Итак, вы стоите на перекрестке. Первое, что вы увидите, — это назва­ния перекрещивающихся улиц.

Культурологическая семантика названий улиц и их влияние на формирование культурного фона и мировоззрения человека достаточно изучены специалистами по топонимике и настолько очевидны, что этот вопрос можно подробно не обсуждать. Остановимся на нем кратко.

История России в XX веке дает прекрасные (с точки зрения линг­вистической) и одновременно отвратительные (в плане культуры, эти­ки, морали) примеры в этой сфере. Революция 1917 года переиме­новала, по словам А. Синявского, весь мир: глава о советском языке в его книге имеет именно такой подзаголовок: «Переименованный мир» — «The Renamed World» ^l. Переименовывались города, области и, конеч­но, улицы.

Улицы получали названия, знаменующие события или реалии новой жизни, в первую очередь увековечивающие деятелей и героев револю-

230

ции — как русской, так и других народов. В результате сложился некий «обязательный набор» для населенных пунктов СССР: центральная ули­ца в абсолютном большинстве городов и поселений всех размеров — это улица Ленина. Центральная площадь — тоже, как правило, Ленина (и с памятником в центре), но возможны были и героически-возвышен­ные варианты: площадь Свободы, Победы. В каждом городе были (а во многих есть и сейчас) переименованные в первые годы советской вла­сти улицы Розы Люксембург, Карла Либкнехта, Урицкого, Маркса, Эн­гельса, иногда Маркса-Энгельса, Красноармейская, Советская.

По этому поводу было немало шуток: «Большая Пионерская, быв­шая Малая Дворянская», «тупик X партсъезда». Помню всеобщую нега­тивную реакцию, когда в 1967 году Манежную площадь в Москве пере­именовали в площадь 50-летия Октября.

Перестройка, то есть 90-е годы нашего века, вызвала пере-переиме-нования: иногда восстановление старых названий (в том числе «Лу­бянка», приобретшая в советское время отрицательные коннотации: КГБ почему-то ассоциировалось с Лубянкой, а не с площадью Дзержинско­го), иногда введение новых.

Оба процесса — и переименования, и пере-переименования — несут значительную культурно-идеологическую нагрузку и, несомнен­но, создают определенный культурно-идеологический мир, опреде­ленную систему ценностей для тех поколений, которые приходят в этот мир без груза прошлых названий и, соответственно, прошлых миров и систем.

Процессы переименования интернациональны, не одна Россия гре­шит ими. Краткий визит на интереснейшую лингвистическую конфе­ренцию в Салоники дал следующий материал переименований, имев­ших место после провозглашения Греции республикой. Центральные улицы Салоников называются: Ethnikis aminis — Национальной оборо­ны (бывшая улица Королевы Софии), Ethnikis anoistasseos — Нацио­нального сопротивления, Angelaki — по имени военного генерала, Nikis — Победы, Iritis Septemvriou — Третьего сентября,Leoforos Stratou — Проспект Армии. В целом же названия улиц в Салониках уве­ковечивают имена святых, деятелей и героев Древней Греции и Визан­тии, события и героев борьбы за независимость Греции.

Интересный материал дают названия улиц в США. Эта уникальная по своей истории и по своему происхождению страна не росла постепен­но и не складывалась в течение многих сотен лет естественным путем. Европейские, азиатские и подавляющее большинство других стран росли в войнах, захватах, потерях, а потому стихийно и хаотично. США, в отли­чие от них, были построены (за какие-то двести с небольшим лет) людь­ми, которые приехали в Америку в поисках лучшей жизни, чем та, кото­рую они оставили на родине. Отверженные, обиженные, разочаровав­шиеся, они поехали за «американской мечтой», поехали строить более разумный, доброжелательный, справедливый и прекрасный мир, чем тот, который их отверг, обидел, разочаровал. Вот почему названия улиц в Америке или 1) нарочито рациональны и прагматичны: пронумерован-

231

232

ные «стриты» и «авеню», как параллели и меридианы, сразу указывают на местоположение в мегаполисе; или 2) приятны на слух, поэтичны, привлекательны: Cherry Creek [Вишневый ручей]; Cherry Hill [Вишне­вый холм]; Birch Grove [Березовая роща]; Myrtle Ave [Миртовая аве­ню]; Cliffside Park [Скалистый парк]; Sunset Boulevard [бульвар Зака­тов] и т. п.

Вспоминается эпизод из нашей относительно недавней действи­тельности. Под Новосибирском построили Академгородок — город уче­ных, интеллигентов, интеллектуалов (представляющих почти исклю­чительно естественные, точные и технические науки). Эти романтики-идеалисты решили, что им все можно, и назвали главную улицу Ака­демгородка красиво и необычно: Золотая Долина (сразу вспомнилась Солнечная Долина в Америке с ее серенадами и т. п.). Но это было со­ветское время с его жесткой идеологией, порядком, своей системой ценностей. Поступило указание: переименовать главную улицу в ул. Ле­нина, как положено. Разразился скандал. Физики-математики бурно протестовали и отстояли Золотую Долину, но в несколько изуродован­ном виде. Компромисс, на который согласились официальные круги Новосибирска и жители Академгородка, выглядел и звучал неуклюже и громоздко: улица Золотодолинская (ср.: Красноармейская, Кресто­воздвиженский).

§3. Информативнарегулирующие

указатели

На перекрестке со всех сторон вас окружают рекламы. Они кричат, бьют в глаза, заигрывают...

Язык рекламы изучен и непрерывно изучается и лингвистами, и куль­турологами, и специалистами по «связям с общественностью» (или про­сто, по-русски «паблик рилейшнз», сейчас все чаще — «пиар»). Здесь мы обсуждать язык не будем, а остановимся на гораздо более скучном, менее сочном, менее эффектном и искрометном, но значительно более распространенном, влиятельном и могущественном слое языка, кото­рый уже упоминался выше под скучным названием: информативно-ре-гуляторская лексика.

Как уже было сказано, наше поведение в обществе регулируется большим и разнообразным набором указателей и объявлений. Инфор­мацию, которую получает человек из этих источников, можно класси­фицировать следующим образом:

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 222; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!