Флорилегии

Своеобразным каналом проникновения философских представ­лений в сознание восточных славян стали флорилегии - разновидность переводной литературы типа современных сборников афоризмов. В фло-рилегиях преобладала нравственно-назидательная и психологическая тематика: "слова и мысли из Евангелий и их апостолов и из святых отцов, и знания светских философов", среди которых фигурируют не только Сократ, Аристотель и Филон, но и Демокрит с Эпикуром.

Наибольшей популярностью пользовался сборник под названи­ем "Пчела". Он ходил во множестве списков вплоть до XVIII века. Его самое пространное издание включало более двух с половиной тысяч высказываний, притч и поучений. Они были разбиты на главы по темати­ческому принципу: "о правде", "об истине и лжи", "об обучении детей", "о власти и о правлении" и т.д. По своим формальным особенностям "Пчела" - типичный предфилософский памятник; с одной стороны, ха­рактерное для религиозного сознания обращение к авторитет)' и поиск прецедентов, с другой - высказывания самих авторитетов, построенные по канонам формальной логики и порой насыщенные весьма глубоким содержанием.

Красной нитью через сборник проходит традиционное средневе­ковое противопоставление души и тела, признание приоритета первой над вторым. Вместе с тем "Пчела" - яркий образчик того, что московский исследователь М. Громов называет двоеверием: за библейскими сюже­тами лежит в сущности языческое видение мира. Когда, например, со­ставители истолковывают добрые дела как способ уравнивания с Богом, то они с догматической точки зрения впадают в ересь, ибо сотворенное не может быть равным своему творцу, и, кроме того, в гордыню, то есть совершают грех, за который Ева была изгнана из Эдемского сада.

"Пчела" о законе

Диен. Следует действующие законы соблюдать твердо и никакой из них не изменять, ибо лучше старому следовать закону, нежели новому, даже если он и кажется лучше.

Селевк. Закон подобен паутине, ибо, если влетит в нее муха или комар, то увязнет, если же пчела или шершень, то, разорвав, вылета­ют. Таков и закон: если попадется бедный человек, то увязнет в нем, если же богатый и могущественный, то, легко разорвав, выберется.

Памятники литературы древней Руси. Xlli век. М., 1981. С. 515-517.

В начале XIII века появляется еще один сборник подобного плана -"Толковая Палея". Судя по тексту, составитель обладал хорошей фило­софской подготовкой. Он свободно ориентируется в греческих текстах, приспосабливая их для обоснования своеобразного антропоцентриз­ма. В понимании человека он близок авторам "Пчелы": человек создан по образу и подобию божьему: он стоит к Богу ближе всех других существ; но как творение он подвержен слабостям. Это объяснение происхожде­ния зла предвосхищает теорию Готсррида Лейбница. По мнению А. Замалеева, "Толковая Палея" трактует проблему человека целиком в духе античной традиции, развивает гуманистические идеи, намеченные в твор­честве Владимира Мономаха.

Необходимо также отметить еще два замечательных памятника той эпохи: "Изборник" Святослава и переведенную не позднее XII в. "По­весть о Варлааме и Иоасафе", уже тогда известную на множестве язы­ков Азии и Европы.

"Изборник" (1073) - вторая после Остромирова евангелия древ­нейшая русская рукописная книга, переведенная из сборника, который был предназначен для болгарского царя Симеона. "Изборник" отличал­ся энциклопедизмом содержания. В частности, он включал разъясне­ния ряда философских и богословских понятий, таких, как сущность, при­рода, качество, троица, воплощение и др.

"Повесть о Варлааме и Иоасафе" - высокохудожественный диалог о смысле жизни между пустынником Варлаамом и царевичем, желаю­щим приобщиться к мудрости. Есть гипотеза, что в книге дана христиани­зированная версия жизни и исканий Будды. Известно около шестисот рукописных списков повести, и по этому показателю она прочно занима­ет первое место среди литературных памятников той эпохи.

Принятие христианства открыло дорогу для распространения пись­менности и расширения культурных связей с Византией и Западной Ев­ропой, стало одним из факторов рационализации сознания у древних славян.

1.4. Три митрополита. "Слово о законе и благодати"

Среди тех, кто стоял у истоков собственной философско-богословской мысли домонгольской Руси, называют трех киевских митрополитов Xl-XII вв. - Илариона, Никифора и Климента, сподвижников князей Ярос­лава, Владимира Мономаха и Изяслава.

Иларион - один из самых блестящих интеллектуалов Киевской Руси, автор Устава Ярослава - был первым православным иерархом русского происхождения. Ярослав, продвигая своего духовника в митрополиты, рассчитывал с его помощью укрепить политическую и церковную неза­висимость Киева от Константинополя. Этим определялась идейная за­дача "Слова о законе и благодати", единственного дошедшего до нас сочинения Илариона. В нем можно выделить четыре смысловых уровня.

Самый широкий и как бы верхний уровень образован посланием апостола Павла к галатам - кельтскому племени в Галлии или, по другому мнению, населению римской провинции Галатии, находившейся на территории современной Турции. Апостол противопоставляет иудейс­кий закон христианской вере как свободе и благодати и призывает твер­до держаться веры. Сюжет этот, надо полагать, пользовался широкой известностью, и обращение к нему помогало установить психологичес­кий контакт с читателем. Второй смысловой уровень возникает вслед­ствие того, что библейская притча кладется Иларионом в основу интер­претации всемирной истории: "како закон отыде, благодать же и исти­на всю землю исполни". Третий уровень - это описание приобщения русского народа к христианству и четвертый - похвала "кагану нашему" Владимиру.

Схема построения "Слова" достаточно типична для раннего сред­невековья и потому позволяет сравнить творение Илариона со взгляда­ми Августина. Сопоставление тем более интересно, что августинианская концепция истории тоже опирается на апостольское послание. Илари­он отличается от Августина, по крайней мере, в двух отношениях. Авгус­тин в оценке своего времени преисполнен скепсиса и пессимизма, Ила­рион возносит хвалу "новым временам" и "новым людям": "ветхая мимо идоша, и новая вам возвещаю". Если Августин относит торжество благо­дати в далекое будущее, то Иларион склоняется к тому, что оно уже на­ступает: "прежде закон, ти потомъ благодать". Поэтому он делает вывод: новое и молодое обладает большей ценностью, нежели то, что возник­ло ранее. Таким образом, линия иларионовых рассуждений разошлась с позицией фундаменталистов. Ведь для фундаментализма в любом, даже светском его варианте истина всегда заключена в прошлом: Биб­лии, Коране или сочинениях классиков.

Московский исследователь М. Громов полагает, что, уподобив Вла­димира императору Константину, при котором христианство стало госу­дарственной религией, Иларион начал мостить дорогу к учению Филофея "Москва - третий Рим".

Двоеверие, как специфическая черта средневекового русского со­знания, оборачивалось не только отсутствием твердых конфессиональ­ных убеждений. Ставя человека "промеж двух огней", оно подталкивало индивида к самостоятельному и рациональному мышлению. Конечно, многое тут зависело от других факторов: социального положения, дея­тельности, жизненного опыта, воспитания и т.п. Но то, что этот процесс рационализации имел место, древнейшие литературные памятники по­казывают достаточно ясно.

Обратимся к известному "Поучению Владимира Мономаха". Адре­сованное детям, оно тесно связано с повседневностью жизни. В тексте масса благих пожеланий и "словес" по самым разным вопросам нрав­ственного и практического плана: как трудиться, как вести войну, как править подданными. Есть среди них и наставление относительно гос­тей: "более же всего чтите гостя, откуда бы он к вам ни пришел, просто­людин ли, знатный или посол; если же не можете почтить его дарами, то пищей и питьем".

По первому впечатлению в этом совете нет ничего нового, тем более философского. Мысль погружена в быт, обращена к делам и дей­ствиям совершенно тривиальным. Ведь обычай гостеприимства идет из глубокой древности - от родового первобытного общежития. Однако на самом деле все обстоит иначе. Чтобы убедиться в ошибочности впечат­ления, попытаемся представить, как будет отвечать на вопрос "почему надо почитать гостей?" человек с мифологическим миросозерцанием и человек верующий.

Владимир не ссылается ни на своих прародителей, ни на автори­тет Библии - ничего такого нет и в помине. Вместо этого он апеллирует к здравому смыслу: гостей надо уважать, ''ибо они по пути прославят чело­века по всем землям или добрым, или злым". Смысл обоснования; "вы живете среди людей и для вас важно сохранить доброе имя, поэтому поступать иначе неразумно". В основу аргументов кладутся реальные причинные зависимости. Быт насыщается бытием, то есть вводится в контекст более широкого видения социальной реальности. Обоснова­ние сливается с обьяснением. Именно такой тип аргументации характе­рен для философии и науки. Он как раз и позволяет говорить о них как особом типе рациональности.

Конечно, Мономах далеко не рядовой участник событий и к тому же человек светский. А потому вполне законны сомнения в том, что его сочинение может рассматриваться в качестве адекватной модели ду­ховных процессов в древнерусском обществе.

Расширим поле нашего анализа за счет включения в него рассуж­дений двух церковных служителей - Никифора и жившего немного по­зднее Климента. Оба усматривают самую важную черту человека в разу­ме. Никифор, следуя платоновскому учению о трех частях души, отдает приоритет разумной части или, по его терминологии, "словесной силе". Она, по Никифору, изначальна и выше всех других; мы приближаемся к Богу настолько, насколько следуем "словесной силе". Никифор уподоб­ляет роль разума функциям князя, управляющего своими владениями: "Душа находится в голове, имея ум как светлое око в себе и наполняя все тело силою своею".

С точки зрения рационализации сознания еще более показатель­на фигура Климента, русского монаха из-под Смоленска, поставленного в митрополиты, как и Иларион, без санкции константинопольского пат­риарха. Согласно летописи Смолятич "был книжником и философом таким, какого на русской земле не бывало". Имел обширную библиотеку (историки предполагают, что перед монгольским нашествием книжный фонд киевских земель исчислялся сотнями тысяч единиц) "и много про­изведений сочинив".

К сожалению, достоверно известно только его послание смолен­скому священнику Фоме, обвинившему Смолятича в честолюбии и непо­мерном увлечении языческой мудростью.

В ответе Смолятич проявляет себя искусным софистом (в положи­тельном смысле слова), т.е. человеком знающим и этим знанием зара­батывающим. Он отвергает упрек в честолюбии. Честолюбец домогается сел, пашен, смердов и владений; он же, Климент, свободен и от домов и от общинников, вместо них у него "земли четыре локтя, чтобы вырыть могилу". "Хотел бы славы - искал бы власти", - так завершается эта часть послания.

То, что он ищет на самом деле - это мудрость божия. У Бога нет неправды и не будет. Однако, сформулировав этот тезис, Смолятич тут же воспаряет в выси символизации. И они заставляют вспомнить не столько Спаса, сколько Ярилу и Гераклита, так как любимым символом митрополита оказывается образ всеочищающего огня: "огонь - веще­ство, сотворенное Богом на службу умному и рассудительному, одарен­ному словом человеку".

Смолятичу мало веры - он ищет "величия мысли и глубины". И в тексте его послания возникают вопросы: что означают чудеса Христовы? что такое "пятью хлебами и двумя рыбами"? что такое "засохшая смо­ковница"? Эти вопросы могут увести далеко - прямо в объятия Аверроэса и его латинских последователей. Смолятич интуитивно ощущает опас­ность. Он спохватывается и заявляет; все это действительно было, было так, как говорит Евангелие.

Пример Смолятича показывает, что любая попытка выразить ре­лигиозную веру в форме знания внутренне противоречива. Суть возни­кающей здесь ситуации тонко выразил Людвиг Фейербах. Когда содер­жание веры начинало определяться мыслью, то мысль в пределах веры становилась предметом рефлексии и, таким образом, теология перехо­дила в философию. Наблюдение Фейербаха относилось к схоластике. Однако оно может быть расширено, ибо те же самые трансформации прослеживаются на материале памятников древнерусской книжности.

Если Древняя Русь и не маршировала в ногу с западноевропей­ским обществом, она, по меньшей мере, двигалась в том же самом на­правлении. Славянские племена быстро и творчески осваивали дости­жения греко-византийской культуры. Этот уверенный и все более само­стоятельный ход был прерван татаро-монгольским нашествием.

2. АНТРОПОЛОГИЧЕСКИЕ УЧЕНИЯ ПРАВОСЛАВНОЙ МИСТИКИ. НЕСТЯ­ЖАТЕЛЬСТВО

Дата добавления: 2015-06-30; просмотров: 261; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!