СТРУКТУРИРОВАНИЕ ПОЛИТИЧЕСКИХ СИЛ

Важная, но болезненно формирующаяся предпосылка становления и упрочения конституционализма — это распад в России народа как однородной, не структурированной массы, и развитие среднего класса и групп, способных представлять самих себя. Пока существующая социальная система складывается из индивидов, которые зависимы от верхов, у них не развита, или мало развита, способность представлять самих себя в существующих уже демократических структурах. Понятия «рабочий», «колхозник», «интеллигент», «служащий» скрывали однородность положения всех. В советском обществе все были служащими у государства, образовывали одну массу. Ее отличительным свойством, по Ясперсу, является связанность людей воспринятыми словами и мнениями, неразграниченность в своей принадлежности к различным слоям общества.

Масса, по выражению Ортеги-и-Гасета, есть множество людей без особых достоинств. Философ имел в виду их деиндивидуальность, склонность к общим интересам, вкусам, стилю жизни. Но из массы возможны образования ситуативных общностей, или толпы. Они могут быть большими и малыми, постоянно активными и импульсивными, неустойчивыми, контактными (на улице) и неконтактными, дисперсными. К типу безликой массы относятся радиослушатели, телезрители, избиратели.

Общество массы, или массовое общество, нуждается в великих идеях, призвании пророка, поиске авангарда. В массовом обществе возникает свой либерализм, но непросто различать собственно либерала и псевдолиберала, а по сути необольшевика, неоэтатиста.

Драматизм русской истории XX столетия заключался в том, что советская система выросла на основе преобладания в обществе массы и постоянно воспроизводила угодную ей массу. Единые демонстрации и субботники, единое радио, кино, телевидение, газеты, наконец, массовые и единственные организации — комсомол, профсоюз, коммунистическая партия. В этом была сила системы и одновременно ее слабость. Она функционировала без учета того, что масса способна накапливать в себе энергию индивидуализации, локализации, приватизации,

профессионализации, ослабления ее изолированности от мнений, не совпадающих с официальной точкой зрения.

В постсоветском обществе ликвидирован дефицит политических и религиозных прав, однако еще сохраняется дефицит собственно гражданских прав, не завершилось переосмысливание позиций относительно социальных прав. У российского либерализма остаются слабые места: неразвитость среднего класса, отсутствие влиятельной партии, слабость духовных основ либерализма.

В конце 80-х годов публицистами высказывались надежды о возникновении гражданского общества, постепенном ограничении государственного вмешательства в экономическую, социокультурную жизнь, пестовании гражданственности, добровольных ассоциаций, союзов и организаций, ограничение и сведение к минимуму патерналистических функций государства на радикальное расширение автономной сферы личных свобод индивида. В ходе стихийного и полустихийного перемещения из общей массы государственно зависимых рабочих и колхозников, интеллигентов и служащих уже формируется множество с признаками среднего класса. Его будут образовывать не только прямые собственники, но и работающие по найму; не только с индивидуалистическим, но и корпоративным сознанием; не только частники, но и директора, гражданские и военные, среди которых высок престиж профессионализма, образованности, утилитаризма.

Каждый из нового для России класса будет заинтересован или связан с конкретной собственностью, индивидуальной или групповой. Вопрос о том, как долго будет идти процесс накопления его критической массы, когда средний класс количественно станет основным, и формирование социальной основы стабильного конституционализма можно считать состоявшимся.

Одновременно встанет и другой, не менее, а может быть более сложный вопрос: каким образом и как быстро освободившись или освобождаясь от административных пут личность сможет играть активную роль в институциализации процессов артикуляции и агрегации интересов, которые и развиваются уже в возникшем гражданском обществе. Все это в совокупности уже является гарантом необратимости процессов становления в стране принципа конституционализма. Однако до зрелых и устойчивых форм его существования еще далеко.

По тому, насколько значительна в обществе масса, которая еще не разграничилась в своей принадлежности к разным слоям, можно судить о степени отдаленности данного общества от нормативов, ценностей гражданского самосознания. Пока люди еще ждут от политиков рецептов быстрого решения всех проблем. Еще впереди то время, когда избиратели будут предпочитать партию, у которой преобладают аргументы, а не набор ярлыков, понимание проблем и не обязательно четкие ответы на все вопросы; преобладание веры в собственные силы без упования на усиленное попечительство.

В 90-е годы, возможно, завершится процесс распада масс, с одной стороны, и формирования среднего класса, социальная структурализация общества — с другой. Не будет питательной почвы для доминирования массы, как множества, не имеющего достоинств. Но невероятно, чтобы со средним классом в России расцвел бы либерализм в западном смысле. Российское общество и во времена развития капитализма (конец XIX — начало XX в.) и во времена всех форм тоталитаризма было обществом иерархизированным. Проблема не в том, чтобы осваивать нечто противоположное авторитаризму — плюрализм, но в том, чтобы обновить нашу традицию иерархизации с помощью его критики с плюралистических позиций; найти оптимальное сочетание российской традиции с неизбежной индивидуализацией, корпоративизацией сознания и поведения.

Можно предположить, что в России либерализм и как идеология, и как мотивация поведения приживется, если найдутся пути его примирения с этатизмом, или либерализации традиции иерархичности, существующей бюрократической элиты, при большой роли государства в регулировании и распределении. Такое примирение тем более возможно, что либерализм, основанный на принципе невмешательства, стал и в западных странах достоянием истории. Современная частная собственность — это не только отдельные индивидуальные производители, но и могущественные монополии с их сложной структурой, иерархией, подчинением, активностью верхов и исполнительностью, послушанием низов. Современная частная собственность уже мало похожа на ту частную собственность, на основе которой обосновывалась в XVIII в. первичная модель гражданского общества. При современной системе частнособственнических отношений мелкий держатель акций, работающий по найму, индивидуальный производитель нуждаются в защите законом, фондом, организацией, антимонопольгой политикой.

В современном мире парадигма гражданского общества не в собственности, но в гарантированности свободы для всех, т. е. принцип Laisser faire корректируется требованием помочь всем. Не только не мешать удачливым, но обеспечить выравнивание стартовых возможностей, гарантировать прожиточный минимум и сохранение здоровья.

Наш путь к конституционализму относительно короток, так как конечная цель не в превращении государства в слабое и малое, но в отказе от всесилия государства и в сохранении сильной власти, в разрушении режима администрирования, но в сохранении традиции этатизма на базе многообразия форм собственности. От развитой системы административного социализма мы переходим к социал-демократической или социал-либеральной модели конституционализма. К этой модели пришли и на Западе через повышение социальной роли государства. Наш путь к той же модели через уменьшение ответственности государства за все отношения в обществе. На основе такой гипотезы просматриваются слабости всех современных либеральных течений в России. Одна из них — в

недооценке нравственной и политической роли справедливости, русской традиции понимания правды. С ней несовместимы «дикая» свобода без границ, благодаря большим деньгам, силе, власти. Другая слабость в неприятии русской традиции законности. Она не столько в обязательности, дисциплине, правовой культуре, сколько в ассоциации порядка с администрацией, как гарантом общественной упорядоченности. Такое понимание законности некоторые исследователи расценивают как признак устойчивости нелиберализма. Но борьба с русской традицией законности расточительна, неэффективна. Проблема в том, каким образом можно интегрировать либерализм в этатическую традицию, развить ее в черту русского конституционализма.

Можно предположить, что российский путь не в наделении парламента все большими полномочиями (линейная модель развития), но в росте сильной власти на основе повышения авторитета президентских и правительственных структур. С накоплением элементов самоуправления общество сможет в большей степени быть свободным от опеки государственной власти. Но всегда гражданское общество будет нуждаться в поддержке и корректировке с помощью сильной исполнительной власти.

Сложившиеся в стране группы являются не только продуктом социоэкономического развития общества, но выражают потребности функционирования существующей системы управления обществом. Отсюда партии, группы давления, выражающие интересы гигантов-монстров вроде ВПК, ТЭК, АПК. Группы, способные образовать гражданское общество самостоятельных индивидов, только формируются. Но одновременно остаются социальные образования как часть единой государственной экономики и государственных структур. Государство еще продолжает оставаться демиургом гражданского общества и одновременно патроном своих сословий.

С реформами, развитием предпринимательства, частной собственности стали обнаруживаться контрасты, формироваться тяжелое социальное дно, кризисы в культуре и образовании. Упования на свободы оправдали бы себя хотя бы экономически, если бы страна на 60—70 % состояла из собственников, включая держателей акций, или если Россия была бы в основном крестьянской страной. Раскрепощенности крестьян достаточно, чтобы была решена проблема обеспечения страны продовольствием. Но свободы крестьян недостаточно в России, где городское население составляет 80 % населения, имеются большая армия и аппарат. К тому же свобода хороша для тех, кто уверен в себе, достаточно предприимчив, трудолюбив, работоспособен. 50—80-е годы не способствовали развитию и культивированию подобных качеств.

Структурирование интересов происходит в рамках государственной экономики, традиций этатизма. Пока происходит не только и даже не столько структурирование гражданского общества, формирование классических лоббистских групп, сколько формирование получастных, полугосударственных структур. Происходит не только

разгосударствление, но и либеоализация функционирования экономики в рамках огосударствления экономики. Развитие рынка и гражданского самосознания происходит при сохранении русской традиции этатизма.

Сложность становления конституционализма заключается в том, что Россия переживает одновременно экономическую, социальную и политическую перестройку, переход от одной модели модернизации, на основе которой были обеспечены индустриализация, урбанизация, сформировались образованные поколения, к другой модели. Она привлекает тем, что обеспечивает человеку большой простор выбора в использовании всех ресурсов. Но освоение новой модели — это и риск потерь сознания национальной самостоятельности, духовности коллективизма, равенства, ограждения от рынка образования и просвещения, охраны здоровья. Проблема и в том, что радикальная переделка общества вызвала политическую борьбу. Миф о социализме как антикапитализме, о великих исторических преимуществах первого живет до сих пор. На нем были воспитаны поколения, и авторитарный тип личности очень устойчив, местами группируется, представлен непримиримой оппозицией. Само по себе это превращает политическое пространство России в большую зону риска, неустойчивости. Россия не втянута в какую-либо войну, ни гражданскую, ни религиозную, ни холодную, ни этническую. Тем не менее крайние позиции и правого, и левого толка дают о себе знать.

Для наименее болезненного реформирования обществу не хватает политических сил, которые отличались бы разными, но не непримиримыми позициями, и потому были бы способны на сотрудничество. В обществе есть политики-либералы. Но они пока не имеют главного свойства западного либерализма, которое, по Р. Арону, состоит в умении призывать человечество брать на себя лишь те задачи, которые оно может выполнить; не делать историю, но довольствоваться тем, чтобы комментировать ее. В обществе сильно влияние социалистических мотивов. Но в основном их используют коммунисты, которые, по словам Арона, принадлежат к другому семейству. Они соизмеряют задачи не с силами, а со своими мечтами. Как политики, коммунисты популярны в той мере, в какой в обществе значительна доля маргиналов, а средний класс незначителен. Возможно развитие и другого варианта экстремизма — националистического. Выше отмечалась неразрывная связь роста благополучия и политической модернизации. Однако не исключены и мутации развития, если камнем преткновения всех проблем становится великодержавность. На пороге третьего тысячелетия зараженность такой болезнью гибельна для народа. Но сама опасность существует, она проявляется в муссировании прав русских в ближнем зарубежье, лозунгах восстановления СССР.

Особенность российского формирования демократии заключается в том, что группы интересов, партии и государственные структуры развиваются одновременно и главное — во взаимосвязи. Остаточные

от тоталитарной системы партийно-государственные блоки становятся формой становления у нас государственного корпоративизма, т. е. в обществе формируются группы интересов; но их в основном представляют не классические лоббисты, а партийные объединения, которые фактически монополизируют представительство интересов целых слоев, поставляют государству лидеров. В отличие от государственного корпоративизма социоэтарный корпоративизм, характерный для западных стран, отличается автономностью групп интересов и объединений, их представляющих. Государственный корпоративизм может развиваться при признании гражданского общества, необходимости свободы рынка, выражения своих интересов разными группами. Однако современный постсоветский корпоративизм связан с советским наследием. В 70—80-е годы обкомы, министерства превращались в структуры выбивания у центральных органов максимума ресурсов под реальные нужды и придуманные проекты и последующего уменьшения планов со ссылкой на слабость ресурсов. Это был социалистический корпоративизм или советский вариант распада тоталитаризма сталинского образца, удержания от старого принципа администрирования. Главным действующим лицом в корпоративизме 60—70-х годов была бюрократия. Она сохранила от сталинских времен номенклатурность и рост численности. Но стала неоднородной, поскольку представляет разные социоэкономические комплексы. Корпоративизм нашего времени по сути своей бюрократический. Правда, в отличие от советского современный корпоративизм еще не сложился. Но в любом случае в нашей стране корпоративизм будет органично связан с государством. Очевидно также, что в 90-е годы развитие корпораций только с разрешения государства и под его контролем, что было присуще советской, или социалистической, организации, уже исключено. Само по себе это уже обнадеживает. При постепенном развитии парламентаризма, независимости от государственных структур, партийной системы средств массовой информации уменьшается опасность повторения в каком-либо варианте ситуации 70—80-х годов. Тогда в рядах многомиллионной бюрократии господствовала военно-промышленная корпорация. К середине 90-х годов в России выделилось уже несколько корпораций, представляющих бюрократические и политические элиты. Они уже могут противостоять друг другу, если их запросы завышены.

Для формирования конституционализма актуально также создание умеренной напряженности в политическом поведении. В решении этой проблемы есть средства специфически политические, использование которых в основном зависит от воли субъектов политических отношений, от их стремления проявлять свою позицию в рамках конституционных принципов, лояльного отношения к власти, установленной законным путем. Определенную роль играют различного рода соглашения, договоры между партиями, блоками о гражданском мире, согласии. Однако они не всегда надежны.

Умеренность в напряженности зависит от социоэкономических и социокультурных факторов.

Умение властей поддерживать сравнительно плавный переход к рынку — важное условие мира. Но резкие ухудшения экономической ситуации общество выдерживает, если доминирует ориентация всех сил на договоренности, компромиссы, критику в рамках конституции.

Поучителен в этом отношении опыт Запада. С возникновением парламентских и массовых партий в XIX в. был нанесен решающий удар по сословности и абсолютизму власти, сформировался широкий контроль за властью. Но в новой внегосударственной политической системе таился и большой исторический риск. С разрушением традиционного социального порядка открывалась возможность раскола общества и государства, управляющих и управляемых. В Европе это проявилось в классовой борьбе, противостоянии крайних консерваторов и радикалов — революционеров, анархистов. Однако уже к началу XX в. опасность развития противостояний пошла на убыль. Государство смогло в новых условиях восстановить себя как всеобщая организация, партии рабочего класса стали по преимуществу социал-реформистскими.

Такому развитию событий способствовал существенный социальный фактор. Благоприятным условием становления гражданского общества явилась множественность противоречий и конфликтов, несводимость их к одному противоречию, которое раскалывает общество. Классическим примером такого развития социально-политических отношений являются США. В этом обществе никогда не было противостояния капиталу, ни социалистической или социал-демократической традиции, не развивались базовые элементы классовой борьбы. В Америке не было и нет единой разделительной линии, базовой и постоянной рассеченности социального ландшафта. Но Америка отличалась и отличается множеством разделительных граней. Эту особенность открыл и впервые описал А. Токвиль. Он обнаружил множество религиозных, профессиональных, семейных и других ассоциаций. В гражданском обществе множество конфликтов, которые невозможно свести к одному базовому противоречию. Поведение его членов как бы запрограммировано на компромисс.

Иначе было в России. Как заметил еще М. Гершензон в «Вехах», трагедия России в том, что все революционеры (они же «нигилисты», «интеллигенты», «отщепенцы») вообразили, что все тяготы жизни в России имеют политическое решение. Причина этого не в особой задиристости русского характера и не в изначальной ограниченности интеллигенции, но больше всего в неблагоприятном стечении обстоятельств. Российское общество ринулось в капитализм, не имея развитого класса собственников. Но одновременно появились и крупные собственники, первые монополисты и огромная масса маргиналов, прибывшая в город из деревни. С развитием образования возникла оригинальная группа маргиналов, которые не нашли

своей ниши, оказалась нонконформистской. Практически все большевики ленинского-сталинского поколения были таковыми. Большая концентрация нонконформистов в поле борьбы с властью и за власть, бедственное положение широких слоев, вовлеченных в войну, оказались достаточными, чтобы не только организовать захват власти в Петрограде и в основных промышленных центрах России, но и создать армию, военизированные отряды для удержания власти и использования ее для наведения нового порядка. Ни царская власть, ни церковь не были способны противостоять сконцентрированному в политике нонконформизму. К политике реформ правительство не было готово. Активность нонконформистов не встречала должного отпора в самом формирующемся гражданском обществе. Православие оказалось слабеющей религией, авторитет церкви был невысоким. Номинализм, который на Западе дополнил или частично заменил религию, не успел в России развиться. Исторический опыт показал, что при слабой религиозности, неразвитом номинализме, неразвитости частных собственников либерализм и реформизм слабы. В таком обществе доминируют непримиримые консерваторы.

В наши дни политика не является основным местом концентрации нонконформистов. Они рассредоточены в искусстве, теневом и открытом бизнесе, разросшемся преступном мире, среди рэкетиров, наркоманов и алкоголиков, мафиозных групп, в наркобизнесе. Правда, нонконформизм все же проявился и в политике, особенно в политической публицистике, поведении некоторых политиков. Нонконформистов оказалось достаточно, чтобы дорушить советскую систему. Но никто уже из нонконформистов — ни среди правых, ни среди левых — не стал гением зла, хотя необольшевистские замашки воспроизводились. Тем не менее проблема политической стабильности при институционально сложившихся основах конституционализма существует. Для ее обеспечения эффективная экономическая и социальная политика должна быть дополнена политикой смягчения нравов, выработкой умения соединять соединимое, разбросанное в позициях разных сил, и способностью отторгать демагогию. Особенную роль в создании обстановки смягченных нравов может сыграть религия, церковь. И прежде всего православная, как самая массовая и традиционная.

Гражданское общество возникло там, где духовной основой жизни является христианство. Именно с государственным признанием христианства или фактическим принятием христианства в народах развивается мораль самоценности человека и выделения пространства его свободы и поля деятельности, право индивида на индивидуальный способ существования. Человек вправе сверять политическую деятельность с верой. На основе особой духовной роли христианства и становлении и развитии морали гражданского общества можно сделать вывод о том, что конституционализм естествен в христианском мире и в странах, где в результате последствий колониализма идеи христианства пустили глубокие корни, повлияли на мировоззрение широких слоев. Россия переживает время возрождения

христианства, любви к Богу. Однако заметим, что христианство возрождается преимущественно в новозаветном виде в стране с глубокими традициями язычества.

Это обязывает перестраиваться и православную церковь. Уроки дооктябрьской эпохи говорят о том, что православие не смогло стать прочной сердцевиной духовности русских. Церковь была в России столпом самодержавия. За высокомерие и отрыв от широких масс церковь жестоко поплатилась. Сегодня перед православной церковью новое испытание. Эйфория конца 80-х — начала 90-х годов, когда на православие возлагались особые надежды в возрождении национального самосознания, прошла. Церковь оказалась не готовой к оправданию таких надежд. Возникла проблема определить место православной церкви в сознании широких масс, преодолеть барьер нетерпимости к «пришельцам» на русскую землю от других церквей, конфессий, к росту числа христиан-неортодоксов. Но как бы ни были сложны и противоречивы процессы возрождения религиозности, обновленное и обогащенное христианство является незаменимым духовным оппонентом либерализма. Только в атмосфере норм человеколюбия, сдержанности, умеренности либерализм стимулирует действительно здоровые начала — предприимчивость, индивидуализм, личную ответственность. Распространение же индивидуалистических идей в среде без сильных нравственных религиозных традиций чревато появлением весьма опасных для здоровья общества процессов жажды ауры гедонизма, вседозволенности. При таком варианте развития возникает перспектива формирования не столько сильного и ответственного общества, сколько жаждущего только благ, привыкающего к помощи и заинтересованного в расширенном воспроизводстве этатизма. Можно предположить, что при ограниченности в политике нонконформистского начала и при проявляющемся умении большинства конформистов приспосабливаться к новым реалиям, при возрождении религиозности российский путь к гражданскому обществу будет сложным, противоречивым, но все же реальным.

ЛИТЕРАТУРА

Сорокин П.А. Основные черты русской нации в двадцатом столетии // О России и русской философской культуре. М., 1990.

Лососий Н. Характер русского народа // Лососий Н. Условия абсолютного добра. М., 1991.

Муретов Д. Эрос, народ и политика // Новое время. 1991. N 50.

Тимашев И. Советский строй как почва переворотов. М., 1991.

Фадеев Д. А. От авторитаризма к демократии: закономерности переходного периода // Полит, исслед. 1992. № !,2.

Дарендорф Р. Элементы теории социального конфликта // Социс. 1994. № 5.

Дата добавления: 2015-06-30; просмотров: 175; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!