Разнообразно святой Иерусалим

Уффф!! – миновали наши Пасхи, отгремели, отлетели. И та, и другая, – какое облегчение!

Все путем, все как обычно: одни вышли из Египта – куда надо; у других – кто надо вовремя воскрес. Может показаться, что я пишу это с некоторой долей иронии… Боже упаси! Просто земля такая, Святая, но с твоим конкретным адресом прописки. Святая земля, но ты на ней живешь, колесишь по ней на своем авто, попиваешь кофе, поглядывая на Масличную гору, гуляешь со своим псом… И к разным праздникам всех религий относишься привычно, как к вехам смены времен года… А их, этих разных праздников разных религий на этой единственной Святой земле столько, что только успевай поворачиваться. Опять же, отмечаются они приверженцами не всегда только песнями или постом, или каким-нибудь еще чинным и богоугодным действом. Тут у нас на какой-нибудь Рамадан можно и камень схлопотать в стекло машины, да и не только камень…

Однако, пасхальные недели как-то особенно… значимы. Особенно… нагружены. И все тут зависит от календаря: иногда еврейская и христианская Пасхи идут с перерывом. И население страны, за неделю ошалевшее от мацы, успевает отъесться до приезда паломников. А иногда они почти совпадают и даже накладываются друг на друга. В один и тот же вечер здешняя молодежь с энтузиазмом устремляется в кабачки Иерусалима – отхватить, наконец, кусок булки крепкими молодыми зубами и запить его хорошим бокалом хорошего пива; а христианские паломники в эти же часы устремляются к храму Гроба – хотя б одним глазком узреть, как сходит Благодатный огонь…

Ох, тяжелое время – весенние праздники на Святой земле! Думал ли пресловутый Понтий Пилат, ненавидевший одну Пасху, что весьма скоро к ней прибавится еще и другая?!

С тройной нагрузкой работает в эти дни аэропорт имени Бен-Гуриона: евреи, особенно светские, стремятся уехать на время нелегкой пасхальной недели в отпуск; христианские паломники стремятся отстоять священную службу в священном храме. Расцветает в эти недели туристический бизнес. Арабы в Старом городе торгуют крестиками и свечками на любой вкус. Желающие пострадать паломники и туристы за немалую цену волокут на спине тяжелый деревянный крест по Виа Долороса.

Экскурсоводы в эти недели все падают с ног. Тут важно не перепутать вероисповедания каждой конкретной группы, важно уметь ответить на все деликатные вопросы, например – почему Дева Мария повсюду на руках держит мальчика, и никогда – девочку?

Важно повести верующих в нужное место и сказать нужные слова. А, главное, не сказать ненужных… А как тут все упомнишь и как разберешься, и как разведешь всех по положенным маршрутам, когда в Старом городе святыня на святыне сидит, и святыней погоняет?! И все эти святыни разным конфессиям принадлежат, и разными конфессиями охраняются?!

– Евреям хорошо-о-о, – говорит знакомый экскурсовод, человек бывалый и циничный. – Храм разрушен, одна стена только и осталась. Стой себе у стеночки, кланяйся, молись, и – никаких хлопот! А тут по приделам все поделено, мало того, что все друг с другом воюют, так еще и ключ от двери у арабов надо клянчить.

Это, увы, правда: храм Гроба Господня стоит на земле, много веков принадлежащей одной арабской семье. И каждое утро священнослужители идут за ключом к хозяину. А ну как не даст открыть?!

Густо живем мы, не скучно.

Нашей полиции тоже совсем не скучно. Все дни христианской Пасхи усиленные наряды служб безопасности курсируют по Старому городу и охраняют святыни. Да не от террористов! От паломников. Они же все разные: католики, протестанты, лютеране, православные…

– Поверишь, – говорит знакомый полицейский, – ни единого года без драки не обходится.

А не будем охранять, так и смертоубийства жди. Ох, и дерутся братья во Христе! Ох, и топчут друг друга… В этом году с главного их Патриарха шляпу сбили!

– Шляпу?!

– Ну… митру, или как этот головной убор называется… А сколько увечий среди паломников!

(За что уважаю любую религию – за смирение. За любовь к ближнему.)

Ну, физическими-то увечьями израильтян не удивишь, живем мы, повторяю, густо и не скучно. А вот с душевными проблемами посложнее будет. Тут нарядом полицейских делу не поможешь. Ежегодно в весенний период в клиниках Иерусалима выделяется вдвое больше «койко-мест» – для впечатлительных паломников. Диагноз звучит вполне научно: «Иерусалимский синдром». Опять же, паломник паломнику – рознь. Возьмем, к примеру, мужчин. Не всякий, даже сумасшедший, стремится, чтобы его распяли. Он, если даже и объявляет себя Иисусом, то… как бы это поделикатнее выразиться… старается проскочить всякие неприятные предварительные этапы, и является уже воскресшим, так оно здоровее.

Зато с женщинами случаются поразительные метаморфозы! Недавно я навещала в больнице приятеля, угодившего туда по случаю сердечного приступа. И проходя по коридору мимо одной женской палаты, была потрясена единообразным выражением лиц пациенток, – выражением, я бы сказала, торжественной святости. Все, как одна, обеими руками благоговейно поддерживали животы, расхаживая по палате мелкими осторожными шажками.

– А эти у вас тут, что – на сохранении? – поинтересовалась я.

– Да нет, – отмахнулся он, надкусывая принесенную мной шоколадку, – Это богоматери с мнимой беременностью…

…Но вот, – миновало, слава те, хосподи! В хлебных отделах израильских лавочек и супермаркетов снова изобилие булочек, кренделей, бисквитов, хлебов… В полутемных христианских храмах – прохлада и воскурение ладана.

Отгремели пасхи боевые…

До будущего года.

В разнообразно Святом Иерусалиме.

– МНЕ ГОВОРИЛИ, ЧТО У МНОГИХ «НОВЫХ РУССКИХ» СЕЙЧАС МОДНО КРЕСТИТЬСЯ В ИОРДАНЕ.

– Да-да… Кстати, та же самая Лена Галесник рассказывала, как довольные «религиозным обслуживанием» новые русские передают друг другу ее телефон. Иногда раздаются странные звонки среди ночи. Звонит некто с густым вальяжным баритоном:

– А-аль-лё… Это Пётр… – и выждав паузу, значительно: – Я от Павла.

А бывают и вовсе дикие случаи. Приехала целая компания веселых поддатых паломников, жаждут креститься. Ну, у Лены все налажено: заказываем минибус, договариваемся со священником, подкатываем к определенному месту, намоленной такой заводи… – словом, дело ясное, обряд известный, стезя проложена. И вот, после свершения обряда, главарь… извините, глава группы паломников, которого, собственно, и крестили, говорит Лене:

– Слышь, ну дело такое… надо бы обмыть…

Лена ему с готовностью:

– Не беспокойтесь, у меня в Иерусалиме есть знакомый владелец чудного ресторанчика, я всегда завожу туда небольшие группы. Там очень хорошая кухня, отменное вино…

И звонит она Шаю, владельцу ресторанчика, заранее столик заказать, потому как – сезон, и страшный наплыв туристов.

– Шай, привет, – говорит Лена, – такое дело. Мы тут крестили одного… Надо бы обмыть.

И по наступившей паузе, вдруг понимает, ЧТО она сей миг произнесла.

Дело в том, что на иврите глагол «крестить» связан именно с крестом, для евреев – проклятым орудием римской казни, на котором в древности корчились сотни тысяч страдальцев. Это примерно то же, что глагол «колесовать» – от слова «колесо». И Лена вмиг понимает, что по смыслу она произнесла примерно следующее:

– Мы тут распяли одного… надо бы обмыть.

И до сих пор, рассказывает она, когда приезжают группы паломников и надо заказать столики, она звонит Шаю, и после слов: – Шай, привет, это Лена… – выжидает, пока у него пройдет приступ истерического смеха.

– У ВАС РЕЛИГИОЗНЫЙ МУЖ, А СОБСТВЕННЫЕ ВЗАИМООТНОШЕНИЯ С ИУДАИЗМОМ?

– Как с папой. Даже если с чем-то не согласна, лучше промолчать и сделать так, как он требует. Все равно потом выясняется, что он был прав.

Кстати, папа-то у меня как раз атеист и находится в здоровой критической оппозиции к религиозной части общества. Например, приехав, ужасно возмущался, что по субботам здесь не ходит транспорт. «Что за безобразие! – восклицал папа. – Это ущемление права личности на свободу передвижения!»…

Прошло года полтора, родители снимали квартиру в центре города и полюбили спокойные субботние прогулки по тихим улицам. Когда мимо проезжал чей-то частный автомобиль, папа восклицал: «Что за безобразие! Какое право они имеют разъезжать в субботу! Это ущемление права личности на тишину!»

– ПУТЕШЕСТВУЯ ПО ИЗРАИЛЮ, ИСПЫТЫВАЕШЬ ПОСТОЯННОЕ ВОЗБУЖДЕНИЕ ОТ ТОГО, ЧТО ЭТО ТА САМАЯ ЗЕМЛЯ БИБЛИИ. ЖИЗНЬ В ИЕРУСАЛИМЕ ВОСТОРГИ СГЛАЖИВАЕТ?

– Ну, эта оранжевая, экзальтированная краска с годами тускнеет, конечно. Слушайте, я каждое утро варю себе кофе, выхожу на балкон; передо мной – Масличная гора, госпиталь Августы Виктории и колокольня русского Вознесенского монастыря, откуда тянутся басовитые колокольные оклики. Передо мной Иерусалим, а подо мною, под нашим холмом – перекресток, где произошла встреча с милосердным самаритянином. По соседству с нами деревня Эль-Азария, где случилось то самое евангельское воскрешение Лазаря… А ниже, по дороге к Мертвому морю, находится место, куда Всевышний изгнал из рая Адама и Еву… Ну, и так далее… Это моя среда обитания. Я не могу ежедневно воспринимать ее с тем же накалом туристического восторга.

– ВЫ ВСЕГДА ТАК «ВКУСНО» РАССКАЗЫВАЕТЕ И ПИШЕТЕ О КАРНАВАЛЬНОЙ СУТИ ИЕРУСАЛИМА… ТАК И ХОЧЕТСЯ ПОМЧАТЬСЯ И КУПИТЬ БИЛЕТ, ПРОЙТИСЬ СОБСТВЕННЫМИ НОГАМИ ПО ВИА ДОЛОРОСА, ПОТОРГОВАТЬСЯ – КАК ГЕРОИНЯ ВАШЕГО РОМАНА «НА СОЛНЕЧНОЙ СТОРОНЕ УЛИЦЫ» – С ТОРГОВЦЕМ НА АРАБСКОМ РЫНКЕ В СТАРОМ ГОРОДЕ… И ВДРУГ УЗНАЕШЬ В НОВОСТЯХ, ЧТО В ИЕРУСАЛИМЕ – ВЗОРВАН АВТОБУС ИЛИ РАНЕН НОЖОМ КАК РАЗ В СТАРОМ ГОРОДЕ КАКОЙ-НИБУДЬ ИТАЛЬЯНСКИЙ ТУРИСТ… НЕ СТРАШНО?

– Само собой, как же без этого. При этом, заметьте, я вас не спрашиваю – что там в новостях говорится о количестве убийств, ножевых ранений в пьяных драках и прочих происшествиях на танцплощадках за ночь в Мытищах или Люберцах… Потому, что ничего не говорится. Это Божий промысел – то, что Люберцы и Мытищи никого, кроме конкретных их жителей, не интересуют, а вот Иерусалим интересует всех. Увы, уже более трех тысяч лет.

Один мой знакомый на скептические замечания разных приезжих о провинциальности Иерусалима, справедливо вопрошает:

– А Мессия куда придет: в Париж? Или в Нижний Волочек?

Вот то-то и оно: здесь такая мощная концентрация ожиданий на один квадратный сантиметр, что воздух дрожит.

«Смерть будет вам богом…»

Что касается местожительства, то скажу твердо: я свой балкон ни на какие Версали не променяю. Нависает он над Вади Эль-Хот, древнейшей дорогой в Иерусалим, дорогой, по которой паломники и завоеватели всех мастей поднимались из Иерихонской долины в этот непокорный город. Всегда проходили здесь торговые караваны, разные люди встречались, передавались из уст, что называется, в уста предания старины…

Ну, а мой балкон тоже до известной степени – перекресток путей, место встречи проезжих людей… Редкая залетная птица, щебечущая по-русски, пролетая над Иерусалимом, не присядет на мой балкон. Шендерович подтвердит: сам сидел недавно, орешки клевал, клюв в вине замочил, байки рассказывал.

Самые разные темы питают здешние разговоры под оклики муэдзина с минарета соседней мечети.

Недавно, к примеру, оказалась здесь моя приятельница, профессор из Бостона Анна Гейфман, специалист по истории и психологии современного террора, автор книги на английском языке «Смерть будет вам Богом (от российского нигилизма до мусульманского терроризма)». В этой книге, кстати, автор подробно описывает методы, которыми создают профессиональных террористов. Описывает «фабрику смерти», дьявольское производство террористов-самоубийц: жесткий отбор в группы, психологическую подготовку, социальную инженерию, поэтизирование смерти. Аня говорила весь вечер, а я вкратце перескажу основное.

– Политические-то убийства существовали испокон веков. Но массовый террор против гражданских лиц – это достижение XX века. И, как ни удивительно, зародился он в России. Например, мало кому известно, что за несколько лет первого десятилетия нового века было осуществлено 21 000 покушений, из них 17 000 – «удачных».

Башни, рухнувшие 11 сентября в Нью-Йорке, вообще имели свой российский прообраз: боевая организация эсеров в начале века планировала уничтожить дворец в Петергофе при помощи летательного аппарата. А член боевой питерской организации большевиков Наталья Драбкина перевозила взрывчатку на теле собственной четырехлетней дочери…

…Анна оказалась в Израиле в составе группы американских наблюдателей – юристов, журналистов и политологов, которые совершили подробный и познавательный вояж по израильским тюрьмам.

В тот день, когда Аня сидела на моем балконе, Израиль обязался освободить еще одну партию палестинских заключенных. Много чего за две недели повидавшая в Израиле и совершенно обалдевшая, Аня пересказывала диалог между американским журналистом, борцом за права заключенных, и высоким чином внутренней разведки Израиля.

– Вы считаете этичным применение пыток? – спросил борец за права заключенных.

– Что вы называете пытками? – вежливо уточнил высокий чин.

– Ну, например, не давать подследственному спать…

– Послушайте, – внешне не теряя благорасположения, произнес офицер. – А вы представьте ситуацию, когда нам удалось схватить и обезвредить террориста, и он сидит передо мной, нагло развалясь. Смертной казни у нас, видите ли, не существует. Поэтому что бы он ни натворил, у него всегда есть надежда, что года через два-три-пять он может выйти на свободу в обмен на тело какого-нибудь убитого израильского солдата. Вот он сидит передо мной, но я-то знаю, что еще два таких типчика вместе с ним вышли из Шхема вчера утром и бродят где-то в поисках автобуса или дискотеки, или детского сада. Время идет, счет идет не на часы, а на минуты… И что – он у меня будет спать? – вкрадчиво осведомился толстый и на вид вполне добродушный дяденька. Повисла пауза.

– Нет, он у меня спать не будет! – закончил офицер.

И надо было видеть, с какими вытаращенными глазами специалист по террору, повидавший несколько израильских тюрем, описывала условия, в которых живут убийцы. Да еще накануне группу возили на корабли израильского военного флота, и у «борцов» была возможность сравнить весьма жесткие и тесные условия жизни военных моряков на подводных лодках и просторные камеры с телевизором, где бодрые упитанные террористы встречают «борцов за права» требованием немедленно сообщить еще адреса правозащитных организаций в Европе и Америке.

– Мы приехали с Севера после целого дня поездок – уставшие, голодные… Подоспели к самому тюремному обеду. Увидели эти фрикадельки… ох, как захотелось присоединиться к трапезе… Не дали!

До поздней ночи сидим мы на балконе. Сверкает извилистая цепочка фонарей на старинном пути паломников, торговых караванов и странников разных сортов и мастей.

Я стелю гостье постель и напоследок перед сном открываю газету.

И по известному принципу «притяжения сюжета» первым делом натыкаюсь на маленькую заметку, в которой сообщается, что двое амнистированных палестинских заключенных отказались выходить из тюрьмы. И далее по тексту: «Дело в том, что один из них решил продолжить учебу в рамках учебной программы Управления тюрем, а второй предпочел остаться в камере с братом. Палестинские заключенные выразили удовлетворение тем, что в израильских тюрьмах им создаются все условия для сдачи экзаменов на аттестат зрелости».

И уже засыпая, думаю – не взорвать ли мне кого? Отдохнуть, подучить иврит, закончить бесплатные курсы по античной, например, этике…

Глава пятая О бедном гусаре замолвите крепкое слово…

«Давайте чертыхаться, пока есть время. В раю нам этого не позволят».

Марк Твен

– ГУЛЯЯ ПО ИНТЕРНЕТУ, НАБРЕЛА НА СМУЩЕННОЕ ПРИЗНАНИЕ НЕКОЙ ЧАТЛАНКИ В ТОМ, ЧТО ВОТ, МОЛ, ЧИТАЕТ ОНА СЕЙЧАС ДИНУ РУБИНУ, ДА ПРОСТИТ ЕЕ «СЕРЬЕЗНАЯ ЧИТАЮЩАЯ ПУБЛИКА». ЖАЛЬ БЕДОЛАЖКУ, НЕ ПРОСТЯТ, НАВЕРНОЕ. И ВСЕ-ТАКИ, ЧТО В ЛИТЕРАТУРЕ – СЕРЬЕЗНО, ЧТО НЕТ, С ВАШЕЙ ТОЧКИ ЗРЕНИЯ?

– А знаете, эту извиняющуюся даму можно понять. Во всяком случае, она вполне объяснима. Есть читатели, уверенные, что «серьезная» литература должна быть тяжеловесной, труднопродираемой, с «мислями», как говорила моя бабушка, и уж, конечно, без всякого там «хохмачества». Наличие юмора в творческой палитре автора, а тем более, таких редких красок, как гротеск, сарказм, игра, довольно часто воспринимается шутовством, чем-то несерьезным, не стоящим внимания. Спросите у нее – «серьезный» ли писатель Зощенко, она, вероятно, будет страшно удивлена и назовет его юмористом. А ведь Зощенко – писатель трагический…

На мой взгляд, в литературе серьезно то, что отлично сделано с мастеровой точки зрения, что, к тому же, долго не отпускает читателя, заставляя мысленно возвращаться и возвращаться к уже прочитанной книге.

А по поводу таких драгоценных в прозаической ткани блесток, как ирония, юмор… Есть дивная притча: «Спросили у Ильи-пророка: кто из всех, собравшихся на базарной площади людей, заслужит места в будущем мире? Илья-пророк оглядел площадь со всем многочисленным людом на ней, и сказал: „Вон те два шута, что веселят народ“».

Настоящее чувство юмора невозможно имитировать, это качество врожденное, как любое дарование.

Картинка по теме:

Причем, юмор бывает самой разной природы. Например, черный юмор – чудовищный юмор сатрапа. Не помню, где и кто рассказывал мне о некоем человеке по фамилии Кухаркин. Был он стенографистом Комитета обороны в страшные годы Великой Отечественной войны. Можете представить себе то время, секретность всего, что приходилось ему стенографировать… Все четыре года войны этот человек жил, полностью изолированный от общества. Ни разу не повидал жены, детей… Но не это было самым страшным. Самым кошмарным было то, что на каждом заседании усатый генералиссимус, прогуливаясь по комнате, подходил к стенографисту и, попыхивая трубочкой, говорил: «Слишком много знаешь, Кухаркин! Пора растрэлять!»

Представьте, что переживал каждый раз этот человек.

И вот, выступая на последнем заседании Комитета обороны, посвященном великой Победе над фашизмом, Сталин сказал: «Мы побэдили нэ только благодаря мощи нашего оружия… Нэ только благодаря мужэству наших людей… Но и благодаря тому, что нэ потеряли чувства юмора… – и рукою с трубкой повел в сторону стенографиста: – Вот товарищ Кухаркин нэ даст соврать!»

А есть еще разновидность юмора, который принято – и справедливо – называть английским. Как правило, это так называемый «невозмутимый юмор положений».

Например, устав старейшего в мире Кембриджского университета, как известно, содержит бесчисленное множество законов, ведь они копились чуть ли не с XI века, и никто их не отменял. И вот однажды группа студентов отказалась сдавать экзамен: ребята раскопали в уставе университета какой-то закон XIV века, согласно которому администрация университета на экзаменах обязана выдавать студентам по кружке пива и по свиной отбивной… Через неделю вся группа смутьянов получила уведомления о штрафе: в ответ на демарш этих наглецов профессора откопали в уставе университета закон XII века, согласно которому на экзамен студент обязан являться с кинжалом на поясе… Правда, великолепный, чисто английский педагогический прием?

По поводу не отменяемых веками законов: друзья-американцы мне рассказывали, что во многих штатах остались вполне действующие законы, записанные и запротоколированные два века назад. Моя подруга уверяла меня, что действующим законом штата Массачусетс является такой: «Запрещено выбрасывать из движущегося трамвая мертвую обезьяну». А также: «Запрещено приводить корову в Сити-холл (то есть, в здание муниципалитета)».

А есть еще юмор словесной игры. Эквилибристика. Тут надо обладать особым даром к переворачиванию смыслов. Как известно, выдающийся режиссер Сергей Параджанов отсидел несколько лет в заключении. Наконец, освободился, вернулся к творческой деятельности… Со временем стали его даже выпускать на разные международные фестивали. И вот, будучи на одном из этих фестивалей где-то за границей, он, как и остальные, получает приглашение на торжественный прием. В приглашении указан также вид одежды: смокинг. Параджанов, само собой, явился на прием в джинсах и свитере, но по пути успел свинтить где-то табличку: «ноу смокинг», повесил ее себе на грудь, так и красовался…

– СУДЯ ПО ВАШИМ ПРОИЗВЕДЕНИЯМ, ВЫ – ОТЧАЯННЫЙ ЖИЗНЕЛЮБ. ЧТО ПИТАЕТ ВАШУ ЛЮБОВЬ? ЧТО ВЫЗЫВАЕТ СКУКУ?

– Вот уж не стоит судить о характере автора по его произведениям. Я это в каждом интервью повторяю. Не верьте писателю на слово – это сочиненное слово, как и положено по профессии. Что касается жизнелюбия: да, большинство людей все же – жизнелюбы, если, конечно, они в своем уме, не находятся под ударом страшного объективного горя и не собираются в ближайшее время сводить с жизнью счеты. И всех нас питает любовь к близким, к каким-то мелким личным удовольствиям: тут и планы на будущее, и тьма желаний и устремлений… да что я, вы и сами знаете – жизнь штука увлекательная.

Скуку у меня вызывает только бездарность, в любом ее проявлении, будь то общественное сборище, бесталанная рукопись, пустой человек…

– НА ВАШЕМ ТВОРЧЕСКОМ ВЕЧЕРЕ В ЦЕНТРАЛЬНОМ ДОМЕ ЛИТЕРАТОРОВ ВЫЯСНИЛОСЬ, ЧТО ВЫ, ОКАЗЫВАЕТСЯ, ЗАМЕЧАТЕЛЬНО ПОЕТЕ! ВЫ УЧИЛИСЬ ПЕНИЮ?

– Ну что вы, какое там пение… У меня, правда, консерваторское образование, многолетнее пение в хоре и прочая сентиментальная бодяга… Нет, я не пою в том смысле, в каком вы это представили. Разве что когда посуду мою, или гуляю со своим псом… тогда в ход идет все, что на ум придет: Окуджава, романсы, неприличные куплеты…

– КСТАТИ О НЕПРИЛИЧНЫХ КУПЛЕТАХ. ТОМАС ХАРДИ ОДНАЖДЫ СКАЗАЛ: «СМЫСЛ ВЕРЫ НЕ В ТОМ, ЧТОБЫ ПОСЕЛИТЬСЯ НА НЕБЕСАХ, А В ТОМ, ЧТОБЫ ПОСЕЛИТЬ НЕБЕСА В СЕБЕ». КАК ПО-ВАШЕМУ, СТОИТ ЛИ ТЯНУТЬСЯ?

– Боюсь, не могу быть экспертом в этом вопросе. Я – великая охальница, на небеса меня не пустят. Что касается заселения собственной души кем бы и чем бы то ни было… нет, я категорически предпочитаю, чтобы в ней пока обитала моя собственная, не бог весть, возможно, какая, но все же единая во всех ипостасях личность. Мне ее достаточно.

Против существования небес, как таковых, вообще-то не возражаю, и даже регулярно поднимаю к ним вопрошающий взор… Но не всегда сама соответствую уровню святости. В конце-концов, у каждого имеется своя рифма на слово «звезда».

– ВАШ ДОВОЛЬНО СВОБОДНЫЙ ЯЗЫК ПРИПРАВЛЕН КРЕПКИМИ СЛОВЕЧКАМИ… ВО ВСЯКОМ СЛУЧАЕ, ВЫ НИКОГДА ЭТОГО НЕ ОТРИЦАЕТЕ.

– А как же, я «употребляю», как говорили на Руси степенные алкоголики… Нет, бывает, что человек по своему темпераменту вполне в силах оставаться в пределах конвенциональной лексики. И душа не просит большего накала эмоций. А бывает – требует сильнейшего градуса. Это как диапазон певца – кто-то берет верхнее «ми», а кто-то и до «ля» дотягивается. Слово – энергетический сгусток. Бывают ситуации, когда обычных слов для вербального изъявления эмоций явно недостаточно. Тогда, чтобы вас не хватил удар, надо ругнуться, сбросить напряжение. В прозе это – сильная краска, я ею пользуюсь достаточно редко.

И вообще, что вы называете «крепкими словечками»? Все ведь относительно.

Однажды мы, с моей немецкой переводчицей, обсуждали какие-то сложные для нее моменты в переводе моего романа «Вот идет Мессия!..» И она, запнувшись на мгновение, с явным напряжением мне говорит:

– Да, знаете, есть много непереводимых выражений.

Я насторожилась:

– Уточните, – говорю.

– Ну вот, например, у вас героиня, писательница, кричит взрослому сыну: «Свола-а-ачь! Говнюк паршивый!» Немецкий читатель этого не поймет.

– То есть, как? – спрашиваю. – Вы хотите сказать, что в немецком языке нет слова «говнюк»?

– Да нет, – смущаясь, выдавливает она. – Есть, конечно… Но подобные слова могут быть произнесены… ну… в тюрьме, там… на стройке… А мать… Не может мать крикнуть ТАКОЕ сыну!

Я вздохнула и говорю:

– Смотря какая мать, смотря какому сыну!

Знаете, я ведь себя ощущаю человеком мастеровым. У меня отец – художник, муж – художник, сама я семнадцать лет отдала одному из каторжных искусств – музыке. Я с детства привыкла относиться к искусству как к весьма вещественному и тяжелому труду. Выросла среди подрамников, рам, мольбертов, холстов, среди плотницких инструментов, при помощи которых эти подрамники сбиваются… Я боготворю материал, уверена, что подлинное искусство всегда рождается из материала – неважно, что он собой представляет – крошево прошлой жизни, сегодняшний день с его каруселью лиц, жестов, обрывков диалогов; да, и крепкое словцо, вовремя и к месту произнесенное… – все это материал для литературы. Глина, из которой лепится литературный Голем. Попробуйте потребовать от художника-монументалиста, чтобы в своем панно он использовал только краски чистых оттенков.

В таком сложном аспекте прозы, как речевая характеристика героев, нельзя допустить ни малейшей фальши. И если меня упрекает кто-то в слишком грубых репликах того или другого персонажа, я обычно привожу такой пример. Представьте, что ученик второго класса Витя Морозов не сделал домашнего задания. И вам надо предположить, что ему скажет учительница. Скажет она примерно следующее: «Витя, как тебе не стыдно! Ты совсем разленился в последнее время. Если завтра ты не принесешь решение этих задач, я должна буду вызвать в школу твоих родителей!» В этом пассаже ничего не коробит читателя, потому что слова учительницы полностью совпадают с ее образом и укладываются в ее «речевую характеристику».

Далее, представьте других героев. Экскаваторщик Федя Петров, отмолотив смену, возвращается домой. И вместо заслуженного обеда обнаруживает дома жену, весь день читающую детектив Дарьи, скажем, Донцовой. Что может произнести наш экскаваторщик в данной ситуации? А произнесет он примерно следующее: «Ты, Машка, совсем охренела с этой Донцовой?! У тебя совесть, блин, есть или нет?! Я пашу, как собака, прихожу голодный, а в доме жрать нечего!» Тут – может и с некоторой натяжкой – читатель тоже склонен поверить автору. Хотя экскаваторщик Федя может и покрепче чего выпалить, может и к физиономии супруги приложиться. У экскаваторщиков – в зависимости от характера и степени опьянения – всяко бывает…

Но вот уж предлагаю представить некую сцену в кардинально иной среде.

Огромный рыболовецкий траулер. Идет путина, горячая страда, вытягивание трала… И юный помощник боцмана Петька Косой (бывает ли, кстати, боцман на рыболовецком траулере? не знаю, не суть важно) по глупости и нерадивости допускает какую-нибудь грубую ошибку, от которой стопорится весь процесс лова. А теперь я предлагаю вам самим сочинить тот текст, который Петьке Косому сейчас выдаст сивоусый красноносый и продутый всеми ветрами грубый боцман… Ну как? Представили? То-то же… Я про рыболовецкий траулер еще не писала, не пробовала… А ну, как придется? Правда ведь дороже всего!

К тому же, случаются в жизни ситуации, когда доскональное знание этого пласта русского языка просто необходимо.

Картинка по теме:

В начале войны моя семнадцатилетняя мама была эвакуирована в казахстанское село Степное, станция Джанибек.

Это был большой совхоз, и довольно скоро маму пристроили учетчицей на один из участков. Работала она вдвоем с подружкой Тоней, такой же эвакуированной. Однажды утром бригадир Степан Ильич, добрейший дядька, сказал им:

– Дывчата, есть сёдни вам дело. Надо ихаты на седьмой участок, отвезти продукты в аэроклуб. А назад привезти оборудование. Там хлопци в аэроклубе все знають, воны сгрузять и погрузять. Вам только лошадку погонять…

Тут городские девушки осторожно у Степана Ильича поинтересовались – собственно, как ее, эту лошадку, «погонять»? Обе-то они с лошадьми дела никогда не имели.

Степан Ильич в ответ на это умилился и пообещал, что лошадку даст самую смирную, «что твоя голубка».

Привели кобылу – действительно, смирную на вид. Ящики с продуктами погрузили на телегу. И Степан Ильич, покашливая и помыкивая, сказал:

– Кобылка-то она, слов нет, мирная… только тут одна хитрость имеется… у нее, дывчата, матерный ход…

– Какой это – матерный? – удивилась мама.

– Та бежитъ она только под eти самые слова. Так привыкла. – Он взял в руки кнут. – Взбирайтеся, дывчата. Щас покажу. – И взмахнув кнутом, выдал заливистую фразу такой непечатной силы, что «дывчата» в ужасе прикрыли глаза и зажали ладонями уши. А лошадка рванула так, что телега прыгнула, как живая, и резво покатила по дороге.

Вывезя девушек за околицу, Степан Ильич слез с телеги, передал моей маме поводья и, полагая, что девчата вызубрили урок назубок, удалился в сторону поля…

Мама взмахнула кнутом, крикнула – как в кино не раз видала: – Н-но!!! Н-но, голубка!!!

Кобыла и ухом не повела.

– Н-но, милая! – кричала мама, – пошла, пошла-а-а!

Никуда она не пошла. Так и стояла, как вкопанная.

Тогда Тоня попыталась сдвинуть кобылу с места. Она помнила, как возчик на даче погонял свою лошадку:

– Па-а-ашла-а-а!!! – вопили обе девушки хором. – Н-но, за-лет-ная!!!

Но залетной было, судя по всему, абсолютно наплевать на обеих городских цац. Так прошло минут двадцать. Стало припекать летнее солнце…

– Знаешь что, – предложила мама. – Давай я возьму ее под уздцы, и просто буду тянуть вперед. А ты погоняй… Потом поменяемся местами.

Проклятая кобыла нехотя тронулась с места и валким шагом поплелась за мамой по дороге…

…Полтавский аэроклуб, эвакуированный в тот же совхоз, находился действительно в пяти километрах от села. Ребята доучивались летному делу перед отправкой на фронт. В то утро четверо будущих летчиков сидели на бревне неподалеку от ангара, с наслаждением по очереди затягиваясь папироской…

– Эй, гляди, ребята! – сказал вдруг самый зоркий из них. – Эт чего там такое?

Но долго еще они никак не могли различить в облаке пыли странную группу, плетущуюся по дороге к летному полю…

Когда, наконец, измученные девушки доволокли сволочную кобылу до места, и объяснили ребятам суть проблемы, те несколько минут не могли разогнуться от гогота. Ржали до слез.

– Эт беда, так беда-а-а, – все повторял один из них, вытирая слезы. – Эт беда го-оръкая…

Затем за пять минут ящики были с телеги сгружены, оборудование, наоборот, погружено, и сердобольные курсанты вызвались проводить до села таких хорошеньких страдалиц.

Один из них натянул вожжи, крикнул: – Ну, девчата, закрывайте ухи! – огрел бесстыжую кобылу кнутом и… пригнулись травы от богатырского припева, какому позавидовали бы портовые грузчики.

Освобожденная, счастливая кобыла рванула во всю мощь и полетела над дорогой, как Конек-горбунок…

Насчет особых таких белоснежных пуристов русской словесности… Бывает, мне на выступлениях приходят записки: «Ну, что ж вы, прям, как Губерман! А еще женщина…»

Тут хорошо вовремя про Бунина ввернуть, Ивана Алексеевича, великого стилиста, который был собирателем и грамотным «пользователем» ненормативной, как жеманно сейчас выражаются, лексики. Однажды в Париже он на такси куда-то опаздывал, и сидя позади шофера, в ярости страшно матерился. Шофер, из русских офицеров, слушал-слушал, наконец, оборачивается и говорит: «Ну, вот что, господин хороший! Я пять лет на флоте прослужил, но такого мне слышать еще не приходилось!» На что Бунин воскликнул: «А вы как полагали, милостивый государь! Я – почетный член Русской академии изящной словесности!»

– ТУТ ВОТ ЧТО ИНТЕРЕСНО: ЭТОТ СЛОЙ ЯЗЫКА СУЩЕСТВУЕТ, И СУЩЕСТВОВАЛ ИЗДРЕВЛЕ…

– Совершенно точно. Им не брезговали великие писатели, художники, актеры… (Талантливые люди, с чутким слухом, обычно пользуются этой особой краской в разговоре умело, к месту, артистично и остроумно). Однако существовала всегда и цензура. Как официальная, государственная, так и внутренняя цензура авторов. Поэт XVIII-го, XIX-го века мог сочинить стихотворение, поэму с вкраплением матерных слов – для себя, для круга друзей. Такие произведения ходили в списках. Их знали, читали, их цитировали… То есть, этот слой языка в культуре, в литературе присутствовал всегда, но в подполье; из подполья в России он вышел в конце прошлого века, с падением советской империи.

Но и в советское время в устной, обыденной речи эта часть языка использовалась вполне. Причем, не только «простыми работягами», отнюдь.

Вспоминаю рассказ моего друга, архитектора.

В институт градостроительства в восьмидесятые годы руководство КГБ попыталось внедрить своего человека. Явился в отдел кадров такой стерильный молодчик со стертым лицом, в сером костюме. Написал заявление: «Прошу принять меня на должность архЕтектора». Словом, ясно было – из какой организации явился паренек.

Директор института градостроительства – доктор наук, профессор, лауреат Государственной премии, автор монографий и проч. и проч. – да и, кроме того, крепкий отличный мужик, – прочел это заявление и написал поперек листка резолюцию: «Послать этого архЕтектора в пЕзду!»

Ну, разве не единственно верная реакция подлинно интеллигентного и, главное, внутренне свободного человека?

– В ОДНОМ ИЗ СВОИХ ЭССЕ ВЫ ОЧЕНЬ СМЕШНО ПИСАЛИ О НЕКОТОРЫХ ИВРИТСКИХ СЛОВАХ, ПО ЗВУЧАНИЮ НАПОМИНАЮЩИХ РУССКИЙ МАТ, А ПО СМЫСЛУ ВПОЛНЕ НЕВИННЫХ, ДАЖЕ ОФИЦИАЛЬНЫХ, И ВЕСЬМА В БЫТУ УПОТРЕБИМЫХ. А ЧТО СЕЙЧАС, КОГДА ВЫ УЖЕ ДАВНО ЖИВЕТЕ В ИЗРАИЛЕ И СВОБОДНО ГОВОРИТЕ НА ИВРИТЕ, ЭТИ СЛОВА – ОНИ СПОКОЙНО ПРОГОВАРИВАЮТСЯ, ИЛИ ВСЕ ЖЕ С НЕКОТОРОЙ ЗАПИНКОЙ?

– Знаете, в любом языке можно наткнуться на подобные казусы. В Голландии я вполне спокойно говорила по утрам горничной в отеле: «Хуй морген!»

Ну, что ты будешь делать…

Иврит в этом смысле язык замечательный – очень, если можно так выразиться, русский.

Я помню, о каком эссе вы говорите. Я описывала там недоразумение, связанное со словом «дахуй» – «отсроченный, отложенный». Отсроченный чек, – понятие в Израиле обыденное, каждодневное.

Наш друг художник Саша Окунь вспоминал время своего приезда в Израиль, тому уже лет тридцать.

– Хорошее было времечко, – вспоминал Саша. – Нас, «русских», приезжало так немного, что в обществе очень принято было помогать, всеми силами устраивать вновь прибывших, приносить продукты, одежду, а то и деньги…

Однажды мы с Веркой возвращаемся домой, нас встречает матушка и несколько обескураженно говорит: «А тут приходил какой-то человек. Симпатичный, но странный. Вот, какую-то бумажку оставил». Смотрим – чек на приличную сумму.

Потом выяснилось, что это художник Яша Блюмин, – в прошлом тоже, как и Окуни, ленинградец, – пришел с тем, чтоб поддержать новеньких.

– Я открыла, он вошел, – рассказывала матушка. – Достал эту бумажку, вручил мне и сказал: «Хлеб да соль, чек дахуй…»

Картинка по теме (из писем читателей):

«Хочу поделиться одной литературной историей, произошедшей этим летом в городе Чехове. Я посещала местный рынок, и мой взгляд упал на распахнутый ворот проходящего мимо молодого человека. У него на груди полукругом шла татуировка, некая надпись. Как человек, очень любящий читать, да и вообще, находясь в городе имени великого писателя, я не удержалась и прочитала текст на груди этого парня. Надпись замысловатым шрифтом была следующая: „Дадим БЛЕДЯМ отпор!“

Я просто растерялась. Ну что мне делать? Указать молодому человеку на орфографическую ошибку, или нет? Мысленно металась между проверочным словом и тем местом, куда он меня наверняка пошлет, если я ему что-нибудь скажу. Так и промолчала…»

– И ВСЕ-ТАКИ, СОГЛАСИТЕСЬ, ЧТО ОТНЮДЬ НЕ КАЖДЫЙ МОЖЕТ УПОТРЕБЛЯТЬ НЕНОРМАТИВНЫЕ СЛОВА К МЕСТУ, СО ВКУСОМ, И В ЕДИНСТВЕННО ВЕРНОМ КОНТЕКСТЕ?

– Абсолютно с вами согласна! И даже более того: в устном рассказе для этого необходимы и соответствующая интонация, и даже выражение лица. Например, однажды писательница Светлана Шенбрунн с совершенно невозмутимым лицом рассказывала в небольшой компании эпизод из своей служебной поездки в Киев. Все, кто слышал этот рассказ, от смеха буквально задыхались. Все, кроме самой рассказчицы.

Картинка по теме – байка Светланы Шенбрунн:

«В Киеве меня повсюду водил Миня Мулярчик – сохнутовский прожженный волк. С ним связано много разных забавных нелепых историй. Он очень активный и в то же время наивный и даже сентиментальный человек. Всем хочет помочь, даже незнакомым; все организовать лучшим образом, все устроить… и вечно оказывается в идиотской ситуации.

Гуляли мы с ним по Крещатику, вышли на какие-то торговые ряды. Вижу – стоит пожилой хохол, продает свитера. Вполне приличные свитера. Но сам явно в глубоком похмелье и жаждет принять. Черт меня дернул, вознамерилась я купить свитера сыновьям.

А Миня такой активный, даже выбрать мне самой не дает. Трижды менял серый свитер с треугольным вырезом на черный с круглым. Продавец, вижу, совсем доходит. Ладно, думаю, пора платить, пусть страдалец опохмелится. И достаю кошелек.

Миня хватает меня за руку, оттаскивает в сторону и шипит:

– Постой! Ты, собственно, чем собираешься платить?

– Как чем? Деньгами.

– Подожди, у меня есть рубли, мы ему рублями заплатим. Ему даже выгоднее будет.

– Да брось, Миня, кому здесь нужны рубли. Человек продает свитера и хочет, конечно, не рубли, а привычную местную валюту, родные гривны…

– Постой, ты ничего не понимаешь, отойди, я сам с ним разберусь!

Он подошел к хохлу, стал перебирать свитера по третьему кругу, снова уточнял размеры, менял расцветки, заставлял заменять круглый ворот на треугольный… Наконец, говорит:

– Значит, так: я заплачу тебе рублями.

Тот вытаращил глаза:

– Шо-о-о-о?! На кой ляд мне твои москалъни карбованци!

– Как на кой ляд! Ты посчитай, – в долларе сколько гривен? А рублей? – (затем последовал пулеметный пересчет), – вот, таким образом, еще остается сдача 2 рубля, я ее тебе просто подарю!

Хохол так и стоял, качаясь, выпучив глаза, пытаясь понять – что от него хочет этот вертлявый, кудрявый и лысый… На лице его отразилась похмельная тоска.

– Жид, – проговорил он умоляюще. – Отойди! Все равно ведь наебешъ!

– Ну вот, прямо я приехал из Иерусалима, чтобы тебя здесь наебатъ! – с горячей обидой воскликнул Миня. – Прямо, вот, нечего мне делать, кроме как здесь тебя вот это вот!.. Смотри, мудила: ты пересчитай сначала на рубли, потом на доллары, потом переведи в гривны, и увидишь, что ты в наваре, а я в накладе. Потому что еще тебе 2 рубля добавляю! Ну?!

– Жид… – повторил тот в неподдельной тоске. – Я же все равно никогда этого не сосчитаю, а ты все равно наебешъ…

– Вот какой дурак упертый! Ему объясняют разницу конвертации, ему готовы доплатить за беспокойство, а он своей выгоды не чует!

Миня продолжал размахивать перед носом одуревшего хохла своими ручками, что-то доказывал, плевался, уходил, возвращался опять. Я стояла в сторонке, как брошенная. Наконец, хохол сказал:

– Все, жид, нету у меня сил. Не мельтеши… Забирай товар, давай свои рубли… Только я ведь все равно знаю, что наебешъ.

– Ну, что ты себе в голову вбил, а?! Вот какие мифы живучие! Смотри! (Дальше опять шла рублево-долларово-гривневая скороговорка, завершенная все теми же двумя рублями, и торжествующей присказкой: – Держи, и не говори, что жид тебя наебал!)

Когда мы отошли к машине и уже сели в нее, Миня вдруг замер, открыв рот, словно подсчитывая что-то в уме, вытаращил глаза, охнул и сказал:

– Ой… а ведь я его наебал!

– Миня, – выпалила я в сердцах, – чтоб ты лопнул со своей коммерцией!

Мы выскочили из машины и побежали к месту сделки. Но хохол, как и следовало предположить, уже ушел опохмеляться. Что там говорить! Живучи мифы. Живучи!»

Кстати, та же Светлана Шенбрунн однажды описывала сценку, которую наблюдала из окна заштатной гостиницы в Курске. Дело происходило, между прочим, 8 марта, в Женский, извините, день.

Под скамейкой, неподалеку от входа в гостиницу валялась сильно нетрезвая дама в весьма непотребном виде: поза самая фривольная, в одежде полный беспорядок. Над ней стояли двое озадаченных мужчин: местный дворник в кожаном фартуке и его собутыльник.

– Коль… – предлагал собутыльник, – ну давай мы оттащим ее с обзору публики куда подале… Вон, пусть в кустах проспится…

А дворник отвечал: – Не трожь! Пусть гуляет. Ее праздник!

И Светлана же рассказывала про знакомого пенсионера, в прошлом – большого ученого, известного математика, одного из создателей знаменитого орудия «Катюша». Вышел тот как-то с кошелкой в соседний гастроном. Мороз был сильный, нос у него покраснел, опух…

Бежит к нему наперерез с бутылкой алкаш:

– Дед, третьим будешь?

У старого ученого сработала его математическая логика. Он сказал:

– Пока не вижу твоего второго.

Алкаш выставил два пальца и страстно крикнул:

– Дед, я – двое!

– КОГДА ЧИТАЕШЬ ВАШИ КНИГИ, ТО И ДЕЛО ЛОВИШЬ СЕБЯ НА ОЩУЩЕНИИ ЛИЧНОГО СВОЕГО ПРИСУТСТВИЯ – НЕВАЖНО, ЧТО ВЫ ОПИСЫВАЕТЕ – ОБЪЯСНЕНИЕ В ЛЮБВИ ИЛИ ПЬЯНУЮ ДРАКУ. НАСЧЕТ ЛЮБВИ ВСЕ ЯСНО – ТАКОЙ ОПЫТ ЕСТЬ У КАЖДОГО. А ВОТ ОТКУДА ПОДОБНАЯ ОСВЕДОМЛЕННОСТЬ В ТОМ, ЧТО КАСАЕТСЯ РЕАЛИЙ И ЯЗЫКА БЫДЛА?

– Ну-ка, полегче, полегче насчет «быдла». Вот как только писатель хотя бы мысленно произнесет это словцо по отношению к так называемому «простому человеку», считайте, что его творческая карьера подошла к концу. Помните замечательный анекдот про ассенизатора: он спускается в выгребную яму и наполняет ведро содержимым. А его помощник на веревке тащит ведро наверх. И не удерживает его; ведро опрокидывается на голову «начальника», и тот, отирая усы и голову, в сердцах произносит: «Эх, не быть те, Васька, за старшого! Быть те всю жизнь на подхвате».

Так вот, пренебрежение малейшей деталью прекрасной, свинской, ослепительной и ужасной жизни, что тебя окружает, грозит писателю полной потерей квалификации. Не быть ему за старшого.

– ДА, НО ГДЕ Ж ВЫ ВСЕ ЭТО БЕРЕТЕ? ИНОГДА ВОЗНИКАЕТ ВПЕЧАТЛЕНИЕ, ЧТО ВЫ И В ЗАКЛЮЧЕНИИ ПОСИДЕЛИ, И В ВОРОВСКОМ ПРИТОНЕ НЕ РАЗ БЫВАЛИ, И В ШАЛМАНАХ СИЖИВАЛИ…

– Ну во-первых, я выросла во дворе южного, криминального, пылкого города с таким пестрым составом населения, что жить сейчас в какой-нибудь моноэтнической стране мне просто было бы тоскливо. У меня в ушах до сих пор звучит «разноплеменный говор». Я вам и сейчас изображу любой акцент – узбекский, армянский, грузинский… Нам, бывшим ташкентцам, разбросанным по миру, поэтому всегда странно проявление любой ксенофобии.

В юности, впервые в жизни оказавшись на пляже в Сочи, я была шокирована своеобразным ухаживанием молодого человека «из местных». «Девушка, ви грузинка?» – спросил он. – «Нет», – ответила я. – «Армянка?» – «Нет…» – «Азербайджянка?» – «Нет-нет…» Тогда он поскучнел и заявил: – «Нэ допускаю мисли!»

«Живую жизнь» вокруг себя я видела с детства – много солнца, длинное лето, с утра до вечера беготня по двору. Кстати, первую в своей жизни смертную драку я видела очень близко, страшно, подробно – мне было лет шесть. До сих пор у меня перед глазами окровавленная голова с оскаленной улыбкой, мотающаяся по асфальту Эта драка сослужила отличную службу сорок лет спустя: она описана в романе «На солнечной стороне улицы», вот так-то.

Ну и самая разная пестрая компания с юности – актеры, музыканты, художники… знаете, отнюдь не белые воротнички, нет… и не белые перчатки. Актерство, вообще, сценическая братия – очень богатые закрома для любого страждущего уха, для любого живого воображения. А я с юности обожаю актерские байки. Помню в Ташкентском ТЮЗе некую пьесу из пионерской жизни: пионервожатого Петю играла пожилая артистка труппы. И на ее призыв срочно провести классное собрание нетрезвый актер, исполняющий роль завуча, воскликнул: – Ты права… мой мальчик!

Виктор Шендерович рассказал мне байку о выдающемся трагике М.

М. сильно закладывал, как и полагается по профессии; иногда его вытаскивали из канав и приволакивали перед спектаклем в гримерную, где почтительно колошматили по физиономии, отпаивали, брили-гримировали и выпускали на сцену под шепот суфлера. Но трагик был из первейших.

И вот так его однажды приволокли, отмыли, усадили в кресло… гримируют… Через час – выход…

– А… шо сёдни… их-рам? – еле ворочая языком, спрашивает трагик.

– «Гамлета», Николай Лексанч! – отвечает гример.

– Да – а? А… Гамлета… хто… грат?

– Да вы, вы, Николай Лексанч!

– Да-а-а?! М-м… м-можно на пьеску взглянуть?

Притаскивают ему текст пьесы… Он долго смотрит на разворот страниц… пытается сфокусировать взгляд… морщит лоб… Наконец, произносит уважительно-удивленно:

– О-о-о, а пьеска-то… в стихах!

Кроме того, я всегда заговариваю с первым встречным-поперечным, и немедленно перехожу на язык этого встречного, включая жестикуляцию, интонации, даже тембр голоса. Это – актерство, которое сидит в печенках. В незнакомом городе, или после долгого отсутствия очень люблю разговаривать с водителями: выясняю, как говорит моя мама «ситуацию на местности». Таксисты – это настоящий кладезь самых разнообразных сведений! Я разговариваю со всеми таксистами во всех странах. Я же писатель, оборотень, Арлекин, шулер и шут – мне интересно всё понять, влезть в чужую жизнь, пощупать ее с изнанки. Для меня это хлеб насущный, соль земли, моя любовь: персонажи.

В последнюю по времени поездку в Москву я за одним водителем даже записала: «Девчонки пригородные, вон, по вокзалам промышляют. На хлеб-то надо наголодранить». – «А родители как отпускают?» – спросила я. Он заметил: – «А что родители… Они сами из куля в рогожу переворачиваются».

Причем, точно знаю, от какого человека извлеку «материал», а какого даже трогать не надо. Я это чувствую, как вампир чует свежую теплую кровь.

Иногда срабатывает метод общения «от обратного».

Однажды после записи на «Эхе Москвы» я стою на Новом Арбате, ловлю машину. Возле меня останавливается автомобиль:

– Сколько?

Я говорю:

– Голубчик, я не знаю сколько, это вы мне должны сказать.

И он от этого «голубчика» и моего, якобы, абсолютного идиотического доверия, сначала оторопевает.

– Не, ну… какая ваша цена-то?

– Ей-богу, не знаю. Двести?

– Садитесь!

– Вот спасибо, голубчик!

Сажусь, и он, уже контуженный этим моим «голубчиком», уже слегка размягченный, тут же начинает делиться размышлениями, рассказывать, какая тяжелая жизнь, какой город тяжелый, и проклятая эта, вот, милиция!

– Понимаете, дерут ведь страшно, без зазрения совести, и рука руку моет, и как вот это называется, есть такое слово…

Я говорю: «Коррупция?»

– Точно! Как вы сказали?

– Коррупция.

– Вот эта коррупция, да, ну вы ж понимаете, ты станешь чего-то доказывать, а он заберет права, и всё, вроде ты чего-то не подписал… Потом – что еще творят? Раскопают какой переулок, – а я туда всю жизнь заворачивал, – вчера, по привычке сунулся, а там в кустах – «кирпич».

– Как – в кустах?

– В кустах поставят «кирпич», чтоб, значит, не видно. И мент сидит в засаде. А ты по привычке туда зарулил. Ну, забрал он права, и всё. Иди к адвокату. Я иду к адвокату, а это 40 тыщ, и он в сговоре с этим адвокатом. Как вы сказали слово-то… которое?..

– Коррупция.

– О, коррупция! Или, опять же, вот, моя сестра сдаёт комнату в квартире. А мент приходит, как по часам. Дай ему…

– Что ему дать?

– Ну, как же? Те, которые комнату снимают, менту отстегивают.

– За что?

– Он их крышует…

– Зачем?

Крышует, говорю.

– Понятно…

– А теперь – что? Ежли они бузят, пьянка там, или громко музыку включили, ему ж теперь не пожалуешься, он же их крышует… Как вы сказали, слово называется?

– Коррупция.

– ТАК ЧТО У ВАС СВОИ ОСВЕДОМИТЕЛИ, СВОИ ИСТОЧНИКИ ИНФОРМАЦИИ?

– Я просто знаю, за какой конец нити потянуть, чей роток развязать.

Ведь кто-то может три часа безостановочно рассказывать всю свою жизнь, и я не возьму ни слова: обыденная вязкая тусклая речь… А другой произнесет две-три фразы… – и это блеск, веер павлиньего хвоста. Пир души!

Картинка по теме – байка Натальи Рапопорт.

«Все-таки, что замечательно в Москве – передвигаться иностранцу очень просто. Особенно, когда иностранец по-русски мало-мало разбирает. Выходишь на дорогу, поднимаешь руку, останавливается машина, – езжай, куда надо.

Как-то опаздывала я на встречу, поймала машину и еду, довольная – авось успею!

Водитель, мрачный такой молодой человек вдруг говорит мне:

– Вы не думайте, что едете в обыкновенной машине…

Я удивилась:

– А что такого необыкновенного в твоей машине?

– А я вожу председателя избиркома Жириновского.

– Да ну! Ишь ты… А Самого-то видел?

– Ви-и-дел, – говорит. – Он в прошлом годе в ресторане день рождения отмечал, я помогал подарки в машину складывать. Огромные такие часы с боем – тяжелые! – занес с трудом. Оборачиваюсь – сам стоит. Подает мне бумажку в сотню долларов.

– Что-то, – говорит, – рожа твоя мне знакомая.

– А я, – говорю, – вожу председателя твоего избиркома.

– А сам за меня будешь голосовать?

– Да на хрена, – говорю, – ты мне сдался!..

Тогда он достает еще одну сотенную!

– А сейчас, – спрашивает, – голосовать будешь?

– Сейчас подумаю…

Парень сделал коротенькую, но весомую паузу, и кивнул: – Откройте бардачок!

Открываю бардачок, там лежат две сотенные долларовые банкноты.

Вот, – проговорил удовлетворенно, – не меняю. Берегу… Надо беречь, понимаешь: все ж реликвия – сам Жириновский подарил!

– А голосовать-то за него… Голосовал?

Он усмехнулся и протянул: – Да на хрена он мне сда-а-лся…»

– ТО ЕСТЬ, ВЫ НАСТАИВАЕТЕ НА ПРИНЦИПЕ «ИЗ ПЕСНИ СЛОВ НЕ ВЫКИНЕШЬ»?

– Понимаете, выкинуть, конечно, можно все, что угодно. Особенно, когда человек – а я таких встречала, – ни при каких обстоятельствах, даже в нужном контексте не выносит звучания «крамольного» слова.

То есть, такой человек теоретически знает о существовании подобных слов, но как шаман, трепещущий при имени злого духа, принимается немедленно бить в бубен, этого самого духа изгоняя. Тоже проявление суеверия.

Но зачем портить песню? Бывают истории, которые рассказывать, ставя многоточие вместо крепкого и точного слова – просто пошлость и трусость. И глупость.

Картинка по теме:

Художник Дмитрий Леон был человеком примечательным – осанистый, высокий, бородатый – ну просто библейский пророк!

И вот как-то не повезло: ногу сломал. Закатали ногу в гипс, и сидел Дима дома, тосковал… А на дворе – лето, все приличные москвичи на юга потянулись…

Ввалились к нему двое приятелей-художников, стали уговаривать поехать в Крым.

– Дим, – уговаривали, – все ж гениально просто: мы тебя до поезда дотащим, а там возляжем на морском песочке, – в картишки играть, пейзажи разглядывать, на девочек любоваться…

Уговорили! И до поезда, как обещали, друга дотащили.

Приезжают в Коктебель… А там уже отдыхающих видимо-невидимо, все занято – санатории, гостиницы, квартиры, комнаты, сараи, курятники… Под страшным солнцем двое страдальцев, сцепив руки «стульчиком», до вечера таскали тяжеленного Леона с его гипсовой пушкой… Думали, помрут, рухнут на землю и разом кончатся…

Наконец, на окраине Коктебеля, в грязном покосившемся домишке отыскалась комната, бывшая кладовка. Хозяин – старый алкаш со свинцовой физиономией – мрачно оглядел эту троицу и сказал:

– Значить так! Кипятильник не включать, музыку не ихрать, радива не слушать, блядей не водить… Понятно?

Злой измученный Леон протянул: – Поня-а-атно!

– Чего тебе понятно?!

– А то, – сказал Леон, – что пошел ты на хуй!

– Дим-Дим-Дим! – всполошились друзья, которых перспектива тащить и дальше тяжеленного Леона пугала гораздо больше строгих правил хозяина. – Дим-Дим, не надо, а? Все нормально, Дим… все отлично!

– Ну ладно, ребята, – вдруг проговорил хозяин вполне доброжелательно. – Я щас принесу вам простыни-подушки… Устраивайтесь тут… отдыхайте!

А наутро, когда оба приятеля улизнули на пляж:, а Дима тосковал со своей гипсовой ногой на хлипкой раскладухе, в дверь аккуратно постучали; вошел хозяин-алкаш с подносом, накрытым салфеткой. Присел на табурет возле Леона, аккуратно снял салфетку – под ней оказалась бутылка водки, стаканы, два соленых помидора…

– Ну, вот что, Митрий, – сказал он. – Выпьем, пока жиды загорают.

– НЕМНОГО ДОВЛАТОВСКАЯ ИСТОРИЯ. КАК ТАМ У НЕГО: «ПРИСЛАЛИ НОВОГО ИНЖЕНЕРА. ДУМАЛИ ЕВРЕЙ, А ОКАЗАЛСЯ ПЬЮЩИМ ЧЕЛОВЕКОМ»… А ЧТО, СОБСТВЕННО, СОБОЙ ПРЕДСТАВЛЯЕТ «ПРОСТОЙ ЧЕЛОВЕК» В ИЗРАИЛЕ?

– О, это хорошая теплая компания… Самособой, об операх-симфониях с ними лучше речь не заводить, и «Черный квадрат» Малевича обсуждать не стоит.

Тут у меня мама на днях притащила новенький телефонный справочник «Иерусалим: золотые страницы». Мама любит всякие нововведения и, главное, верит всему безгранично.

– Вот, – говорит торжествующе, – это поистине золотое дно: вся информация о всех сторонах жизни в Иерусалиме! Пожалуйста: все, что касается, скажем, кондиционеров… тут больше трехсот фирм! Или, вот, фирмы перевозок, фирмы по изготовлению и продаже ковровых покрытий… по продаже электротоваров…

Вдруг она замолчала, вглядываясь в страницу.

– А вот художники… – слегка растерянно проговорила она.

Я заглянула через ее плечо на страницу: под крупным подзаголовком «Художники» был написан всего один телефон: «Элюль Моше. Татуировки».

Понимаете, «простой человек» в Израиле вряд ли упьется до потери нормального облика, и в этом виде вряд ли станет гоняться с топором за любимой женой… К слову, вряд ли в пьяном виде он станет решать вопросы бытия и веры… Он действительно прост, брутален, практичен… Как правило, не подвержен депрессиям. Разительно отличается от привычного советскому человеку образа «еврейского интеллигента». Во всяком случае, мучительные размышления на тему «удобно-неудобно» по любому поводу, ни на мгновение не омрачат его отличный аппетит. Да и прочие естественные надобности.

Картинка по теме:

Одна моя знакомая работает в Иерусалимском муниципалитете «измерителем площади». То есть, обязана ходить по квартирам и проверять: не пристроил ли владелец незаконной кладовки или балкона… От того, что она напишет в служебном донесении, зависит сумма муниципального налога, который человек платит за метраж своего жилья. Поэтому владельцы квартир принимают ее уважительно.

И вот – разгар рабочего дня. Обходя подъезд типового дома, Сара поднимается на второй этаж: и звонит в дверь очередной квартиры.

– Кто там? – доносится мужской голос откуда-то из комнат.

– Я из муниципалитета, – громко отвечает Сара.

– Чего тебе нужно?

– Измерить площадь помещения.

– Ну, так входи и измеряй…

Она толкнула дверь и вошла, – никого не видно. «Бывает», – подумала Сара. Может, человек в душе, в туалете… Приступила к своим обязанностям. Измерила площадь столовой, завернула в спальню и отшатнулась: там в полном разгаре упоенная сцена любви.

Абсолютно шокированная, в полуобмороке Сара отвалила из этой страстной обители. Однако… дело-то надо делать. Не приходить же завтра специально еще раз обмерять площадь этих маньяков!

Под стоны и вздохи она замерила ванную, туалет… и ушла. Направилась дальше по соседним квартирам, провозилась в этом доме, как обычно, часа полтора… Измерив последнюю квартиру, вышла из подъезда, семенит по двору… На балконе второго этажа той самой квартиры сидит мужик в трусах, лузгает семечки.

Она подняла голову и говорит:

– Слушай, я у тебя спальню так и не измерила. Можно я зайду, померяю?

– А… – говорит он приветливо, – это ты приходила?

– Я, – понурив голову, отвечает Сара, готовая провалиться сквозь землю.

– Так почему ж ты не замерила спальню? – искренне удивился он, поплевывая вниз шелухой.

– Всяко бывало, – рассказывает бедная Сара… – Куда только меня работа не заносит. Однажды я бордель измеряла. Пожилая бандерша, которая своих подопечных называла только «девочки», спокойно регулировала мою работу:

– Теперь туда иди, – говорила она, кивая на дверь комнаты. – Нет, не туда! Там девочка в процессе…

А я слушала Сару и дико завидовала – вот как человеку везет, и все без пользы! Я-то вряд ли в борделе окажусь… а какая дивная ситуация, какие возможности для писателя!

– НЕУЖЕЛИ ВЫ МОГЛИ БЫ НЕВОЗМУТИМО ИЗМЕРЯТЬ КВАДРАТУРУ СПАЛЬНИ, В ТО ВРЕМЯ КАК?..

– О, конечно же, конечно! Вспомните, как Бабель просил у знакомых женщин их сумочки – порыться в содержимом. Ему было важно и интересно – что носят с собой дамы в сумочках.

Понимаете, важно принять весь этот огромный мир, быть с ним в ладу, изнемогать от любопытства, любоваться его малейшей черточкой; рассматривать любую ситуацию так, словно ты ее и придумал.

Главное же – чувствовать себя наравне с этим миром и не бояться оказаться в смешном положении. Мы и так все ужасно смешные.

Мне один парень из Батуми, – очень талантливый композитор, – рассказывал, как много лет назад впервые приехал из провинциального Батуми в столичный Тбилиси. Попал в тамошние интеллектуальные круги и страшно испугался, заробел, поник. Отовсюду слышал: – Пикассо, Дали, импрессионизм…

– Слушай, – говорит, – я заперся дома и два месяца все эти слова зубрил. Стыдно, да? Потом долго еще в разных компаниях посреди разговора вдруг как закричу: – А дадаизм?!

Люди пугались, умолкали, смотрели на меня, как на чокнутого: что – «дадаизм»? к чему – «дадаизм»? при чем – «дадаизм»?

Когда попадаю в какую-нибудь забавную «непонятку», я одновременно становлюсь и действующим лицом, и словно бы вверх взмываю, и наблюдаю оттуда с улыбкой за всеми этими куклами, – в том числе и за собой, – мысленно приговаривая:

«Всех вас я создала…»

Глава шестая «Папа не для того повесился…»

«Детей нет, есть люди».

Януш Корчак

– МНЕ БЫ ХОТЕЛОСЬ ЗАДАТЬ ВАМ НЕСКОЛЬКО «ДЕТСКИХ» ВОПРОСОВ, ДА ВОТ ДУМАЮ – КАК ПЛАВНО ПЕРЕЙТИ ОТ НЕНОРМАТИВНОЙ ЛЕКСИКИ К РОЗОВОМУ ДЕТСТВУ.

– Бросьте: во-первых, ни розовым, ни голубым детство не бывает. Это очень сложный, подчас мучительный период жизни человека, знакомство вновь явленной души со всем этим нелепым, странным и удивительным миром. Мы не можем полностью защитить ребенка от жизни, со всеми ее мифами, бомжами, ненормативной лексикой… Все очень близко одно к другому находится в этом мире, все тесно переплетено.

Да и вспомните: ведь существует целый пласт анекдотов, связывающих прекрасное детство с ужасной жизнью. Помните: «Папа не для того повесился, чтобы на нем раскачивались»?

Не говоря уже том, что существуют и «псевдодетские» стишки-страшилки, вроде стихов Олега Григорьева. Есть и замечательные четверостишия Владимира Орлова, пародирующие пылкие пионерские речевки:

Под красным знаменем старик

По улице идет.

Исаак не просто – большевик!

Он просто идиот!

И его же:

Балконы обходите стороной,

Чтоб сверху не тряхнули стариной…

– «ЕСЛИ БЫ ТОЛЬКО РОДИТЕЛИ МОГЛИ СЕБЕ ПРЕДСТАВИТЬ, КАК ОНИ НАДОЕДАЮТ СВОИМ ДЕТЯМ». ЭТО ВЫСКАЗЫВАНИЕ БЕРНАРДА ШОУ И, ПОХОЖЕ, ИЗВЕСТНЫЙ ЮМОРИСТ В ЭТОМ СЛУЧАЕ НЕ ШУТИЛ. МОЖЕТЕ ЛИ ВЫ ОТНЕСТИ К СЕБЕ ЭТО ЗАМЕЧАНИЕ?

– Лет сорок-пятьдесят назад могла бы подтвердить эти слова лично. Даже давала себе слово, что вот, когда у меня будут дети… Сегодня это высказывание уже не кажется мне совершенно бесспорным. Сегодня я полагаю, что можно и послушать своих, битых судьбою стариков. Хотя бы, чтоб уклониться от грабель – в ряде случаев. Но – увы! – «возвращается ветер на круги своя», «ничто не ново под луной»… – и с бессильной горечью наблюдаешь на любимом девичьем лбу своей дочери ту же шишку, что когда-то украшала и твой лоб… лет тридцать назад…

– А КАК ВЫ ЗАНИМАЛИСЬ ВОСПИТАНИЕМ СВОИХ ДЕТЕЙ? ИЛИ ОНИ РОСЛИ, КАК ПРИДЕТСЯ?

– Мне ваш вопрос напомнил, как воспитывал своего внука наш друг, писатель Владимир Порудоминский. При помощи двух фраз: «Не скачи по дивану – он новый!», и «Не скачи по дивану, он старый!»

В доме у них, понимаете, стояли два дивана. Старый мог развалиться от дуновения губ, а новый, само собой, жалко было…

Я не уверена, что «воспитанием» можно вырастить личность. Иногда ведь, наоборот, личность вырастает вопреки какому-то давлению, растет наперекор – и вдруг диву даешься: – ах, боже ты мой, а ведь это уже человек. Уже и поговорить можно.

– А ВЫ РАЗВЕ НЕ БЕСЕДОВАЛИ СО СВОИМИ ДЕТЬМИ В ИХ ДЕТСТВЕ?

– Боюсь, что могу показаться монстром. Но, видите ли, «беседовать» у прозаика, в принципе, мало времени. Дети писательские – это правда – всегда несчастны, судьба у них такая. Писательскому ребенку в детстве говорят: «Я возьму тебя с собой, если всю дорогу ты будешь молчать» – не потому, что мама – сволочь, а потому, что не может она отвинтить себе голову и выбросить ее в окно.

А у моей подруги, известной поэтессы, – умная, сдержанная и воспитанная дочь. Когда мать спрашивают – как удалось ей воспитать такую замечательную дочь, она отвечает: «Попустительство, попустительство, попустительство…»

Зато эти заброшенные дети имеют кое-какие другие преимущества перед детьми с «нормальными» родителями. Неловко даже говорить – какие. Например, постоянно видят в своем доме разных неслабых людей, о которых потом могут написать воспоми

Дата добавления: 2015-06-30; просмотров: 234; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!