Возлюби ближнего своего 10 страница

Он откупорил сливянку и предложил стаканчик студенту в очках.

– Спасибо, я не пью, – ответил тот смущенно.

– Ну, конечно, не пьете! Мне бы следовало это знать! – Блондин выпил сам. – Вас будут вечно преследовать уже только из-за того, что вы не пьете. Ну, а как мы, Керн? Опустошим бутылку?

– Опустошим.

Они выпили сливянку и улеглись на нары. Керн думал, что ему удастся поспать, но каждую минуту просыпался. «Черт возьми, что они сделали с Рут,

– думал он. – И сколько они меня здесь продержат?»

Он получил два месяца тюрьмы. Его обвинили в нанесении увечий, подстрекательстве, сопротивлении государственной власти, повторном нелегальном пребывании в стране, – он был удивлен, что ему не дали лет десять.

Он распрощался с блондином, которого в тот же день выпустили на свободу. Потом его повели вниз. Он должен был сдать свои вещи и получить тюремную одежду. Стоя под душем, он вспомнил, как был угнетен, когда ему впервые надевали наручники. Ему показалось, что это было бесконечно давно. Сейчас он решил, что тюремная одежда практичнее: она позволит ему сохранить свои вещи.

Вместе с Керном в камере сидели вор, мелкий растратчик и русский профессор из Казани, которого посадили за бродяжничество. Все четверо работали в портновской мастерской тюрьмы.

Первый вечер был тяжелым. Керн вспомнил слова Штайнера, что человек ко всему привыкает. Но, тем не менее, Керн продолжал сидеть на нарах, уставившись на стену…

– Вы говорите по-французски? – спросил вдруг профессор со своих нар.

Керн вздрогнул.

– Нет.

– Хотите учиться?

наклонился над мисками и с отвращением скривился. – Выкиньте это вон! – набросился он вдруг на кальфактора. Как вы осмелились принести сюда такое дерьмо! Помои – для сына сенатора? Вы что, хотите, чтобы вас понизили в звании? – Он посмотрел на караульных. – Я буду жаловаться! Я хочу немедленно говорить с начальником округа! Сейчас же отведите меня к начальнику полиции! Отец завтра же даст взбучку министру юстиции из-за вашего хамства.

Оба караульных уставились на него. Они не знали, как им себя вести, – грубо или осторожно. Блондин смерил их взглядом.

– Господин, – промолвил, наконец, старший осторожно, – это обычная тюремная пища.

– А разве я – в тюрьме! – Блондин был поистине оскорблен. – Я – под арестом. Разве вы не знаете различия?

– Знаем, знаем! – Теперь караульный был явно напуган. – Конечно, вы можете питаться за свой счет. Это ваше право. Если вы дадите деньги, кальфактор может вам привести гуляш.

– Наконец-то я слышу разумные слова! – Блондин немного смягчился.

– И можно еще пива…

Блондин посмотрел на караульного.

– Вы мне нравитесь! Я буду ходатайствовать за вас! Как вас зовут?

– Рудольф Еггер.

– Так держать, Рудольф Еггер! – Блондин достал из кармана деньги и дал их кальфактору. – Две порции гуляша из говядины с картофелем. Бутылку сливянки.

Караульный Рудольф Еггер раскрыл рот:

– Алкогольные напитки…

– …разрешаются, – закончил блондин. – И две бутылки пива: одну – для караульных, другую – нам.

– Большое спасибо. Целую руку, – поблагодарил Рудольф Еггер.

– Если пиво будет не свежее и не холодное, как лед, я отпилю тебе ногу,

– сказал кальфактору сын сенатора. Если оно будет хорошим, сдачу оставишь себе.

Кальфактор скривился в улыбке.

– Будьте спокойны, господин граф. – Его лицо сияло. – Это же самый настоящий золотой, венский юмор!

Появилась еда. Студент пригласил Керна. Тот сначала отказывался. Он видел, как евреи с серьезным видом ели похлебку.

– Будьте предателем! Это сейчас модно, – ободрял его студент. – И, кроме того, это еда для картежников.

Керн уселся. Гуляш был отличный, а он, в конце концов, не имел паспорта и был к тому же не чистокровным евреем.

– Ваш отец знает, что вы здесь? – спросил он.

– О, боже! – студент рассмеялся. – Мой отец! У моего отца – магазин хлопчатобумажных тканей в Линце.

Керн с удивлением, посмотрел на него.

– Мой дорогой, – спокойно сказал студент. – Вы, кажется, еще не знаете, что мы живем в век обмана. Демократия сменилась демагогией. И вот – естественное следствие! Прозит!

Он откупорил сливянку и предложил стаканчик студенту в очках.

– Спасибо, я не пью, – ответил тот смущенно.

– Ну, конечно, не пьете! Мне бы следовало это знать! – Блондин выпил сам. – Вас будут вечно преследовать уже только из-за того, что вы не пьете. Ну, а как мы, Керн? Опустошим бутылку?

– Опустошим.

Они выпили сливянку и улеглись на нары. Керн думал, что ему удастся поспать, но каждую минуту просыпался. «Черт возьми, что они сделали с Рут,

– думал он. – И сколько они меня здесь продержат?»

Он получил два месяца тюрьмы. Его обвинили в нанесении увечий, подстрекательстве, сопротивлении государственной власти, повторном нелегальном пребывании в стране, – он был удивлен, что ему не дали лет десять.

Он распрощался с блондином, которого в тот же день выпустили на свободу. Потом его повели вниз. Он должен был сдать свои вещи и получить тюремную одежду. Стоя под душем, он вспомнил, как был угнетен, когда ему впервые надевали наручники. Ему показалось, что это было бесконечно давно. Сейчас он решил, что тюремная одежда практичнее: она позволит ему сохранить свои вещи.

Вместе с Керном в камере сидели вор, мелкий растратчик и русский профессор из Казани, которого посадили за бродяжничество. Все четверо работали в портновской мастерской тюрьмы.

Первый вечер был тяжелым. Керн вспомнил слова Штайнера, что человек ко всему привыкает. Но, тем не менее, Керн продолжал сидеть на нарах, уставившись на стену…

– Вы говорите по-французски? – спросил вдруг профессор со своих нар.

Керн вздрогнул.

– Нет.

– Хотите учиться?

– Да. Хоть сейчас.

Профессор поднялся.

– Ведь нужно чем-нибудь заняться, правда? Иначе тебя сожрут мысли.

– Да. – Керн кивнул. – Кроме того, я найду языку хорошее применение. По выходе из тюрьмы мне, наверно, придется податься во Францию.

Они уселись рядом друг с другом в углу нижних нар. Над ними орудовал растратчик. Он держал в руках огрызок карандаша и разрисовывал стены порнографическими рисунками. Профессор был очень тощим, и тюремная одежда висела на нем, как мешок. У него была дикая рыжая бородка и детское лицо с голубыми глазами.

– Мы начнем с самого прекрасного и самого бесполезного слова в мире, – сказал он с чудесной улыбкой, но без всякой иронии. – Со слова «свобода» – «la liberte».

Керн многому научился за это время. Через три дня он уже мог разговаривать, не шевеля губами, с другими заключенными, которые шли во время прогулки впереди и позади него. В портновской мастерской он таким же образом усердно заучивал с профессором французские глаголы. По вечерам, когда он уставал от французского, он получал уроки от вора, который учил его делать отмычки из проволоки и обращаться с цепными собаками. Он сообщил ему также, когда созревают все дикие фрукты, и научил незаметно проникать в стога сена, чтобы переспать ночь. Растратчик принес в тюрьму контрабандой несколько журналов «Светского мира». Кроме библии, это было единственное, что они могли читать, и они почерпнули оттуда, как одеваются во время дипломатических приемов и когда следует прикалывать к фраку красную или белую гвоздику. К сожалению, вор никак не соглашался с одним: он утверждал, что к фраку нужен черный галстук, – такое сочетание он часто видел у официантов в ресторанах.

Когда наутро пятого дня их выводили на прогулку, кальфактор с такой силой толкнул Керна, что тот ударился о стену.

– Будь внимательнее, ты, осел! – закричал он.

Керн хотел сделать вид, будто не мог удержаться на ногах. Проделав такой трюк, он смог бы ударить кальфактора по голени, и это выглядело бы как случайность. Но прежде чем он успел это сделать, кальфактор схватил его за рукав и шепнул:

– Заяви через час, что хочешь выйти. Скажи, что болит живот. Вперед! – закричал он потом. – Ты думаешь, тебя будут ждать?

Во время прогулки Керн размышлял: может, кальфактор собирается спровоцировать его. Они оба не выносили друг друга. Потом, беззвучно перешептываясь в портновской мастерской, он обсудил этот вопрос с вором, который считался специалистом по тюрьмам.

– Выйти ты всегда можешь, – пояснил вор. – Это твое человеческое право. За это он тебе ничего не сделает. Одни выходят реже, другие – чаще, зависит от организма. Но когда выйдешь, будь начеку!

– Хорошо. Посмотрим, что он хочет. Во всяком случае, это хоть какое-то разнообразие.

Керн заявил, что у него болит живот, и кальфактор его вывел. Он привел его к нужнику и огляделся.

– Хочешь сигарету? – спросил он.

Курить было запрещено. Керн засмеялся.

– Вот в чем дело! Нет, мой милый, этим ты меня не купишь.

– А-а, помолчи! Ты думаешь, я хочу сделать тебе гадость? Знаешь Штайнера?

Керн уставился на кальфактора.

– Нет, – сказал он потом. Он предположил, что это ловушка для Штайнера.

– Ты не знаешь Штайнера?

– Нет.

– Хорошо. Тогда слушай внимательно. Штайнер просил передать тебе, что Рут – в безопасности. Можешь не беспокоиться. Будешь освобождаться, попроси, чтоб тебя отправили в Чехословакию, а потом вернешься обратно. Ну, как, теперь знаешь его?

Керн внезапно почувствовал дрожь.

– Дать сигарету? – спросил кальфактор.

Керн кивнул. Кальфактор достал из кармана пачку «Мемфиса» и коробку спичек.

– Вот возьми! От Штайнера. Если засыплешься с ними, я тебе их не давал. Ну, а теперь садись туда и покури. Дым выпускай под стульчак. Я покараулю снаружи.

Керн уселся на стульчак. Он вынул из пачки сигарету, разломил ее пополам и закурил. Он курил медленно, глубоко затягиваясь. Рут в безопасности. Штайнер – начеку, Он уставился на грязную стену с непристойными рисунками, и уборная показалась ему самым прекрасным местом в мире.

– Почему ты мне не сказал, что знаешь Штайнера? – спросил кальфактор, когда тот вышел.

– Хочешь сигарету? – спросил Керн.

Кальфактор покачал головой. – Нет. Это исключается.

– А ты его откуда знаешь?

– Он спас меня однажды от беды. От страшной беды. Ну, пошли!

Они пошли в мастерскую. Профессор и вор взглянули на Керна. Тот кивнул и сел на свое

место.

– Все в порядке? – беззвучно спросил профессор.

Керн снова кивнул.

– Тогда продолжим, – зашептал профессор в свою рыжую бородку. – Aller. Неправильный глагол. Je vais, tu vas, il…

– Нет, – возразил Керн. – Давайте возьмем сегодня другой глагол. Как будет – любить?

– Любить? «Aimer». Но это правильный глагол…

– Вот поэтому мы и возьмем его, – ответил Керн.

Профессора выпустили через четыре недели. Вора – через шесть недель; растратчика – на несколько дней позже. В последние дни он попытался склонить Керна к педерастии, но Керн был достаточно силен, чтобы держать его на расстоянии. В конце концов ему пришлось нокаутировать его прямым коротким ударом, которому научил его светловолосый студент.

Несколько дней он сидел один. Потом в камеру поместили двух новых. Он сразу признал в них эмигрантов. Одному из них было лет тридцать; другой – пожилой, молчаливый, сразу улегся на нары. Оба были в поношенных костюмах, которые – это было заметно – лишь с трудом содержались в чистоте.

– Вы откуда? – спросил Керн младшего.

– Из Италии.

– Как там?

– Было хорошо. Я там прожил два года. Теперь конец, они все контролируют.

– Два года, – повторил Керн. – Это большой срок…

– Да. А здесь меня схватили через восемь дней. Тут всегда так?

– За последние полгода стало хуже.

Новичок схватился за голову.

– Везде становится хуже! Что нас еще ожидает? Ну, а как в Чехословакии?

– Тоже хуже. Слишком много беженцев. Вы были в Швейцарии?

– Швейцария слишком мала. Там быстро бросаешься в глаза. – Человек с отрешенным видом смотрел куда-то в Сторону. – Нужно бы податься во Францию.

– Вы говорите по-французски?

– Да, конечно. – Человек теребил свои волосы.

Керн посмотрел на него.

– Вы не хотите поговорить немного по-французски? Я недавно учился и не хотел бы забыть…

Мужчина удивленно взглянул на него.

– Поговорить по-французски? – Он сухо рассмеялся. – Нет, я так не могу. Меня бросили в тюрьму, а я буду вести беседы по-французски! Нелепо! Честное слово, вам приходят в голову удивительные мысли.

– Совсем нет. Я просто веду удивительную жизнь.

Керн минуту подождал, не переменит ли мужчина своего решения. Потом забрался на нары и повторял неправильные глаголы, пока не заснул.

Он проснулся потому, что его кто-то тряс. Это был мужчина, который не хотел говорить по-французски.

– Помогите! – задыхаясь, промолвил он. – Быстрее! Он повесился!

Керн, еще не совсем проснувшийся, сел на нары. В бледном сером свете раннего утра на фоне окна висела черная фигура с опущенной головой. Он вскочил с нар.

– Нож! Живо!

– У меня нет ножа! Может, у вас?

– Черт возьми, нет! Быстро снимайте. Я его приподниму. А вы снимите ремень с шеи.

Керн забрался на нары и попытался приподнять повесившегося. Тот был тяжел, как земной шар. Он был гораздо тяжелее, чем казался на вид. И одежда его была холодна и мертва, как и он сам. Керн напряг все свои силы. Только с большим трудом ему удалось приподнять тело.

– Живо! – задыхался он. – Освободите ремень! Я не смогу его долго держать.

– Сейчас. – Человек взобрался на подоконник и попытался высвободить шею повесившегося. Внезапно он опустил руки и покачнулся; его вырвало.

– Что за свинство! – закричал Керн. – Вы что, больше ничего не можете? Освободите шею! Живо!

– Я не могу смотреть на него, – простонал тот. – На его глаза! На язык!

– Тогда спускайтесь вниз, приподнимите его, а я освобожу шею.

Он передал тяжелое тело и вспрыгнул на нары. Вид повесившегося был ужасен. Отекшее, бледное лицо, толстый черный язык, вылезшие из орбит, словно лопнувшие глаза; Керн схватился за тонкий кожаный ремешок, который глубоко врезался в посиневшую шею.

– Выше! – крикнул он. – Поднимите его выше.

Он услышал позади себя какое-то клокотание. Мужчину снова вырвало, в тот же миг он выпустил тело из рук, от толчка глаза и язык выскочили еще больше, казалось, висельник просто насмехается над бессильными живыми людьми.

– Черт побери! – Керн в отчаянии посмотрел по сторонам, не зная, что предпринять. Внезапно он вспомнил сцену между светловолосым студентом и кальфактором. – Если ты, проклятый слюнтяй, сейчас же не поднимешь его, – зарычал он, – я выну из тебя внутренности! Живо, ты, несчастный трус! – В тот же момент он пнул его ногой и почувствовал, что удар оказался удачным. Он со всей силы ударил его еще раз. – Я раздроблю тебе череп! – закричал он. – Подними его сейчас же!

Человек, стоявший внизу, молча поднял тело.

– Выше! – бушевал Керн. – Выше, ты, вонючая половая тряпка!

Человек приподнял выше. Керну удалось растянуть петлю и спять ремень с шеи повесившегося.

– Ну, теперь опускай вниз!

Они положили безжизненное тело на нары. Керн быстро расстегнул жилет и ремень.

– Откройте окошечко! – сказал он. – Позовите караульных! Я сделаю искусственное дыхание.

Он присел на карточки позади черно-серой головы, взял холодные мертвые руки в свои, теплые и полные жизни, и начал. Он слышал какие-то хриплые и булькающие клокотания в грудной клетке, когда она поднималась и опускалась; временами он прислушивался – дыхание не появлялось. У «глазка» гремел тот, который не хотел говорить по-французски.

– Дежурный! Дежурный! – Его голос гулко разносился по камере.

Керн продолжал. Он знал, что искусственное дыхание надо делать в течение нескольких часов. Но, тем не менее, вскоре бросил.

– Он дышит?

– Нет. – Керн внезапно почувствовал, что смертельно устал. – Бессмысленно. Человек хотел умереть. Зачем мешать?

– Но, ради бога…

– Успокойтесь! – Керн сказал это очень тихо, но в его голосе послышалась угроза. Еще одно слово – и он бы не выдержал. Он знал, что ему хотел сказать этот человек. Но он знал, что несчастный повесился бы и во второй раз, если б сейчас его спасли. – Попробуйте, – сказал он спустя минуту, более спокойно. – Он-то уж наверняка знал, почему не хотел больше жить.

Вскоре появился дежурный.

– Что за шум? Вы что, спятили?

– Здесь повесился человек…

– О, боже! Еще этого не хватало! Он жив?

Дежурный открыл дверь. От него сильно несло вином и сервелатом. Вспыхнул карманный фонарик.

– Он умер?

– Наверно.

– Ну, тогда у нас есть время до утра. Пусть этим занимается Штерникош. Я ничего не знаю.

Он хотел уйти.

– Стойте! – сказал Керн. – Вы немедленно вызовете санитаров. Из скорой помощи.

Дежурный уставился на него.

– Если они не явятся через пять минут, разразится скандал, и вы лишитесь своего места!

– Ведь его, может быть, еще можно спасти! С помощью кислоты! – закричал человек из глубины комнаты, где он, словно тень, подымал и опускал руки повесившегося.

– Неплохо начинается денек, – проворчал дежурный и исчез.

Через несколько минут явились санитары и забрали труп. Вскоре после них снова появился дежурный.

– Вы должны-сдать подтяжки, ремни и шнурки.

– Я не повешусь, – ответил Керн.

– Все равно. Вы должны сдать.

Они отдали ему вещи и присели на нары. В комнате кисло пахло рвотой.

– Через час рассветет, тогда вы сможете все убрать, – сказал Керн.

В горле пересохло. Ему очень хотелось пить. Все внутри казалось сухим и забитым, будто он наглотался угля и ваты. И будто он никогда больше не очистится от этого.

– Страшно, правда? – спросил другой через минуту.

– Нет, – ответил Керн.

На следующий день их перевели в большую камеру, в которой уже сидели четверо. Керну показалось, что все они были эмигрантами, но это его не интересовало. Он слишком устал и забрался на нары. Но заснуть не мог. Он лежал с открытыми глазами, уставившись на маленький зарешеченный четырехугольник окна. Поздно, около полуночи. привели еще двоих. Керн их не видел, слышал только, как они устраивались на ночлег.

– Интересно, когда мы снова выйдем отсюда? – робко спросил в темноте один из новоприбывших.

Ответ последовал не сразу.

Затем заворчал чей-то бас.

– Все зависит от того, что вы натворили. За убийство с целью грабежа будете сидеть пожизненно, за политическое убийство – восемь дней.

– Меня только во второй раз поймали без

паспорта.

– Это хуже, – пробурчал бас. – Можете наверняка рассчитывать на четыре недели.

– О боже! А у меня в чемодане курочка! Жареная курочка! Она же протухнет, пока я выйду!

– Несомненно, – подтвердил бас.

Керн прислушался.

– А у вас не было и раньше курочки в чемодане? – спросил он.

– Да, была! Правильно! – удивленно ответил новичок не сразу. – А откуда вы это знаете, любезный?

– И тогда вас тоже арестовали?

– Конечно. А кто меня спрашивает? Кто вы? И как могло случиться, что вы знаете об этом? – возбужденно спросил голос из темноты.

Керн расхохотался. Он чуть не задохнулся от смеха. Он смеялся, словно его заставляли, смехом, похожим на болезненную спазму, и в этом смехе разрядилось все, что накопилось в Керне за два месяца, – ярость из-за ареста, одиночество, страх за Рут, попытки не потерять себя, ужас перед висельником.

– Цыпленок, – едва выдавил он. – Это, действительно, Цыпленок. И снова с цыпленком в чемодане! Какое совпадение!

– Вы называете это совпадением? – с яростью набросился на него Цыпленок. – Это мой проклятый рок – вот это что!

– Вам, кажется, не везет на жареных курочек, – сказал бас.

– Заткнитесь! – набросился на них другой. – Чума порази ваших жареных курочек! Устроить такой концерт среди ночи. У меня в животе все перевернулось от голода.

– Возможно, между ним и курочками есть и более глубокая связь? – высказал предположение бас.

– Он с таким же успехом может иметь эту связь и с детскими куклами, – промычал человек без родины.

– Или с раком желудка? – взвизгнул чей-то высокий раздавленный тенор.

– Не был ли он раньше лисицей? – предположил бас. – А теперь курочки мстят ему…

Цыпленок еще раз вставил свое слово.

– Это же безбожная подлость – издеваться над человеком в его несчастье!

– Когда это было? – звучно спросил бас.

– Тихо! – заорал из коридора дежурный. – Это тюрьма, а не какой-нибудь ночной клуб!

Керн подписал свое второе обязательство о выезде из Австрии без права возвращения в эту страну когда бы то ни было. Но на этот раз он не испытал никаких горестных чувств. Он думал только, что, быть может, уже на следующее утро снова будет в Пратере.

– Вам нужно захватить в Вене какие-нибудь вещи? – спросил чиновник.

– Нет, никаких.

– Вы знаете, что вас ожидает по крайней мере три месяца тюрьмы, если вы снова вернетесь в Австрию?

– Да.

Минуту чиновник смотрел на Керна. Потом сунул руку в карман и достал бумажку достоинством в пять шиллингов.

– Вот, возьмите и выпейте по этому случаю. Я тоже не в силах изменить законы. Купите «гумбольдс-кирхнер». В этом году оно самое лучшее. Ну, с богом!

– Спасибо, – Керн был ошеломлен. Первый раз в жизни он получил подарок от полиции. – Большое спасибо. Я не потрачу зря эти деньги.

– Хорошо, хорошо. А теперь собирайтесь. Ваш провожатый уже ждет.

Керн спрятал деньги. На эту сумму он мог не только купить две четвертинки «гумбольдс-кирхнер», но и проехать часть пути обратно до Вены по железной дороге. Это было менее опасно.

Они направились по той же дороге, что и в первый раз со Штайнером. Керну казалось, что с тех пор прошло лет десять.

От станции они должны были пройти некоторое расстояние пешком. Вскоре они подошли к буфету, в котором продавалось молодое вино. В палисаднике стояло несколько столов и стульев. Керн вспомнил о совете чиновника.

– Не хотите ли выпить рюмочку? – спросил он у сопровождающего.

– Что?

– «Гумбольдс-кирхнера». В этом году оно самое лучшее.

– Можно… Сейчас все равно еще слишком светло, чтобы являться на таможню.

Они уселись в палисаднике и выпили прозрачного терпкого «гумбольдс-кирхнера». Вокруг все дышало тишиной и спокойствием. Небо было ясное, далекое и светлое. По небу в сторону Германии пролетел самолет. Хозяин принес лампу со стеклом, которое защищало огонь от ветра, и поставил ее на стол. Это был первый вечер Керна на свободе. Уже два месяца он не видел такого необъятного неба. Ему казалось, что только сейчас он снова начал дышать. Он сидел тихо и наслаждался тишиной. Через час-два снова начнутся страхи и преследование.

– Это, действительно, невыносимо! – проворчал чиновник.

Керн взглянул на него.

– Я тоже так думаю.

– Я не о том.

– О чем же?

– Я имею в виду вас, эмигрантов, – ворчливо объяснил чиновник. – Вы заставляете нас, полицейских, стыдиться своего мундира. Сейчас больше ничего не делают – только эскортируют эмигрантов! Каждый день! От Вены – до границы. Что за жизнь! Никогда больше не встретишь честный конвой с наручниками!

– Возможно, через год-два нас придется сопровождать к границе в наручниках, – сухо ответил Керн.

– Но это же не совсем то. – Чиновник посмотрел на него с откровенным презрением. – Вы же – ничто в полицейском смысле. Мне приходилось с револьвером наготове конвоировать четырежды убийцу, взломщика Мюллера II, а два года назад – Бергмана, убийцу женщин, позднее – взломщика Бруста, не говоря уже об осквернителе трупов Тедди Блюмеле. Да, вот это было времечко! А сейчас – вы… с вами можно подохнуть от скуки. – Он вздохнул и выпил вино. – Вы-то хоть разбираетесь в вине. Хотите распить еще четвертинку? На этот раз плачу я.

– Идет.

Они дружно распили вторую четвертинку. Потом отправились дальше. Постепенно стемнело. Над дорогой запорхали летучие мыши и ночные бабочки.

Таможня была ярко освещена. И чиновники там были все те же, знакомые. Сопровождающий сдал Керна.

– Присядьте пока в таможне, – сказал один из чиновников. – Еще слишком рано.

– Я знаю, – ответил Керн.

– Ах вот как, вы уже знаете?

– Конечно. Ведь границы и есть наше отечество.

С рассветом Керн снова был в Пратере. Он не рискнул идти в вагон к Штайнеру, и будить его, так как не знал, что произошло за это время. Он бродил поблизости от вагона. В тумане стояли пестрые деревья. Пока он сидел в тюрьме, наступила осень. На минуту он остановился перед каруселью, завешенной серой парусиной. Потом приподнял край чехла, залез внутрь и забрался в гондолу. Здесь он был надежно скрыт.

Он проснулся, услышав чей-то смех. Светло, парусина сброшена… Он быстро вскочил. Перед

ним в синей спецовке стоял Штайнер.

Керн одним прыжком выскочил из гондолы. Внезапно он очутился дома.

– Штайнер, – крикнул он, сияя. – Слава богу, я опять здесь!

– Я вижу. Блудный сын возвращается из полицейских подземелий. Ну-ка, подойди, дай на тебя взглянуть. Немного побледнел, похудел от тюремных харчей. А почему ты не зашел в вагон?

– Я ж не знал, там ли ты еще.

– Пока еще там. Ну, ладно, пойдем завтракать. После завтрака ты будешь смотреть на мир другими глазами. Лила! – крикнул Штайнер в сторону вагона.

– Наш мальчик вернулся! Ему нужно плотно позавтракать. – Он снова повернулся к Керну. – Подрос и выглядишь мужественнее. Чему-нибудь научился, малыш, за это время?

– Да. Я узнал, что если не хочешь подохнуть, нужно быть твердым. И понял, что им не сломить меня! Кроме того, я научился шить мешки и говорить по-французски. И узнал, что приказы действуют лучше, чем просьбы.

– Блестяще! – Штайнер ухмыльнулся. – Блестяще, мальчик!

– Где Рут? – спросил Керн.

– В Цюрихе. Ее выслали. Больше с ней ничего не случилось. У Лилы есть письмо для тебя. Лила – это наш почтамт. Настоящие документы только у нее. Рут писала тебе на ее имя.

– В Цюрихе… – повторил Керн.

– Разве это плохо, мальчик?

Керн взглянул на него.

– Нет.

– Она живет там у знакомых. Ты тоже скоро будешь в Цюрихе, это точно. Здесь постепенно становится слишком жарко.

– Да…

Подошла Лила. Она поздоровалась с Керном так, будто он просто вернулся с прогулки. Для нее два месяца тюрьмы были пустяком, о котором не стоило и говорить. Она уже двадцать лет не жила в России и видела, как из Китая и Сибири возвращаются люди, пропавшие без вести десять – пятнадцать лет тому назад. Плавным, неторопливым движением она поставила на стол поднос с чашками и кофейник.

– Отдай ему письма, Лила, – сказал Штайнер. – Он все равно не позавтракает прежде…

Лила показала на поднос. Письма лежали там, прислоненные к одной из чашек. Керн распечатал их и внезапно забыл обо всем. Это были первые письма, которые он получил от Рут. Это были первые любовные письма в его жизни. Словно по мановению волшебной палочки, с него свалилось все: страх и неуверенность, одиночество и разочарование. Он читал, и слова, написанные чернилами, начинали словно светиться – на земле жил человек, который беспокоился за него, который был в отчаянии от того, что произошло, и который говорил ему, что любит его. Твоя Рут. Твоя Рут. «Боже, – подумал он, – твоя Рут!» Это казалось почти невероятным. «Твоя Рут!» Что принадлежало ему до сих пор? Несколько флаконов с духами, немного мыла и вещи, которые он носил. А теперь? Тяжелые черные волосы. Глаза! Это почти невероятно…

Он поднял глаза. Лила зашла в вагон. Штайнер курил сигарету.

– Все в порядке, мальчик? – спросил он.

– Да. Она пишет, чтобы я не приезжал. Я не должен еще раз рисковать из-за нее.

Штайнер засмеялся.

– Они всегда так пишут, правда? – Он налил ему чашку кофе. – Ну, а теперь пей и ешь.

Он прислонился к вагону и смотрел, как Керн завтракает. Сквозь легкий молочный туман выглянуло, солнце. Керн почувствовал его лучи на своем лице. Прошлым утром в вонючей каморке он черпал из помятой оловянной миски тепловатую похлебку, к которой бродяга Лео преподносил своим задом парочку аккордов – это было его каждодневной «гимнастикой», как только он просыпался. А сейчас свежий утренний ветер касался руки Керна. Керн ел белый хлеб и пил нормальный кофе. В его кармане лежали письма от Рут, а Штайнер сидел рядом с ним, прислонившись к вагону.

– Одно преимущество тюрьма все-таки имеет, – сказал Керн. – После нее все кажется превосходным.

Штайнер кивнул.

– Больше всего тебе сейчас хочется уйти, уже сегодня вечером, правда? – спросил он.

Керн посмотрел на него.

– Я хочу уйти и хочу остаться. Я бы хотел, чтобы мы ушли все вместе.

Штайнер дал ему сигарету.

– Останься здесь денька на два-три, – сказал он. – Ты довольно жалко выглядишь. Тюремная похлебка тебя заморила. Поправься немного. Для проселочных дорог у тебя должна быть сила в костях. Лучше переждать здесь несколько деньков, чем распаяться в дороге и попасть в полицию. Швейцария

– не детская забава. Чужая страна. Там нужно крепко держаться друг за друга.

– А я могу здесь что-нибудь делать?

– Ты можешь помогать в тире. А вечером – на сеансах телепатии. Правда, я уже взял другого человека, но вдвоем – лучше.

– Хорошо, – сказал Керн. – Ты, конечно, прав. До ухода я должен хорошенько прийти в себя. Я чувствую почему-то ужасный голод. Не в желудке

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 280; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!