ПРОЕКТИВНОЕ ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЦВЕТА 6 страница

Таким образом, прямые ответы психоневротиков нельзя толковать по их внешнему значению. Защитные барьеры высоки, истинные мотивы

глубоко спрятаны и могут быть выявлены только посредством проектив­ных методик. Но нормальные субъекты дадут в точности одинаковые ре­акции при использовании как прямых, так и проективных методов, по­скольку эти индивиды целостны. Поэтому у них внешние мотивы можно принимать за истинные, все равно, как ни пытайся, существенных от­личий не обнаружишь.

Это исследование прибавляет веса к экспериментальному сужде­нию, сформулированному нами на основе случая голодавших субъектов. Только не интегрированный индивид, не осознающий свои мотивы, рас­крывает себя при прохождении проективных тестов. Это невротические личности, которые за внеТиними проявлениями скрывают подавленные страхи и враждебность. Такой субъект не защищен от проективных при­емов, но хорошо адаптированный субъект не выдает существенных от­личий.

Есть, однако, одно различие между этими двумя исследованиями. Голодающие субъекты избегали какого-либо проявления своего домини­рующего мотива в проективных методиках. А адекватно адаптированные демобилизованные военнослужащие давали одинаковую реакцию при прямом и проективном тестировании. Возможно, это различие в резуль­татах объясняется неоднородной природой использованных тестов. Но эта небольшая деталь не стоит долгих размышлений. Действительно, суть этих исследований заключается в том, что при изучении мотивации пси­ходиагност всегда должен использовать прямые методы наряду с проек­тивными. Иначе он никогда не сможет быть уверен, что у субъекта отсут­ствует сильная сознательная мотивация, ускользающая из поля зрения проективной ситуации (как в случае с голодавшими субъектами).

Итак, представленные мною факты свидетельствуют о следующей тенденции. Нормальный, адекватно приспособленный субъект с четкой направленностью может реагировать на проективные методы двумя спо­собами. Он либо дает материал, идентичный сознательному отчету, либо никак не проявляет свои доминирующие мотивы. Особое значение про­ективное тестирование имеет тогда, когда в проективных реакциях обна­руживается эмоционально нагруженный материал — он противоречит сознательным отчетам. И мы не можем с уверенностью заявлять о нали­чии или отсутствии невротических тенденций, если не используем оба диагностических подхода и не сравним результаты.

Возьмем, например, диагностику тревожности. Используя различ­ные реакции на карточки Роршаха и ТАТ, клиницист может сдела-ть вы­вод о высоком уровне тревожности. Однако сам по себе этот факт нам почти ничего не говорит. Субъект может быть чрезвычайно эффективным в жизни, потому что использует свою тревожность. Он может прекрасно знать, что он беспокойный, путающийся, тревожный человек, который всегда добивается большего, чем ему предсказывают. Тревожность — это ценное качество в его жизни, и он достаточно умен, чтобы понимать это. В этом случае данные проективных тестов будут соответствовать данным прямых методов. Особой необходимости в использовании проективных методик нет, но и вреда это не принесет. Или, как в случае с голоданием,

по протоколам проективных тестов мы не обнаружим тревожности, хотя на самом деле имеем дело с таким же беспокойным, путающимся и тре­вожным субъектом, как и первый, но жестко контролирующим свои нер­вы. В таком случае мы понимаем, что высокая степень контроля над собой позволяет ему справиться с проективными тестами с помощью умствен­ных усилий, не относящихся к его тревожной натуре. Но мы также можем обнаружить, и в этом огромное преимущество проективных методов, что внешне спокойный и уверенный человек, отрицающий какую-либо тре­вогу, показывает глубокое беспокойство и страх в реакциях на проектив­ный материал. Это тип рассогласованности личности, который могут ди­агностировать проективные тесты. Однако при* этом прямые методы тоже должны быть задействованы.

Так часто упоминая «прямые» методы, я подразумеваю главным образом «сознательные отчеты». Вопрос о мотивах, которыми руковод­ствуется человек, это не единственный прямой метод, который мы мо­жем использовать, но и он вовсе не плох, особенно для начала.

Когда мы начинаем изучать мотивационную сферу личности, мы прежде всего хотим узнать, что этот человек пытается сделать в своей жизни, включая, конечно, то, чего он пытается избежать и что старает­ся оставить. Не вижу причин, почему наше исследование нельзя начать с просьбы рассказать, как сам клиент ответил бы на эти вопросы. Если в приведенной форме они кажутся слишком абстрактными, их можно пе­ределать. Особенно диагностичны ответы человека на вопрос: «Что вы хотели бы сделать в следующие пять лет?» Подобные же прямые вопросы могут быть сформулированы для выяснения тревог, привязанностей и неприязней. Большинство людей, как я подозреваю, в состоянии отве­тить, чего они хотят от жизни с неменьшей степенью валидности, чем это определяется с помощью проективных инструментов, хотя некото­рые терапевты и пренебрежительно относятся к прямым вопросам.

Но под «прямыми методами» я также имею в виду и стандартизо­ванные опросники, такие как «Опросник устойчивых интересов» (Strong Interest Inventory) и недавно переработанную «Шкалу ценностей» (Allport-Vernon-Lindzey Study of valyes). Сейчас нередко случается, что данные, полученные по этим методикам, несут информацию, не совсем иден­тичную «сознательному отчету» (consious report). Субъект, например, может не знать, что его ценности в значительной степени теоретически и эс­тетически направлены, а его интересы в области экономики и религии ниже средних. Результат по шкале ценностей вычисляется просто сумми­рованием отдельных сознательных выборов, которые субъект сделал в 45 гипотетических ситуациях. Даже если его словесный отчет будет непол­ным, он будет соответствовать этим отдельным выборам и в основном будет внешне валиден. Люди с определенной направленностью интере­сов, выявленной тестом, действительно делают характерный професси­ональный выбор и в своем ежедневном поведении поступают в соответ­ствии с полученными данными.

Подведем итоги. Прямые методы включают в себя нечто вроде со­общения, полученного от индивида посредством интервью. Это может

быть обычное психиатрическое интервью, либо используемое в профес­сиональном или личностном консультировании, либо в недирективной беседе. Автобиографические методы, оцениваемые по внешним показа­телям, тоже относятся к прямым, а также и все виды тестирования, где окончательный результат представляет собой сумму или паттерн серий сознательных выборов, сделанных субъектом.

Сегодня модным термином «психодинамика» часто обозначают пси­хоаналитическую теорию. Проективные методики относят к психодинами­ческим, потому что считается, что они затрагивают глубинные структур­ные и функциональные слои психики. Мы уже показали причины для со­мнений в обоснованности такого предположения. Многие из самых дина­мических мотивов более точно можно выявить с помощью прямых методов1. И, наконец, выявленная проективными методами информация не может быть правильно интерпретирована без учета данных прямых методов.

Приверженцы психодинамической теории утверждают, что ника­кие данные не имеют значения, пока не исследована сфера бессозна­тельного. Это изречение мы находим в весьма ценной книге Кардинера и Овеси (Kardiner and Ovesey, 1945) «Знак гнета» (The Mark of Oppression), описывающей серьезно нарушенные и конфликтные мотивационные си­стемы негров в одном из городов на Севере. Возможно, я сильно ошиба­юсь, но, по-моему, своими психоаналитическими поисками авторы от­крыли очень мало или даже ничего нового, что было бы очевидно в данной ситуации. Искалеченное сознание негров в нашем обществе, эко­номическая нищета, упадочническое состояние семьи, горечь и отчая­ние обусловливают болезненное психодинамическое развитие индиви­да, о котором в большинстве случаев ничего большего не выяснишь даже посредством глубинного анализа.

Большинство психодинамических данных, приводимых Кардине-ром и Овеси, фактически являются прямыми выписками из автобиогра­фических описаний. Такое использование этого метода вполне приемле­мо, и их поиски очень поучительны. Но их теория, по-моему, расходится с обоими используемыми ими методами и полученными данными. Пси­ходинамика — это не обязательно скрытая динамика.

'Для данного обсуждения простое разграничение на «прямые» и «непрямые» ме­тоды является, на наш взгляд, вполне адекватным. Психодиагностика, однако, требует более тонкой классификации и описания используемых методов. Прекрасное начало это­му положил Розенциейг (1950), который разделил методы на 3 группы, каждая из кото­рых приспособлена отслеживать определенный уроиень поведения. «Субъективные» мето­ды, по Розенцвейгу, требуют от субъекта наблюдения за собой как за объектом (опрос­ники, автобиографии). «Объективные» методы требуют исследования через наблюдение за внешним поведением. «Проективные» методы требуют как от исследователя, так и от испытуемого «пойти другим путем* и основываются на анализе реакций испытуемого на кажущийся «личностно-нейтральный» материал. Иначе говоря, розенмвейговские «объек­тивный» и «субъективный» методы соответствуют тому, что я называю «прямыми» мето­дами, а «проективные» — «непрямыми».

Особенно следует отметить утверждение автора о значении проективных методов. Он говорит, что его сложно определить до тех пор, пока данные субъекта, полученные по проективным тестам, не будут проверены в свете данных субъективных и объективных методов.

Этот момент хорошо обозначил психиатр Дж. К. Уайтгорн (J. С. Whitehorn, 1950), который совершенно верно утверждает, что психоди­намика — это обшее знание о мотивации. Ее широким принципам могут соответствовать и специфические требования, и понимание психоана­литиков. Уайтгорн настаивает, что лучший подход к психотичным паци­ентам, особенно страдающим от шизофренических или депрессивных нарушений, осуществляется через еще сохраненные каналы. Наиболее пристального внимания требуют к себе не области нарушений, а те пси­ходинамические системы, которые остаются сильными и здоровыми, приспособленными к реальности. Уайтгорн утверждает, что психотера­певт должен искать, как «активизировать и использовать ресурсы паци­ента, и тем самым выработать более удовлетворительный стиль жизни, менее акцентируя ограниченные возможности» (1950).

Иногда можно услышать, что психоаналитическая теория не до конца оправдывается в психоаналитической практике. Имеется в виду, что в процессе терапии аналитик много времени посвящает прямому обсуждению с пациентом его внешне проявляемых интересов и ценнос­тей. Аналитик должен внимательно и с позиции принятия слушать, кон­сультировать или советовать относительно этих важных и открытых пси­ходинамических систем. Во многих примерах, как в случаях, предостав­ленных Кардинером и Овеси, мотивы и конфликты рассматриваются по их внешней значимости. Таким образом, психоаналитическая практика не всегда подкрепляется теорией.

Ничего из вышесказанного не отрицает ни существования ин­фантильных систем, ни мучительных вытеснений или невротических образований, ни возможности самообмана, рационализации и других защит личности. Я только утверждаю, что методы и теории, работаю­щие с этими запутанными явлениями, представляют в совокупности широкую концепцию психодинамики. Нужно предполагать в клиенте осознание до тех пор, пока он не докажет обратного. Если вы спросите сотню человек, подошедших к холодильнику за тем, чтобы перекусить, зачем они это сделали, наверняка каждый из них ответит: «Я был голо­ден». В девяносто девяти случаях мы обнаружим, неважно, насколько глубоко будем копать, что это чистая правда. И этот ответ можно при­нимать таким, какой он есть. Однако в сотом случае мы обнаружим, что имеем дело с навязчивым перееданием, что этот тучный субъект ищет инфантильной безопасности и в отличие от большинства на самом деле не понимает, что пытается сделать. Он ищет именно умиротворенности и покоя, возможно — материнской утробы, а вовсе не вчерашнюю кот­лету. В этом случае и в меньшинстве других я признаю, мы не можем принять его внешнее поведение и его объяснения по внешнему значе­нию.

Фрейд был специалистом по мотивам, которые нельзя прини­мать по их внешнему значению. Он считал, что сфера мотивации — это только ид. Сознательная часть личности, которая осуществляет прямые взаимодействия с миром, а именно эго, по Фрейду, лишена динами­ческих сил.

К сожалению, Фрейд умер, не успев исправить эту однобокость в своей теории. Даже самые преданные его последователи говорят сегодня, что его психология личности осталась незавершенной. В последние годы многие из них работали над восстановлением равновесия. Без сомнений, сегодня психоаналитическая теория движется в сторону более динами­ческого эго. Эта тенденция явно наблюдается в работах Анны Фрейд, Гартманна, Френча, Хорни, Фромма, Криса и многих других. В своем докладе Американской психоаналитической ассоциации Крис указыва­ет, что попытки ограничить сферу толкования мотивации областью ид представляет собой «устаревший образ действий». Современное понима­ние эго не связывает себя только анализом защитных механизмов. И боль­ше почтения оказывается тому, что он называет «поверхность психики». Современные психоаналитические методики связывают «поверхность» с «глубиной» (Kris, 1951). В том же духе высказывается Рапапорт (Rapaport, 1951), утверждая, что подлинная степень свободы может быть приписа­на только эго.

Чтобы проиллюстрировать этот момент, возьмем какой-нибудь психогенетический аспект зрелости, например религиозное чувство. Взгляд Фрейда на религиозность хорошо известен. Для него религия, по суще­ству, — индивидуальный невроз, форма личностного бегства, в основа­нии которого лежит образ отца. Следовательно, религиозное личностное чувство нельзя рассматривать по его поверхностному значению. Более урав­новешенная позиция в этом отношении будет звучать следующим обра­зом: иногда это чувство нельзя рассматривать по его поверхностному зна­чению, но иногда можно. Только тщательное изучение индивидуальной ситуации прояснит дело. Если религиозный фактор служит для очевидно эгоцентрических целей — как талисман, как самооправдание, — можно сделать вывод, что это невротическое или, по крайней мере, незрелое образование в личности. Его инфантильный и избегающий характер не осознается личностью. И наоборот, если человек постепенно развивал ведущую философию своей жизни, и религиозное чувство представляет в ней основную движущую силу, определяющую нормы поведения и придающую смысл жизни в целом, то здесь мы можем заключить, что это особое эго-образование не только является доминирующим моти­вом, но и может рассматриваться по своему поверхностному значению. Это руководящий мотив и эго-идеал, форма и сущность которых явля­ются тем, чем они представляются в сознании (Allport, 1950).

Возьмем последний пример. Всем известно, что мальчики в возра­сте от четырех до семи лет идентифицируют себя с отцами. Они всячески подражают им. Среди прочего они могут выказывать профессиональную склонность к отцовской работе. Многие мальчики, вырастая, действи­тельно идут по стопам отца.

Возьмите политиков. Во многих семьях политиками были и отец, и сын: Тафты, Лоджи, Кеннеди, Ла Фоллетты, Рузвельты. И это далеко не все. Какой мотивацией руководствуется сын в зрелом возрасте, скажем в пятьдесят—шестьдесят лет? Продолжает ли он прорабатывать свою ран­нюю идентификацию с отцом или уже нет? Если рассматривать поверх-

ностное значение, то интерес сына к политике кажется всепоглощаю­щим, самостоятельным, доминирующим мотивом в его собственной эго-структуре. Короче говоря, это кажется зрелым и здоровым мотивом. Но ученый, строго придерживающийся взглядов генетизма, скажет: «Нет, он сейчас политик из-за фиксации на своем отце». Имеет ли он в виду, что ранняя идентификация с отцом пробудила в нем интерес к полити­ке? Если так, то мы, конечно, согласимся. Все мотивы берут где-то свое начало. Или он имеет в виду: «Эта ранняя фиксация сейчас, сегодня, удерживает сына в сфере политики*. С этим согласиться трудно. Полити­ческие интересы теперь являются значительной частью эго-структуры личности, а эго является источником энергии здорового человека. Если быть точным, могут быть случаи, когда человек в зрелом возрасте все еще пытается встать на место отца, заменить его для матери. Клиничес­кое обследование политика второго поколения может показать, что его поведение является навязчивым отождествлением с отцом. Тогда его ежед­невное поведение будет настолько навязанным, не соответствующим потребностям реальной ситуации, несоразмерным, что его легко диаг­ностирует любой более-менее опытный клиницист. Однако такие приме­ры относительно редки.

Итак, в мотивационной теории необходимо более точно разграни­чивать инфантильность и мотивацию, то есть и своевременность, и соот­ветствие возрасту.

Я полностью осознаю неортодоксальность своего предположения о том, что в ограниченных пределах существует разрыв между нормальной и аномальной мотивацией, что необходимо подвести теоретические ос­нования под этот факт. Отсутствие преемственности не популярно в пси­хологической науке. Одна из теорий аномалий говорит, что они лежат на предельных точках линейного континуума. Некоторые культурологи на­стаивают на том, что понятие аномалии (анормальности) относитель­но, оно меняется в зависимости от культурно-исторического периода. К тому же существует множество пограничных случаев, когда даже опыт­ные клиницисты не могут с полной уверенностью сказать, норма это или аномалия. В итоге наиболее важным следует признать тот факт, что многие нормальные люди, если достаточно глубоко копнуть, обнаружат некоторый инфантилизм в мотивации.

Приняв все эти знакомые аргументы, мы все равно видим бездну различий, если не между нормальными и ненормальными субъектами, то между здоровыми и нездоровыми механизмами, участвующими в раз­витии мотивации. То, что мы называем интеграцией первой системы, представляет собой целостный механизм, поддерживающий мотиваци-онную систему на уровне современных требований. Похоже, что на обра­зование мошвационных паттернов влияют как внутренняя согласован­ность, так и реальная внешняя ситуация. Эффективное подавление так­же является здоровым механизмом, не только безвредным для индиви­да, но и делающим возможной организацию иерархии мотивов (Belmont and Birch, 1951, McGranahan, 1940). С помощью эффективного подавле­ния индивид перестает действовать в инфантильной манере. Среди урав-

новешивающих механизмов можно упомянуть инсайт, образ «я» и мало понимаемый фактор гомеостаза.

Как показывает эксперимент Гетцеля, здоровые люди проявляют себя целостно и в прямых, и в проективных методах. Дальнейшее опре­деление «нормальности» — к сожалению, оно еще не разработано пси­хологами — может лежать в области соответствия экспрессивного пове­дения (выражение лица, жесты, почерк) основам мотивационной струк­туры личности.'Есть данные о том, что рассогласованность между созна­тельными мотивами и экспрессивными проявлениями — это неблаго­приятный признак (Allport and Vernon, 1933). Это следует изучить более подробно.

В нездоровой мотивации ведущую роль играют несбалансирован­ные механизмы. Всегда одновременно существует несколько видов дис­социации. Когда индивид неэффективно управляется со своими мотива­ми, подавленные влечения прорываются в аутистических жестах, вспыш­ках раздражения, ночных кошмарах, навязчивых персеверациях, возможно в параноидальном мышлении. Более того, имеет место недостаток само­понимания во многих жизненных сферах.

На мой взгляд, в норме ведущую роль играют сбалансированные механизмы. Иногда, в случаях особо сильных нарушений, верх одержи­вают механизмы неуравновешенности. Время от времени мы обнаружи­ваем их частичное действие и в здоровых в другом личностях. Когда слу­чается сбой в механизмах, диагностика проводится с помощью проек­тивных методик. Однако когда личностная система, по сути, гармонич­на, проективные методы немногое могут рассказать нам о причинности мотивации.

Из всего вышесказанного ясно, что удовлетворительная концеп­ция психодинамики должна обладать следующими характеристиками:

1) она всегда подразумевает использование проективных методов для глубинного анализа совместно с прямыми методами, то есть прово­дится полная диагностика;

2) она соглашается с тем, что большая часть мотивов здоровой личности может рассматриваться по своему поверхностному значению;

3) она принимает, что нормальная мотивация индивида направ­лена на будущее и настоящее и не всегда адекватно может быть пред­ставлена на основе изучения прошлой жизни. Другими словами, теку­щая психодинамика может быть в значительной степени автономной, хотя и связанной с более ранними мотивационными образованиями (Allport, 1950);

4) о то же время она поддерживает эпохальные открытия Фрейда о возможности влияния инфантильных фиксаций и одобряет использова­ние непрямых методов в добавление к прямым для проверки сознатель­ных отчетов.

Но прежде чем такая адекватная концепция будет найдена, нужно разобраться с некоторыми положениями, прочно укоренившимися в теории мотивации. Я имею в виду расхожее утверждение, что все мотивы имеют своей целью «редукцию напряжения». Эта доктрина, существую-

щая в инстинктивизме, психоанализе и стимульно-реактивной психоло­гии задерживает развитие теории на примитивном уровне.

Конечно, мы не можем отрицать, что базовые влечения действи­тельно направлены на редукцию напряжения. Примерами могут служить потребность в кислороде, голод, жажда, угроза физического уничтоже­ния. Но эти влечения не являются подходящей моделью для всех мотивов нормального взрослого человека. Гольдштейн отмечает, что те пациен­ты, которые ищут только редукции напряжения, явно нездоровы. Они находятся в раздраженном состоянии, от которого хотят избавиться. В их интересах нет ничего творческого. Они не могут принять страданий, сдер­живания или фрустрации как случайные инциденты на пути достижения реализации ценностей. Нормальные люди, напротив, руководствуются главным образом мотивом самоактуадизации. Их психогенетические ин­тересы определенным образом поддерживают и направляют напряже­ние, а не способствуют его избеганию (Goldstein, 1940).

Я думаю, нам следует согласиться с утверждением Гольдштейна о том, что поиск редукции напряжения не является адекватным состояни­ем зрелых психогенетических мотивов. В момент своей инаугурации в ка­честве президента Гарварда Джеймс Конант (James Conant) отметил, что он принимает обязанности «радостно, но с тяжелым сердцем». Он понимал, что, приступая к новой работе, он не снизит напряжения. На­пряжение будет возрастать и возрастать, а временами окажется просто невыносимым. Несмотря на то, что ежедневно ему придется иметь дело с огромным количеством дел и чувствовать облегчение, обязанности будут все прибавляться и даже огромные траты энергии не смогут привести к какому-либо равновесию. Психогенические интересы заставляют нас бес­конечно усложнять нашу жизнь и вносить в нее напряжение. «Стремле­ние к равновесию», «редукция напряжения», «влечение к смерти» — все это тривиальные и ошибочные представления о мотивации нормального взрослого.

Как я уже говорил, в последние годы в теории произошел некий переворот. Некоторые специалисты по военным неврозам пишут о ре­дукции напряжения. Они говорят об «устойчивой эго-структуре» и «сла­бой эго-структуре». Гринкер и Спайгель утверждают: «Когда эго стано­вится сильнее, терапевт требует со стороны пациента уменьшения неза­висимости и активности» (Grinker and Spiegel, 1945).

После успешной терапии эти и другие авторы иногда отмечают, что «теперь эго находится под контролем». В таких выражениях, как это — а они встречаются все чаще и чаще, — мы имеем дело с постфрейдистской психологией личности. Правда, особенности таких теорий варьируют. Иногда они не признают эго как рациональное, самостоятельное и самоуправля­емое образование. Но иногда, как в процитированном примере, они идут даже гораздо дальше. Они не только заключают, что в норме эго избегает злокачественных вытеснений влечений, хронических состояний и ригид­ности, но и утверждают, что оно является дифференцированной динами­ческой структурой — синтезом психогенетических мотивов, которые мо­гут рассматриваться по своему поверхностному значению.

Не следует опасаться концепции «активного эго». Насколько я по­нимаю, термин «эго» не относится к гомункулусу, это просто краткое выражение, используемое для того, что Гольдштейн называет «ведущие паттерны». Термин обозначает, что в норме здоровая личность обладает различными системами психогенетических мотивов. Их количество не ограниченно, хотя на самом деле у хорошо интегрированного взрослого их можно пересчитать по пальцам, иногда даже одной руки. Часто то, что человек делает-с повторяющейся настойчивостью, является удивительно отрегулированным и структурированным образованием, присущим его внутренней структуре. Как называть эти ведущие мотивы—желания, ин­тересы, ценности, чувства, особенности — не играет особой роли. Глав­ное, мотивационная теория обязательно должна учитывать существова­ние этих структур при диагностике, терапии и в научных исследованиях.

Лоуренс К. Франк

ПРОЕКТИВНЫЕ МЕТОДЫ ИЗУЧЕНИЯ ЛИЧНОСТИ

Изначально трудность в, изучении личности заключается в отсут­ствии сколько-нибудь ясно очерченного, адекватного понимания того, что должно исследоваться.

Ситуация такого рода у каждого вызывает разные реакции в зави­симости от профессиональных предпочтений и лояльности. Ясно, что официальные заявления будут встречены враждебно, если не насмешли­во, в то время как полемика и апологетика лишь усилят путаницу. Возни­кает вопрос, можно ли как-то пролить свет на эту ситуацию путем изу­чения процесса развития личности, для того чтобы прийти к более пло­дотворным концепциям и более приемлемым методам и процедурам.

ЛИЧНОСТЬ КАК РЕЗУЛЬТАТ ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ, СОЦИАЛИЗАЦИИ И ИНДИВИДУАЛИЗАЦИИ

Предположим, что мы представляем появление личности как ре­зультат взаимодействия культурных агентов и индивидуального в ребен­ке. В условиях ограниченного пространства я могу лишь коротко и кон­спективно изложить главные аспекты этого процесса, в котором мы мо­жем распознать организм индивида с органической наследственностью, постепенно растущий, развивающийся и созревающий под опекой ро­дителей и педагогов, которые стремятся сформировать его в соответ­ствии с культурно предписанными и социально санкционированными поведением, речью и убеждениями.

Как я уже неоднократно говорил в других своих работах, ребенок — это не инертное тело, но реагирующий организм с собственными чув­ствами, как и родители, сиделки и учителя, воспитывающие его. Он обу­чается предписанным культурным и социальным нормам действия, речи и убеждения в соответствии со своими личными пристрастиями и чув­ствами и принимает это обучение с разной степенью исполнительности, всегда своеобразно и с определенными чувствами по отношению к сво­им наставникам. Таким образом, то, что мы наблюдаем, представляет собой двойственный процесс социализации с достаточным конформиз­мом во внешнем поведении, позволяющем принимать участие в общем социальном мире, с одной стороны, и индивидуализации с прогресси­рующей организацией внутреннего мира и чрезвычайно уникальными содержанием, значениями и чувствами, которые более реальны и непре­одолимы, чем культурный и физический мир, — с другой.

Сказанное не подразумевает какой-либо субъективной двойствен­ности или другой традиционной дихотомии; это попытка простого из-

ложения хорошо известной и общепринятой точки зрения, что во всех явлениях наблюдаются как сходства, или однородность, так и индивиду­альные девиации. Мы можем обращать больше внимания на единообра­зие и игнорировать существующие индивидуальные компоненты, как поступаем при измерении температуры, давления и других свойств газа, или можем заглянуть за пределы совокупной однородности, обратив­шись к индивидуальному, отдельным молекулам, атомам и электронам, которые, как нам теперь понятно, крайне беспорядочны, непредсказуе­мы и далеки от описанного статистически единообразия поведения. Та­ким образом, мы можем наблюдать подобную антитезу между группо­вым единообразием экономических, политических и социальных собы­тии и специфическим индивидуальным поведением каждого граждани­на, проявляющих сообща это единообразие и конформизм.

Культура обеспечивает нас социально предписанными моделями действия, речи и убеждения, которые делают жизнь группы такой, ка­кой мы ее наблюдаем; однако каждый человек в группе представляет собой индивидуальность, исполняющую эти социальные предписания и использующую эти модели характерным для него образом, со специфи­ческими личностными модуляциями, акцентом и намерениями. Строго говоря, только тот является индивидуальностью, кто отвергает и иска­жает культуру; но с нашей традиционной озабоченностью единообрази­ем мы предпочитаем акцентироваться на однородности статистических совокупностей всех видов деятельности как на реальности и трактовать индивидуальные девиации как что-то вроде неизбежной, но досадной ошибки природы, чтобы оправдать свои ожидания. Эти девиации необ­ходимо признавать, но лишь как незначительные недостатки и помехи на пути к научным истинам, к которым мы стремимся!

Подобные идеи процветали в научной работе вообще вплоть до 1900—1905 годов, когда были открыты рентгеновские лучи, квантовая физика, закон относительности и стали развиваться другие открытия, благодаря которым более ранние представления вышли из употребле­ния, за исключением некоторого числа дисциплин, все еще хранящих верность девятнадцатому веку. Поэтому в некоторых кругах с научной точки зрения заслуживает уважения признание, что однородность — это статистическое групповое понятие, перекрывающее чрезмерно беспоря­дочную, неоднородную массу индивидуального, дискретные явления которого просто не подчиняются научным законам!

Дата добавления: 2015-07-26; просмотров: 140; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!