ВОЗВРАЩЕНИЕ РИТОРИКИ

Перед читателем лежит русский перевод книги, частые ссылки на которую можно встретить ныне в многочисленных зарубежных публикациях по стилистике, структурной поэтике, лингвистике текста, семиотике, теории массовых коммуникаций, теории воздействия, теории восприятия, по логике и аргументации, теории рекламы и, безусловно, по «новой риторике».

Успех книги, оказавшийся во многом неожиданным и для ее авторов, заключается, пожалуй, не столько в однозначном и бесспорном решении поставленных в ней задач¹, сколько в практической, а потому особенно впечатляющей, демонстрации неиспользованных эвристических возможностей риторической теории применительно к анализу широкого круга проблем, находящихся сегодня в центре внимания многих гуманитарных наук. Именно эта сторона работы, появившейся почти на самом пике оживленной и достаточно разноречивой дискуссии о творческом наследии античной риторики, о возможностях использования выработанных в ее недрах приемов и процедур, выгодно отличала «Общую риторику» группы µ от других книг на эту тему, появившихся в разных странах практически одновременно (Croll 1966; Kibédi Varga 1970; Caplan 1970; Ong 1971; Kopperschmidt 1973 и др.).

Неожиданный интерес к риторике, показавшийся поначалу, в 60-х гг. просто очередной модой, постепенно приводит к формированию нового и весьма перспективно-

¹ Как об этом можно судить, в частности, по критической рецензии С. Чэтмена (см. Сhatman 1972).

го направления междисциплинарных исследовании языка в действии, получившего название «новая риторика» (термин X. Перельмана — см. Perelman 1958).

Возвращение риторики на авансцену современной науки породило немало серьезных проблем методологического характера, заставив пристальнее вглядеться во вновь намечаемые границы между риторикой и сопредельными отраслями знания². Особого такта в этой связи требует каждая новая попытка интегрировать риторику в рамки современной науки, изрядно потеснившей традиционные области риторического, либо за счет частичного поглощения проблематики (как это было, например, со стилистикой и поэтикой), либо путем ее полного отрицания как продукта «донаучного» этапа теоретического сознания.

Ситуация, сложившаяся в науке о языке после обращения отдельных ее школ и направлений к риторическому наследию, характеризуется усилением крайней неравномерности в уровнях понимания самой риторики, ее целей, задач и исследовательских возможностей в эпоху массовых коммуникаций со стороны представителей различных течений в языкознании. Так, если стилистика, устами П. Гиро, определяет в качестве одной из своих важнейших задач «включение риторики в научную проблематику современной лингвистики» (Гиро 1980, с. 40), а новейшая транслингвистика Р. Барта числит себя «преемницей риторики» (Барт 1978, с. 448), то гораздо большему числу исследователей языковых проблем, не связанных непосредственно с лингвистикой текста, с анализом массовых коммуникаций и т. п., подобная постановка вопроса может показаться (и не без известных оснований) легковесной, и отнюдь не самоочевидной.

Использование «багажа» классической риторики в современной науке требует, как минимум, четкого прояснения того, что представляет собой ее реальное творческое наследие, каков смысл «завещания», оставленного нам этой некогда славной наукой древних. Что представляла собой античная риторика, в каких отношениях находится она с «новой» и «общей» риторикой, очерк которой излагается в настоящей книге? Каковы причины, побуждающие все большее число современных исследователей чаще

² К их числу Т. ван Дейк относит теорию действия, теорию референции, когнитивную психологию, контент-анализ, психолингвистику и др. (Dijk 1976, ch. IV).

и чаще обращаться к полузабытым (а порой и полностью забытым) текстам риторических трактатов прошедших эпох? Какова, наконец, практическая ценность риторических категорий, таксономии и процедур для осуществляемых в наши дни исследований коммуникативных систем? Из этой книги читатель выносит новый, во многом неожиданный образ риторической пауки. Может показаться непривычным и содержащееся в работе понимание риторики, существенно отличающееся от того, что до настоящего времени имело широкое распространение. Все сказанное делает необходимым ряд вступительных замечаний, имеющих своей целью облегчить читателю путь к более полному пониманию этой весьма ценной книги.

I.

Бардоло. Говоришь, значит, в области речи есть некое искусство?

Hаугерий. Да, разумеется. < ... >

Hаугерий. Каким же именем назовем и это первое руководящее главное искусство, и пользующихся им?

Бардоло. Может быть, назовем его ораторским искусством, а пользующихся им — оратором, или ритором. Никакого другого имени ему, кажется, не дали.

Джироламо Фракасторп.

«Наугерий, или о поэзии» (1540 г.)

Термин «риторика» за всю свою многовековую историю никогда не имел однозначного понимания, и в этом нашла отражение изначальная природная двойственность этой науки.

Риторика в самих своих истоках разрываема противоречием. Творческое теоретическое начало ее жестко сдерживается догматом создаваемого канона. Теория стремится к развитию, нормативность — к статике. Теория риторики шла по пути расширения своего предмета, нормативность тяготела к незыблемой стабильности сложившегося круга понятий. Теория определяла самое себя через последовательное саморазграничеиие с другими науками — диалектикой, этикой, политикой (Цицерон. Оратор, 62 — 68; Об ораторе, I, 219 — 255, и др.); дидактическая риторика претендует на универсальность, совершенствуясь в искусстве классификации образных средств.

Два несовместных начала в риторической науке обусловили возникновение, а затем и параллельное развитие двух различных риторических традиций, сосуществовавших бок о бок с времен греко-латинской античности через средневековье до позднего Возрождения. Две различные традиции и порождают два основных понимания риторики.

Предельно обобщая реальную историю многовекового противоборства двух риторических традиций и идя на неизбежные в этом случае упрощения, можно говорить об Аристотеле как о наиболее последовательном представителе теоретической философской риторики, определявшей в качестве цели своей разработку «возможных способов убеждения относительно каждого данного предмета» (Риторика, I, 2). Как бы предчувствуя последовавшее позднее «развинчивание» риторики, захват другими науками изначально входивших в нее частей, приведшие к распространенному и поныне смешению ее со стилистикой и поэтикой, Аристотель полагает необходимым особо подчеркнуть, что вышеупомянутая цель «не составляет задачи какого-нибудь другого искусства» (Риторика, там же). Концепция риторики как науки об убеждении, о формах и методах речевого воздействия на аудиторию разрабатывалась и последовательно излагалась в трактатах Исократа, Гермагора, Аристона, Аполлодора, Цицерона. Сутью риторики, равно как и определяющей задачей ритора (officiura oratoris), объявлялось убеждение.

Уход в проблематику школярской, догматической, нормативной риторики отчетливо прослеживается у Квинтилиана. Императивная у Аристотеля и Цицерона задача убеждения меняет свою модальность. У Квинтилиана убеждение (persuasio) выступает уже в качестве возможной (in quoque potest), но отнюдь не главной цели речи оратора. Меняется и характер сопутствующих определений: из искусства «правильной речи» (ars recte dicendi) риторика превращается со все большей определенностью в искусство красноречия (ars pulchre loquendi). Широко распахиваются ворота для эпигонов азиатского красноречия, и красивость выражения отныне становится высшим мерилом, а позднее и самоцелью риторической практики. Распространенным представлением о риторике как о напыщенном, «внешне красивом, но малосодержательном произведении речи» (см., например: Тимофеев 1974) мы обязаны этой ветви риторической практики.

Наличие двух соперничающих и столь разнящихся между собой пониманий риторики³ делает неизбежным вопрос о том, какую же из них имеют в виду, говоря об эвристических возможностях риторической теории, о результативности использования риторических процедур в современных лингвистических, транслингвистических, семиотических анализах текста, наконец, о «реабилитации»⁴ риторики. Давая ответ на этот вопрос, ответ, безусловно, очевидный, ибо речь идет о теоретической риторике «школы» Аристотеля, о созданной в рамках этой традиции античной теории речевого воздействия, необходимо продвинуться и несколько дальше. Возможно ли интегрировать античную риторику с ее философской основой, категориальным аппаратом, аналитическими процедурами непосредственно в контекст современного научного знания? Какими путями осуществляется освоение риторического наследия? Ответ на эти вопросы должен быть более обстоятельным.

Античную риторику в ее концептуальной завершенности следует рассматривать как неотъемлемую часть целостного античного миропонимания, с присущим последнему «содержательно-формалистическим» (см. Лосев 1978) характером постижения и отражения сущего. Этот особый «формализм» проявлялся в неукоснительном следовании пространственно-временным принципам гармонии и соразмерности, столь уместным и органичным в пластических искусствах, но приобретавшим неповторимый привкус изощренной схоластики при их перенесении в области чисто теоретического мышления, к каковым относилась и риторика. Красота любого искусства, любой умозрительной теории поверяется шкалой миметического соответствия совершенному Космосу. И совершенство риторики виделось в соразмерном и гармоничном отражении воображаемого микрокосма риторической словесности. Теория трех стилей Вергилия не случайно вписана в пределы круга⁵. В круг же в соответствии с пространственно-временной логикой мимесиса может быть замкнут и микрокосм риторической словесности, рассеченный пятью сек-

³ Умберто Эко говорит о трех основных пониманиях риторики, добавляя к числу упомянутых определение риторики как науки о порождении высказываний (Eco 1975, с. 87 — 92).

⁴ См. в этой связи: Тоdorov 1971, с. 42 — 54; Гиро 1980, с. 55 — 60.

⁵ См. схему «колеса Вергилия» на с. 382 настоящего издания.

торами — пятью основными разделами античной риторики: inventio, dispositio, elocutio, actio, memoria.

Безусловный, с позиций нового времени, формализм подобного подхода начинает осознаваться уже в эпоху эллинизма. Он окончательно превращается в мертвую букву в эпоху Цицерона. Острое ощущение несоответствия риторической доктрины, взятой в ее мировоззренческой основе, изменившимся историческим условиям даже стало причиной своеобразного антириторического «бунта» Тацита, побудило его раз и навсегда забросить занятия риторикой, обратившись к истории⁶. Казалось бы, с разрушением целостной и замкнутой в себе системы античного миропонимания, лежавшей в основе риторической теории, ничто более не в силах спасти ее самое от угасания. Однако этого не происходит.

Для того чтобы понять причины, обусловившие продолжение традиции теоретической риторики, постараемся внимательнее вглядеться в принципы выделения уже называвшихся выше пяти ее основных разделов. Однако прежде введем определение риторики, с максимальной тщательностью .следуя духу и букве античных концепций.

Риторика — это наука о способах убеждения, разнообразных формах преимущественно языкового воздействия на аудиторию, оказываемого с учетом особенностей последней и в целях получения желаемого эффекта. Воздействие может осуществляться как в устной, так и в письменной форме с помощью аргументов, доказательств, демонстрации вероятностей и др. приемов с целью порождения при помощи используемых языковых и неязыковых средств определенных эмоций и ощущений, способных в свою очередь привести к направляемому формированию новых либо модификации изначальных стереотипов восприятия и поведения.

Если говорить кратко, перед нами — впечатляющая по масштабности и логическому замыслу программа. Однако этого замечания вряд ли достаточно. В рамках античной риторической теории было выработано принципиально верное с позиций современных научных представлений понимание механизма коммуникативного процесса в его прагматических аспектах. Так, в «Риторике» Аристотеля наряду с рассмотрением участников акта коммуникации — говорящего (оратора, ритора) и слушающего — обсужда-

⁶ Об этом упоминает М. Гаспаров: Гаспаров 1972, с, 69 — 71

ются такие вопросы, как намерения говорящего (интенция), реакция слушателя (пафос), функциональные типы речевых актов (телеология родов красноречия), способы организации сообщения я многое другое (см., в частности, Риторика I, 2 — 3, и др.). Не продолжая перечня проблем, рассматриваемых Аристотелем и другими античными авторами, подчеркнем, что и в дальнейшем их перечислении со всей очевидностью прослеживается преимущественный интерес риторов к изучению интенциональных использований языка в процессе прагматической убеждающей коммуникации.

Наличие в риторической теории общей концептуальной схемы речевых актов логично предполагало разработку соответствующего инструментария. Имея представление о том, какими факторами определяется успех убеждающей речи, ритор должен был овладеть практикой ее построения, научиться отвечать на три основных вопроса, возникающих на докоммуникативной стадии: что сказать? где сказать? как сказать? Пятичленное деление риторики имеет, как становится очевидным, самое непосредственное отношение к этой фазе риторической разработки речи.

Inventio (euresis Аристотеля, truevement Брунетто Латини), или нахождение материала, давало практический ответ на вопрос «что сказать?» с учетом предполагаемой аудитории и желаемого результата. Обширный набор топов, энтимем, аргументов и «прочих доказательств» (Аристотель) представлял значительные возможности парадигматического выбора — основной операционной процедуры этого раздела риторики.

Dispositio, или «развертывание», — в этом разделе разрабатывались вопросы синтагматического развертывания и оформления найденного материала на фразовом и надфразовом уровнях, что равноценно поиску ответа на вопрос «где сказать?».

Тактика лексического и синтаксического выражения «материала» разрабатывалась разделом elocutio. Содержа в себе множество вариантов ответа на вопрос «как сказать?», elocutio, в компетенцию которого входили фигуры речи и образы (тропы), характеризуется использованием как синтагматических, так и парадигматических процедур. Примыкающий к этому разделу actio дополнял рекомендации о том, «как сказать?», разработками риторической просодии, позы и жеста оратора. Гарантом успешного за-

вершения всех четырех предшествующих этапов выступает специально разработанная мнемотехника — memoria.

Логичная последовательность непрерывных переходов между отдельными этапами построения убеждающей речи, изощренная стратегия языкового воздействия, разработанная античной риторикой, содержат в потенции достаточно надежный как в операционном, так и в эвристическом отношениях инструментарий, действенность которого не оказалась ослабленной в результате окончательного разрушения мировоззренческого базиса античной риторики. Именно это обстоятельство, надо полагать, создало объективную почву для сохранения в последующие эпохи непрерывной традиции теоретической риторики в изменившихся исторических и культурных условиях. Однако, и это также следует отметить, поддержание традиции, порой сводившееся к регулярным напоминаниям о роли риторики как науки об убеждении⁷, не могло стать достаточным стимулом для дальнейшего ее развития. Со времен Цицерона теоретическая риторика не породила ни одной сколько-нибудь заметной идеи⁸. Многовековое творческое бесплодие ее объясняется утратой того организующего и всеподчиняющего начала, которое побуждало античных риторов совершенствовать теорию и оттачивать практику убеждающего красноречия — общественной потребности в ораторском искусстве, исчезнувшей одновременно с угасанием античной полисной демократии.

II.

Действуя из глубины,

Незаметно это искусство

В сети тайные слов

Уловляет дух человека.

Марко Джироламо Вида.

«Поэтика» (1520 г.)

Если бы современное обращение к риторике обернулось просто очередной попыткой осуществить ее restitutio in integrum, то оно, вне всякого сомнения, оказалось бы

⁷ Что в полной мере может быть отнесено и к «Риторике» Брунетто Латини.

⁸ См. в этой связи статьи Ж Старобинского (Starobinski 1976) и Цв. Тодорова (Тоdorov 1975).

столь же бесплодным, как и многочисленные пробы подобного рода, предпринимавшиеся в предшествующие столетия. Не возвращаясь более к вопросу о причинах неприемлемости философских, мировоззренческих оснований античной риторической теории, отметим, что и сам инструментарий риторики, безусловная значимость которого для нынешнего этапа развития научного знания сохраняется в силу его соотнесенности с принципиально верным пониманием механизмов речевой коммуникации, весьма далек от совершенства⁹. Возникновению «новой риторики» вполне закономерно предшествовал этап интенсивных эмпирических и теоретических разработок, особенностью которых являлось прежде всего то, что велись они за пределами самой риторики.

Известно, что на протяжении веков риторическое наследие практически осваивалось различными науками, становясь во многих случаях их неотъемлемой частью. Так, теория стилей, просуществовавшая, в рамках нормативной поэтики вплоть до эпохи романтизма, была непосредственно заимствована из античной риторики без каких-либо изменений. Разработанная античной риторикой и классифицированная ею система логических доказательств, используемых в рамках убеждающей речи (аристотелевские силлогизмы, энтимемы, демонстрации вероятностей и др.), отчуждается логиками Пор-Рояля¹⁰ и со временем складывается в независимую от риторического анализа формально-логическую теорию аргументации.

Последовательно интегрируя отдельно взятые проблемы, подходы и процедуры риторического анализа, поэтика, стилистика, логика, а позднее и многие другие дисциплины и направления, вплоть до новейших течений, сформировавшихся в недрах современной лингвистики, семиотики, социологии, социальной психологии и т. д., долгое время не ощущают острой необходимости в целостном риторическом анализе, используя, однако, отдельные категории и понятия риторики, перекодированные на язык соответствующей науки.

История изучения языка в XX столетии характеризуется постоянно нарастающим интересом к проблемам его

⁹ См. в этой связи статью С. И. Гиндина, помещенную в заключительном разделе настоящего издания.

¹⁰ О радикальном проекте размежевания логики и риторики Пьера Рамю (Peter Ramus) см., в частности: Cronkhite 1969, с. 27.

«эффективного использования», в том смысле, который придавал этому выражению Дж. Остин (Austin. 1962), к анализу и эксплицированию латентных механизмов «незаметного искусства» речевого воздействия в рамках различных коммуникативных систем — от художественного языка до торговой рекламы и политической пропаганды. Перемещение исследовательского интереса к осмыслению, описанию и моделированию многообразных ситуаций убеждающего воздействия не только заставляет все чаще вспоминать о риторике, но и стимулирует разработку ее проблематики в рамках сопредельных областей знания. Решающую роль в совершенствовании категориального аппарата и инструментария классической риторики, сделавшего возможным включение риторической науки в контекст современных научных разработок, сыграли теория массовых коммуникаций, логическая теория аргументации и структурная поэтика.

Теория массовых коммуникаций, представляющая собой обширную совокупность исследований лингвистического, семиотического, социологического и социально-психологического характера¹¹, содействовала выработке более глубокого понимания определяющих характеристик основных участников коммуникативного акта (отправитель — получатель сообщения), а также параметров самого сообщения. Проводившиеся в рамках этого направления эмпирические исследования сделали возможной более тонкую, нежели в соответствующих разделах риторической теории, нюансировку факторов, влияющих на эффективность коммуникативного акта. В качестве ранее не выделявшихся характеристик отправителя, определяющих результативность убеждения, описываются фактор доверия (Hovland et al. 1953; Lerner, Schramm 1967, и др.), фактор престижа, фактор дистанции между исходным знанием и содержанием вновь получаемой информации ¹² и т. д. Среди работ, посвященных содержанию сообщения и частично перекрывающих традиционную проблематику риторического «нахождения материала», следует указать на исследования проблем различения информации

¹¹ Подробный критико-библиографический обзор основных работ по теории массовых коммуникаций содержится в кн.: Silbermann 1981.

¹² Об использовании эффекта сознательного смещения изначальной позиции слушателя в политической пропаганде см., в частности: Aronson et al., 1963, Domenach 1962.

и аргумента, привлекшие внимание к роли эксплицитно формулируемого вывода в процессе направляемого формирования позиции получателя сообщения (Сantril 1947), а также и, опыт анализа эффективности рационального и иррационального (эмоционального) воздействия на формирование позиции получателя (см., например, Bremond 1973). Развитие теории массовых коммуникаций, многими из своих проблем тесно переплетающейся с традиционными целями риторического анализа, безусловно, содействовало концептуальному освоению риторики и другими отраслями современного научного знания.

Если исходить из многовековой истории сложных взаимоотношений логики с риторикой, то импульс к возрождению риторической теории со стороны логики выглядит более чем неожиданным. Однако сама эта «неожиданность» — отражение серьезных изменений в определении задач и возможностей логического анализа естественного языка, происшедших с начала XX столетия¹³. Перенося поначалу на исследования живого человеческого языка методики и приемы, разработанные для изучения формально безупречных суждений, силлогистики, логики довольно быстро оказались в тупике, столкнувшись с необходимостью описания таких явлений, как полисемия, контекст, и многих других факторов, характеризующих функционирование естественного языка. Как показало время, поиски логических методов исследования естественного языка оказали революционизирующее воздействие на логическую теорию, приведя к формулированию теории пресуппозиций и к созданию теории аргументации (Реrelman 1958).

Теория аргументации X. Перельмана с полным основанием может рассматриваться в качестве теоретической основы «новой риторики». «Объектом этой теории является изучение дискурсивных приемов, позволяющих вызвать или усилить сочувствие к предложенным для одобрения положениям» (Perelman 1958, с. 5)¹⁴. Эта тео-

¹³ Ясное представление о последовательной смене логических методов исследования естественного языка от Г. Фреге до X. Перельмана дает книга Meyer 1982.

¹⁴ В более поздней своей книге (Perelman 1977, с. 19) автор поясняет, что к аргументации относится «вся совокупность высказываний, имеющих целью внушение либо убеждение, каковы бы ни были аудитория, которой они адресованы, и предмет высказывания».

рия существенно расширившая границы логического анализа естественных языков, оказала особенно заметное воздействие на формирование проблематики и характер аналитических процедур, получивших широкое распространение у представителей французского структурализма. Под ее очевидным влиянием находятся и авторы книги «Общая риторика».

III.

Школа французского структурализма, говоря о которой, называют в первую очередь имена Р. Барта, Цв. Тодорова, Ж. Женетта, А.-Й. Греймаса, К. Бремона и ряда других исследователей, приняла возвращение риторики с энтузиазмом. Более того, во многом благодаря именно ее усилиям и было обеспечено выдвижение риторики на авансцену интеллектуальной жизни Франции начиная с середины 60-х гг. Если необычайная популярность структурализма объяснялась подчас тем, что он пришел на смену философии экзистенциализма, познавшей бурный успех в предшествующее десятилетие¹⁵, то риторика действительно предстает в качестве любимого ребенка французской структурной школы.

В 1964 г. на страницах журнала «Тель Кель» («Tel Quel») Ж. Женетт открывает дискуссию о риторике и ее влиянии на «внутреннее пространство языка» (Genette 1964). Одновременно он готовит переиздание риторического трактата П. Фонтанье (Fontanier 1968), уже самим выбором текста подчеркивая предпочтение, отдаваемое литературной риторике перед другими ее формами и направлениями.

Цв. Тодоров, подведя некоторые итоги риторических штудий, выступает в 1967 г. с весьма примечательной статьей «Тропы и фигуры», помещенной первоначально в 3-м томе «То honor Roman Jakobson» и вошедшей позднее в состав книги «Литература и значение» (Todorov 1967, с. 49).

Р. Барт — признанный лидер французского структура-

¹⁵ «Теперь же, — не без иронии писал С. Чэтмен, — ведутся поиски структур и структурных принципов во всех формах человеческой деятельности — от женской моды (Р Барт) до, naturellement, кухни» (Сhatman 1972, с. 436).

лизма¹⁶, «новой критики» — в эти же годы публикует целый ряд статей (см., в частности: Barthés 1964, 1967), выступая инициатором неориторических исследований, приобретающих благодаря его энергичной деятельности значительней размах (см. специальные выпуски журнала «Communications», № 8, 1966; № 16, 1970, а также тематический номер журнала «Langages», № 12, 1968, и др.).

Французскому структурализму присущ устойчивый преимущественный интерес к исследованиям поэтического языка и лингвистическому анализу литературных произведений (вплоть до «Грамматики «Декамерона»» Цв. Тодорова), сложившийся под явным влиянием русской формальной школы, ОПОЯза, фундаментальных трудов по поэтике Р. О. Якобсона. Глубокий след на проблематике и методах исследования фольклора, художественной прозы оставило знакомство с переведенными на французский язык работами Б. Томашевского, В. Шкловского, В. Проппа, М. Бахтина и др. советских исследователей. Повышенное внимание к литературной риторике, к взаимосвязям риторического и поэтического, риторического и семиотического заметно отличает концепцию французской «новой риторики» от разработок, ведущихся в эти же годы в других странах¹⁷. Со всей определенностью в ней постулируется тезис о риторических фигурах как об области пересечения интересов поэтики, риторики и литературной теории (Todorov 1971, с. 49).

Уже сам контекст научных интересов и дискуссий вокруг проблем «новой риторики» естественным образом предопределил характер появившейся в 1970 г. книги «Общая риторика». Написанная группой бельгийских исследователей, работающих в русле идей французского структурализма¹⁸, книга эта представляет собой прежде всего опыт литературной риторики. Выбор литературы в качестве объекта риторического анализа выглядит неслучайным не только в силу упоминавшегося выше пристрастия французского структурализма к проблемам художест-

¹⁶ См. номер журнала «Poétique» (№ 47, 1981), посвященный памяти Р. Барта.

¹⁷ См., например: Bohringer 1963; Plett 1971; Koppersсhmidt 1973; Вооth 1974; Weller 1969; Lausberg 1960; McCall 1969 и др.

¹⁸ На это указывает также М. Мейер (Meyer 1982, с. 112).

венного (поэтического) языка, но также и в связи со стоящим за этим выбором представлением о литературе как об особом использовании языка. Разработка теории этого использования, теории, пригодной для возможной экстраполяции на другие сферы, составляет первоочередную задачу общей риторики.

Представление о литературе как об особом использовании языка, потеснившее в рамках французского структурализма давнюю, но весьма распространенную и поныне концепцию литературы как «языка sui generis», было связано, с одной стороны, с результатами исследований К. Леви-Строоса в области мифа¹⁹, с другой же — подготовлено идеями лингвистики текста (лингвистика дискурса у Р. Барта), рождение которой по праву связывается с именем Э. Бенвениста. Введенное этим лингвистом понимание уровней языкового анализа и, главное, понимание предела собственно лингвистического анализа, представленного предложением, явилось толчком для ревизии многих лингвистических представлений, в том числе и о сущности языка литературы.

Выбор литературы в качестве объекта риторического анализа в книге «Общая риторика» кажется удачным еще и потому, что благодаря ее моделирующим способностям открывается возможность перехода к самым различным типам контекстов: «Литературный текст имитирует определенный тип коммуникации. Это может быть тип коммуникации, который не предполагает личного знакомства отправителя и получателя сообщения, и может быть тип, который это предполагает. Это может быть тип, который предполагает передачу полного изложения событий, а может быть такой, в котором передается не только целиком проанализированное и упорядоченное событие, но и сам процесс непосредственного переживания. Наконец, это может быть рассказ, письмо, речь, просьба и т. п., имитирующие непосредственное обращение к определенному получателю или не содержащие упоминания об этом получателе вовсе» (Майенов а 1978, с. 433).

Моделирование литературой разнообразных типов контекста, предполагающее высокую вариативность соот-

¹⁹ Еще в 1955 г. Клод Леви-Стросс писал: «Если в мифологии возможно обнаружить смысл, то вычленим он не через отдельные изолированные элементы, входящие в состав мифа, а только через способ соединения этих элементов между собой» (Lévi-Strauss 1955, с. 86).

ветствующих им целевых (интенциональных) установок, позволяет в принципе расширить рамки риторической теории, переместив их от описания техники убеждения к выявлению механизмов более нюансированных форм воздействия (пробуждение чувств радости — огорчения, согласия — несогласия, ликования — негодования и т. д.). Расширение возможностей риторического анализа, естественно, должно облегчить экстраполяцию полученных результатов, необходимую для создания теории общей риторики.

Присутствующий в книге лишь in potentia проект создания общей риторики, выводы которой были бы в равной степени релевантны для столь различных видов коммуникации, как поэтический язык²⁰ и коммерческая реклама, политическая пропаганда и кинематограф, драматический спектакль и комикс, должны неизбежно иметь под собой теоретическую основу. Такой основой авторы считают известную модель языковых функций Р. Якобсона, в которую вносятся принципиальные изменения. Переименовывая «поэтическую функцию языка» и называя ее «риторической», «группа µ» предлагает установить иерархию функций, в которой главенствующую и всеподчиняющую роль призвано играть сообщение и соответствующая ему риторическая функция (с. 55). Последствия этого шага в теоретическом плане весьма значительны: риторическая функция языка становится трансцендентной по отношению к другим языковым функциям, что дает возможность в практическом плане изучать проявления риторического в любом типе вербальной коммуникации, а при семиотическом подходе — и в невербальных коммуникативных системах.

На следующем этапе рассуждения логически неизбежным становится вопрос о формах реализации риторической функции на различных уровнях языка с учетом того, что риторические трансформации могут затрагивать как план выражения, так и план содержания. Выделяемые четыре формы реализации риторической функции — метаболы в авторской терминологии, позволяют четко определить область риторического анализа, которая простирается от дифференциальных признаков фонем и графем (метаплазмы), сем (метасемемы) до дискурса (метатаксис) и экст-

²⁰ Исследованию риторики поэзии посвящена вторая книга «группы μ», появившаяся в 1977 г. в Брюсселе. — См.: Groupe μ 1977.

ралингвистической области традиционных «фигур мысли» (металогизмы). Указанное членение обширной сферы риторического имеет принципиальное значение не только для практического разграничения задач лингвистического и внелингвистического изучения интенциональной речи, но прежде всего для разработки надежных методов исследования механизмов функционирования художественной (и внехудожествевной интенциональной) речи, приемов порождения желаемой реакции на сообщение у читателя и слушателя. В силу указанных причин нам важно разобраться в содержательной основе этой классификации.

Представляя собой опыт литературной риторики, концепция группы µ естественным образом подвергает переработке и переосмыслению ряд основных тезисов и понятий теории художественного языка. Ключевыми для самых различных по духу и направленности стилистических теорий являются понятия «норма» и «нарушение». Поколениями стилистов вырабатывалось представление о том, что художественный (поэтический) язык отличается от языка обыденного своим стремлением к нарушению принятых в последнем норм. При доведении до абсурда такая концепция неоднократно порождала утверждения, что поэтический язык — полярная противоположность языку повседневному. Практическая ценность подобных заключений может быть проиллюстрирована хотя бы тем фактом, что теория нарушений до настоящего времени оказалась неспособной выработать ответа на такие практически важные вопросы, как: чем отличаются поэтические нарушения нормы от обычной «порчи» языка? как, при большом числе отклонений от нормы, обеспечивается понимание текста читателем? каковы, наконец, лингвистические и нелингвистические параметры подобных нарушений? Заметим, что остается и еще один, пожалуй, самый важный вопрос: какова природа семантического эффекта фигур речи, тропов? Ответ на эти вопросы пытается дать теория риторики.

Предлагаемое авторами «Общей риторики» членение области риторического пространства языка основывается прежде всего на убеждении, что эмпирически выявляемые нарушения нормы обыденного языка в поэтической речи могут не быть препятствием для понимания лишь в том случае, если на уровне лингвистических или экстралингвистических характеристик текста будут существовать

механизмы снятия нарушении, позволяющие скорректировать понимание и одновременно создающие предпосылки для порождения определенного семантического эффекта. Не отвергая, таким образом, факта сознательных нарушений языковой нормы в качестве одной из характерных особенностей художественной речи, теория общей риторики перемещает центр своего внимания на выявление типов этих нарушений и соответствующих им механизмов обеспечения понимания.

В 1967 г. Цв. Тодоров в уже упоминавшейся статье «Тропы и фигуры» (Todorov 1967, с. 107 — 114) вплотную подходит к классификации поэтических отклонений от нормы (именуемых им «аномалиями»), определяя их основные типы в зависимости от характера нарушенного при этом правила соответствующего языкового уровня. Он писал: «Исходя из характера этого правила, мы различаем четыре группы аномалий, относящиеся к следующим областям: отношение звук — смысл; синтаксис; семантика; отношение знак — референт» (Todorov 1967, с. 108). Однако Тодорову не удается пойти далее предложенной классификационной схемы: выбор тропов и фигур, включаемых им в соответствующие группы «аномалий», осуществляется на основании столь слабых критериев, что воспроизводство этой классификации в дальнейшем представлялось неперспективным. Было очевидным, что, помимо верного определения общего классификационного принципа (который весьма плодотворно разработан авторами настоящей книги при определении четырех типов метабол), необходимо введение дополнительных критериев в виде перечня основных операций, с помощью которых вводится, а на последующем этапе редуцируется соответствующее нарушение. Редукция, или снятие, нарушения и приводит к сознательному смещению смысла, вызывающему у получателя сообщения определенную реакцию, этос.

Порождение этоса — «аффективного состояния получателя, которое возникает в результате воздействия на него какого-либо сообщения и специфические особенности которого варьируют в зависимости от нескольких параметров» (с. 264), — это и есть конечная цель и основная задача риторики. Целенаправленное формирование этоса в рамках фундаментальной риторики (первая и наиболее значительная часть книги) осуществляется преимущественно за счет введения нарушений в коды языковых

уровней и их последующего редуцирования. Главы, посвященные детальнейшему разбору четырех типов риторических метабол, представляют собой образец блестящего анализа живого функционирования языка, а значение совокупности содержащихся в них наблюдений, эвристических ходов мысли далеко выходит за рамки проблематики даже столь сложного феномена, каким является литературный художественный язык. В теории метабол и теории этоса заключена практически вся стратегия построения, воспроизведения и восприятия убеждающей речи любого типа. В этом ценность книги как для фундаментальных, так и прикладных исследований в области пропаганды, коммерческой рекламы, короче, самых разнообразных форм воздействия как на индивидуального, так и на группового (массового) получателя сообщений. Значение этого исследования для решения актуальных научных и практических проблем может оказаться еще более существенным при интенсивной разработке проблем, эскизно намеченных во второй части книги.

Если, с известной долей условности, можно говорить о примерном совпадении границ фундаментальной риторики и риторики традиционной, то попытка изложить основы общей риторики — теории, приложимой ко всем способам выражения, — является новаторской во всех отношениях, Экстраполяция риторических процедур на аудиовизуальные типы коммуникаций (кинематограф, театр, комикс), новое прочтение параметров межличностной коммуникации — метабол участников речевого коммуникативного акта и т. Д., — все это открывает во многом неожиданные, но практически важные направления дальнейших исследований и разработок.

«Общая риторика» «группы и.», как уже отмечалось выше, стала своеобразным итогом определенного этапа в освоении современной наукой риторического наследия прошлого. Вместе с тем она явилась и ярким свидетельством того, что новая риторика имеет все больше оснований заявлять свои права на пока еще вакантную роль той науки, которой окажется по силам обеспечить непрерывное рассмотрение живой действительности языка во всей его видимой протяженности — от инфралингвистических до металингвистических измерений.

А. К. Авеличев

ЛИТЕРАТУРА

Барт 1978 — Барт Р. Лингвистика текста. В кн.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. VIII, М., «Прогресс», с. 442 — 450.

Гаспаров 1972 — Гаспаров М. Л. Цицерон и античная риторика. — Предисловие к кн.: Цицерон М. Т. Три трактата об ораторском искусстве. М., «Наука», 1972.

Гиро 1980 — Гиро П. Разделы и направления стилистики и их проблематика. — В кн.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. IX, М., «Прогресс», 1980.

Лосев 1978 — Лосев А. Ф. Предисловие к кн. «Античные риторики». М., Изд-во Моск. ун-та, 1978.

Майенова 1978 — Майенова М. Теория текста и традиционные проблемы поэтики. — В кн.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. VIII, М., «Прогресс», 1978.

Риторика — Аристотель. Риторика. — В кн.: «Античные риторики». М.. Изд-во Моск. ун-та, 1978.

Тимофеев 1974 — Словарь литературоведческих терминов. Под ред. Тимофеева Л. П., Тураева С. В. М., «Просвещение», 1974.

Цицерон 1972 — Цицерон Марк Туллий. Три трактата об ораторском искусстве. М., «Наука», 1972.

Aronson et al. 19(53 — Aronsоn E.. Turner A., Carismith J. M. Communication credibility and communication discrepancy as determinants of opinion change. — «Journal of Abnormal and Social Psychology», № 67, 1963.

Austin 1962 — Austin J. How to do things with words. Cambridge — Maspachussets, 1962 (русск. перевод, см. в кн.: «Новое в зарубежной лингвистике», вып. XVII, М., 1986).

Bohringer 1963 — Воhringer F. Rhetorische Kommunikation. Hamburg, Schnelle Verlag. 1963.

Booth 1974 — Booth W. The Rhetoric of Irony. Chicago and London, University of Chicago Press, 1974.

Bremond 1973 — Bremond C. Logique du récit. Paris, Ed. du Seuil, 1973.

Сapian 1970 — Capian H. Of Eloquence. Ithaca. 1970.

Сantril 1947 — Cantril H. Gauging Public Opinion. Princeton. 1947.

Chatman 1972 — Chatman S. Review of the «Rhétoriaue générale» by the group µ. — «Foundations of Language», № 8, 1972.

Croll 1966 — Croll M. Style, rhetoric and rhythm. Princeton, 1966.

Cronkhite 1969 — Cronkhite G. Persuasion: speech and behavioral change. New York, The Bobbs-Merrill Company. Inc.. 1969.

Dijk 1976 — Dijk T. A. van. Text and context. Exploration in the semantics and pragmatics of discourse. The Hague — Paris, Mouton, 1976.

Domenach 1962 — Domenach J.-M. La propagande politique. Paris, 1962.

Eco 1975 — Eco U. La struttura assente. Milano Bompiani. 1975 (I^a ed.-1968).

Fontanier 1968 — Fontanier P. Les figures du discours. (Coll. «Science de l'homme»). Paris, Flammarion, 1968.

Genette 1964 — Genette G. La rhétorique et l'espace du langage. — «Tel Quel», № 19, 1964.

Groupe µ 1977 — Rhétorique de la poésie. Lecture linéaire, lecture tabulaire. Par le groupe µ. Bruxelles, 1977.

Hovland et al. 1953 — Ho vlan d G., Janis A., Kelley H. Communication and persuasion. Studies of opinion change. New Haven — London, 1953.

Kibédi Varga 1970 — Kibédi Varga A. Rhétorique et littérature. Paris, Didier, 1970.

Kopperschmidt 1973 — Кopperschmidt J. Allgemoine Rhetorik. Einführung in die Theorie der Persuasiven Kommunikation. Stuttgart, 1973.

Lausberg 1960 — Lausberg H. Handbuch der Literarischen Rhetorik. 2 Bd. München, 1960.

Lerner, Schramm 1967 — Lerner D., Schramm W. (eds.). Communication and change in developing countries. Honolulu. 1967.

Lévi-Strauss 1955 — Lévi-Strauss Cl. The Structural Study of Myth. — «Journal of American Folklore», № 78, 1955.

MсСall 1969 — MсСall M. Ancient rhetorical theories of simile and comparison. Cambridge, Cambridge University Press, 1969.

Meyer 1982 — Meyer M. Logique, langage et argumentation. Paris, Hachette, 1982.

Ong 1971 — Ong W. Rhetoric, romance and technology. Ithaca — London, 1971.

Perelman 1968 — Perelman Ch., Olbrechts-TytecaL. Traité de l'argumentation. La nouvelle rhétorique. Paris, PUF, 1958. (2^e éd. — 1970).

Perelman 1977 — Perelman Ch. L'empire rhétorique. Paris, Vrin, 1977.

Plett 1971 — Plett H. Einführung in die rhetorische Textanalyse. Hamburg, 1971.

Silbermann 1981 — Silbermann A. Communication de masse. Eléments de sociologie empirique. Paris, Hachette, 1981.

Starobinski 1976 — Starobinski J. Eloquence et liberté. — «Revue suisse d'histoire», № 26, 1976.

Тоdоrоv 1967 — Todorov T. Littérature et signification. Paris, Larousse, 1967.

Todorov 1971 — Todorov T. Poétique de la prose. Paris. Ed. du Seuil, 1971.

Todorov 1975 — Todorov T. Une fête manquée: la rhétorique. Essais d'histoire — fiction. — «Cahiers roumains d'études littéraires», № 3, 1975.

Weller 1969 — Weller M. (hrsg). Die besten Regeln der Rhetorik aus zwei Jahrtausenden. Dusseldorf — Wien, 1969.

* * *

Azibert M. L'influence d'Horace et de Cicéron sur les arts de rhétorique première et seconde et sur les arts poétiques du seizième siècle en France. Paris, Pau, 1972.

Вurke K. Rhetoric of motives. Chicago, University of Chicago Press, 1950.

Campbell G. The Philosophy of Rhetoric. (Originally published: 1776). A new éd. — London, 1838 (Reprint: Carbondale, 1963).

Dоlle G. Rhétorique et supports de signification iconographiques. — «Revue des sciences humaines», t. XL, № 159, 1975.

Florescu V. Retorica şi neoretorica. Genezâ, évolutie, perspective. Bucureşti, Editura Academiei Republicii Socialiste România, 1973.

Hayakawa S. Language in thought and action. 2^nd éd. New York, 1964.

Hоwell W. S. Logic and rhetoric in England, 1500 — 1700. New York, 1961.

losifescu S. Предисловие к румынскому переводу кн.: «Rhétorique générale» («Retorica générale»). Bucureçti, 1974.

Lamy B. La rhétorique ou l'art de parler. Brighton, 1969 (Sussox reprints).

Leeсh G. Linguistics and the figures of rhetorics. In: R. Fowler (éd.). Essays on style and language. London, 1906.

Minnick W. The art of persuasion. Boston, 1957.

Murphy J. Rhetoric in the Middle Ages. Berkeley, University of California Press, 1974.

«New Literary History», vol. IX, № 3, 1978. Спец. выпуск: «Rhetorical Analysis».

Richards I. A. The philosophy of rhetoric. London, 1936.

Sperber D. Rudiments de la rhétorique cognitive. — «Poétique», № 23, 1975.

Spitzer L. American advertising explained as popular art. In: Spitzer L. Esssays on English and American literature. Princeton, 1962.

Trattati di poetica e retorica del Cinquecento. A cura di B. Weinberg. Vol. 1 — 3. Bari, Laterza, 1970 — 72.

Vickers B. Classical rhetoric in English poetry. London, Mac-Millan, 1970.

Wackernagel W. Poetik, Rhetorik und Stylistik. (2 Aufl.). Halle, 1888.

Zumthor P. Rhétorique médiévale et poétique. — «Poetics», № 1, 1971.

Текст создается при помощи языка, из языка, по в то же время текст преобразует, расширяет, совершенствует язык, существует ему вопреки или ограничивает его.

Макс Бензе. «Теория текста»

ОТ АВТОРОВ

Настоящее исследование является результатом коллективного поиска. Несколько преподавателей Льежского университета, интересующихся вопросами изучения средств художественной выразительности, решили объединиться для совместной разработки актуальных ныне проблем, возникших впервые в рамках до недавнего времени гонимой, но когда-то покрывшей себя славой науки. Риторика в качестве теории фигур обрела новую жизнь в исследованиях по структурной лингвистике. Роман Якобсон был одним из первых, кто привлек внимание исследователей к практической ценности понятий, введенных еще Аристотелем. Отдавая дань этим двум ученым, внесшим большой вклад в развитие риторики, мы назвали нашу группу «группой µ» по первой букве греческого слова μεταφορα, обозначающего самую замечательную из метабол.

Жак Дюбуа, Франсис Эделин, Жан-Мари Клинкенберг, Филипп Мэнге, Франсуа Пир, Адлен Тринон.

Дата добавления: 2014-09-10; просмотров: 568; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!