Общество в работах С.Московичи «Машина, творящая богов»

1) Что, по мнению автора, лежит в основе общества? Какую фразу
использует автор?

Немедленно скажут, что его распознают по большо му числу индивидов, которых оно объединяет, по определенному договору, который связывает одних с другими, по господству в нем человека над человеком, по обмену благами и т. д. И вы будете, определенно, правы. Обратитесь, однако, к вашему каж додневному опыту и спросите себя, нет ли в этих формах связей чего-то общего. Тотчас же вы заметите, что это “что-то”, столь близкое и осязаемое, есть принуждение.

2) Насколько охотно люди следуют общественным нормам? Чем это вызвано?

Руководствуясь смутным инстинктом, наше тело чувствует предел своих сил, тот момент, когда оно должно прервать свою активность, чтобы отдохнуть, накормить себя или поспать. И мы знаем, что должны легче одеться летом и теплее зимой, наклонить голову, чтобы не уда риться о дверной косяк. Мы также должны покрывать голову, входя в место отправления израильского культа, и снимать голов ной убор в церкви, кланяться, приветствуя значительных персон, чтобы не подвергнуться порицанию или санкциям. Все эти дей ствия кажутся нам неизбежными и даже необходимыми.
Однако социальное принуждение не тождественно принужде нию физическому, хотя их результаты могут быть подобными. Если их различия и выглядят внешне очевидными, необходимо еще понять их существо.

3) Что, по мнению Московичи, нарушила Анна Каренина?

Когда Анна убивает себя, она выступает не против общества, протестуя своей гибелью. Она выступает против себя самой, вы бирая смерть грубую и публичную. Это единственный свободный поступок, который ей дозволен, пожалуй, единственный мораль ный поступок — единственный, за который она берет на себя ответственность: я должна. В каком-то смысле она возвращается к прежнему состоянию, к невинности, к моменту, предшествую щему ее встрече с Вронским. Не тогда ли завязывается интрига, когда офицер узнает, что какой-то железнодорожник попал под поезд? И Анна говорит: “Это зловещее предзнаменование”. Ин трига развязывается, когда героиня сама бросается под поезд. Можно предположить, Толстой видит в нем символ современного общества, притесняющего личность, будь то великосветская дама или рабочий. Мы знаем, что в первую очередь интересует рома ниста. Для него любовь не может быть ни исключительно плот ской, ни полностью эгоистичной, противоречащей высшим цен ностям. В этом случае она была бы нежизнеспособной или ис кусственной. Любовное существование совместимо с моралью и подлинным обществом лишь тогда, когда индивид уважает то, что он обещает, и обещает то, что обязуется уважать. Для сопо ставления Толстой иллюстрирует это историей образцовой любви и женитьбы княжны Щербатской и Левина, выражающего мыс ли автора.
Углубленное исследование этого персонажа романа открывает нам тот отличительный признак, который мы ищем. Очевидно, именно ограничения и сопротивление, которые мы встречаем в том, что мы можем и чего не можем сделать, позволяют распо знать физическое принуждение. Так, мы никогда не сможем построить машину, которая производила бы больше работы, чем потребляла энергии, ни изобрести средство, которое позволило бы избежать смерти. Но именно обязанность, которая навязывается нам другими и которую мы навязываем самим себе, при дает принуждению социальный характер и отличает его. Она указывает на то, что мы должны или не должны делать. Случает ся, что запрещается невозможное, например, кровосмесительные отношения между очень молодыми братьями и сестрами, или разрешается возможное — есть животную пищу, запрещенную в другой группе. И тут наблюдается разница между физическим и социальным: первое вынуждает, второе велит и запрещает. При рода того, что запрещено или велено здесь и там, не играет роли. Главное состоит в том, что отношения между людьми определе ны смыслом, который они вкладывают в формулы “ты должен” и “я должен”, и объектами, к которым они их применяют. Эти формулы делают из общества творение моральное.

4) Чем физическое принуждение отличается от социального?

Принуждение существует, когда вы входите в класс или когда вы собираетесь вместе, чтобы сообща принять решение. Оно еще сильнее в отношениях с начальником или с администрацией, ока­зывающих давление на человека и навязывающих ему выбор, ко­торый часто противоречит его воле и его собственному выбору. Принуждение существует и в таких близких отношениях, как от­ношения двух влюбленных, родителей и детей, даже друзей: име­нем супружеской четы, семьи или дружбы навязываются опреде­ленные поступки и определенные мнения. Вы узнаете социальный факт в том принуждении, что оказывается извне на вашу жизнь и отличает ваши поступки, ваши мысли и чувства. Во многих отно­шениях оно похоже на другое принуждение, испытываемое нами, на принуждение физического свойства. Руководствуясь смутным инстинктом, наше тело чувствует предел своих сил, тот момент, когда оно должно прервать свою активность, чтобы отдохнуть, накормить себя или поспать. И мы знаем, что должны легче одеться летом и теплее зимой, наклонить голову, чтобы не уда­риться о дверной косяк. Мы также должны покрывать голову, входя в место отправления израильского культа, и снимать голов­ной убор в церкви, кланяться, приветствуя значительных персон, чтобы не подвергнуться порицанию или санкциям. Все эти дей­ствия кажутся нам неизбежными и даже необходимыми.

Однако социальное принуждение не тождественно принужде­нию физическому, хотя их результаты могут быть подобными. Если их различия и выглядят внешне очевидными, необходимо еще понять их существо. Не будем обольщаться простотой моих примеров и выражений. Она вызвана не стремлением проще объяснить то, о чем идет речь, а тем, что мы имеем дело с неким человеческим опытом, который, внешне представляясь элемен­тарным, вовсе таковым не является. И который во все времена каждым переживался как вечная дилемма.

Углубленное исследование этого персонажа романа открывает нам тот отличительный признак, который мы ищем. Очевидно, именно ограничения и сопротивление, которые мы встречаем в том, что мы можем и чего не можем сделать, позволяют распо­знать физическое принуждение. Так, мы никогда не сможем построить машину, которая производила бы больше работы, чем потребляла энергии, ни изобрести средство, которое позволило бы избежать смерти. Но именно обязанность, которая навязывается нам другими и которую мы навязываем самим себе, при­дает принуждению социальный характер и отличает его. Она указывает на то, что мы должны или не должны делать. Случает­ся, что запрещается невозможное, например, кровосмесительные отношения между очень молодыми братьями и сестрами, или разрешается возможное — есть животную пищу, запрещенную в другой группе. И тут наблюдается разница между физическим и социальным: первое вынуждает, второе велит и запрещает. При­рода того, что запрещено или велено здесь и там, не играет роли. Главное состоит в том, что отношения между людьми определе­ны смыслом, который они вкладывают в формулы “ты должен” и “я должен”, и объектами, к которым они их применяют. Эти формулы делают из общества творение моральное.

5) Почему в религии есть что-то вечное?

Однако социаль­ные связи подкрепляются авторитетом иного рода. Это ощуще­ние не иллюзорно. Оно предполагает твердую, хотя и подспудную, уверенность в том, что давление, оказываемое на нас, всегда идет изнутри. Оно — одна из двух первопричин этих связей, — второй является природа, — которая подчиняет эти связи себе и единст­венная может внести окончательные штрихи в их смысл. Если такое давление существует и обладает моральным эффектом, пред­писывая нам делать то или приказывая не делать этого, нужно, чтобы оно казалось нам потусторонним. Иначе, каким бы обра­зом оно имело ту ценность, которая одинаково навязывается всем, почти без исключения, и которую никто не может принять или отринуть по своему усмотрению. Более того, каждый должен выс­тупать в качестве его гаранта и ощущать удовлетворение от того, что чтит его совместно с другими, действуя в унисон, особенно в моменты волнений, катастроф и опасности. Когда он слышит кол­лективный голос, говорящий ему: “Ты должен”, человек отвечает эхом: “А что произойдет, если я этого не сделаю?”, и ответ при­ходит сам собой.

Религия — синоним этого давления. Она парадоксальна пос­тольку, поскольку состоит из чего-то, во что невозможно пове­рить: слова, жесты, камни, куски дерева и т. п. Или из чего-то, что должно представлять вещи, в которые нельзя поверить: конец света, воскрешение мертвых, союз с небесами. Но, непрерывно заставляя нас верить в абсурд или, что сводится к тому же, в неосязаемые силы, она наглядно показывает нам мощь сущест­вующих между нами связей и повышает их прочность, — отк­рытая рана религии, но в то же время и бальзам, заживляющий ее. Дюркгейм предпринял решительный шаг, сделав выводы из того факта, что религия есть неотделимая составляющая образа жизни, присущая ему как таковому.

Религия есть условие жизни в обществе во все времена и в любых широтах. Она, на взгляд Дюркгейма, — “нечто вечное, предназначенное пережить все частные символы, за которыми религиозная мысль последовательно скрывалась. Не бывает об­щества, которое не чувствовало бы потребности регулярно под­держивать и укреплять коллективные чувства и идеи, состав­ляющие его единство и его индивидуальность”. Религия есть со­вокупность представлений и практики, которые воспроизводят мировой порядок, позволяют репродуцировать и поддерживать нормальное течение жизни.

Однако при этом разнообразии ситуаций и отношений сущест­вует символическая форма коммуникации и взаимопонимания, объединяющая людей между собой и моделирующая их коллек­тивную личность. Другими словами, религия дает индивидам воз­можность жить сообща и сознавать себя обществом — вот загадка, занимающая Дюркгейма. Остальное он полагает, справедливо или нет, вторичным.

Главное для Церкви — это объединить людей вокруг од­ной святыни. Придавая силу запрету на контакт, она огоражи­вает физическими и психологическими барьерами какую-то об­щность, внутреннюю связность которой она обеспечивает. Я не обсуждаю здесь ценность этого повсеместно принятого определе­ния религии. Но я остаюсь убежденным в том, что именно за­прет на контакт и является ее истинной сутью. Без понимания этого, признаем прямо, теории недостает надежной точки опоры и убеждающего воздействия.

6) Что отличает священное?

Двойственность приобретает религиозный характер, когда она противопоставляет два класса вещей или сил, одни называемые священными, другие — мирскими. Первые вызы­вают уважение, а в некоторых отношениях и страх, и люди ста­раются избежать всякого контакта с ними. Однако при этом вы­является что-то живительное, что сплачивает людей и оказывает на них влияние, естественно, моральное. Вторые остаются в сфе­ре повседневности и не требуют никаких специальных предосто­рожностей с нашей стороны. Отличительный признак, по кото­рому их распознают, — отсутствие, исключение. Читаем в “Зогаре”: “То, что является мирским, не участвует в священном, а целиком принадлежит другой стороне, стороне нечистого”. Тот, кто хочет перейти из мира мирского в мир священный, должен подвергнуться ритуалам, будь то очищение или инициация. По­следняя в особенности касается молодых. По достижению опре­деленного возраста они, после успешно выдержанных испыта­ний, продиктованных религией, допускаются к участию в дея­тельности социальной и религиозной группы.

Вот такова великая идея Дюркгейма, значимость которой мы теперь обсуждаем. Итак, что же заставляет нас признать какие-то действия или верования религиозными? Речь идет не об их отношении к божеству, хотя оно проявляется в большинстве случаев. Не об их связи с какой-то силой или сверхъестествен­ным существованием, которые одушевляют явления природы и придают им потусторонний характер. Но именно присутствие этого фундаментального различия в человеческом мышлении противопоставляет священное мирскому. Это разделение распре­деляет вещи между двумя исключающими друг друга и антаго­нистическими мирами. Кроме того, оно служит для формирова­ния рамок, в которых мы размышляем о том, что такое про­странство или время, сила или движение. Здесь обнаруживаются начала принципов философии и науки, если восходить к их кор­ням. Объекты и представления, наделенные званием священных, по существу, превосходят объекты и понятия мирские. Им при­писывается значительно большее влияние, особенно на людей, которые раболепствуют перед ними и приносят различного рода жертвы — от материальных благ до самой жизни. Некоторые делают вид, что смеются над ними и презирают их. Они обра­щают свой гнев против идолов, которые не помогли им или при­чинили какое-нибудь несчастье. Однако это ничуть не мешает им верить в них и преклоняться перед ними. Именно таким образом превосходство священного становится превосходством общества над индивидами, принадлежащими к нему. Священное воплощает коллективное сознание, представленное реальным и видимым.

7) Почему нет религии без церкви?

Паскаль: “Религия не есть неосязаемое и неразличимое со общество предопределенных для нее людей, это собственно гово ря, тело иерархии, в совокупности всех окрещенных”. С другой стороны, она предполагает сообщество верующих, разделяющих ее кредо и исполняющих ее ритуалы. Никто не может учредить Церковь по своему желанию или по команде.“Религия, — заключает Дюркгейм, — есть внутренне связанная система верований и действий, относящихся к явлениям свя щенным, так сказать, отделенным, запрещенным, верований и действий, объединяющих в одно моральное сообщество, назы ваемое Церковью, всех примкнувших к нему. Второй элемент, занимающий место в нашем определении, не менее важен, чем первый; так как. показывая, что идея религии неотделима от идеи Церкви, он заставляет понять, что религия должна быть вещью в высшей степени коллективной”.Главное для Церкви — это объединить людей вокруг од ной святыни.

8) В чем состоит смысл фразы «Бог это общество»? Возможно ли общество без Бога? Почему?

Связь между основными элементами. Общество без бога невозможно. Общество создает религию и искусственных богов . Тотемизм содержит в себе зачатки любой религии. Для племени тотем служит одновременно внешней и видимой формой Бога и символом этого типа общества. При ближайшем рассмотрении тотем обнаруживает свой религиозный характер.“Эти тотемические украшения, — замечает Дюркгейм, — позволяют предполагать, что тотем. — это не только имя и эмблема. Именно в ходе религиозных церемоний они играют роль тотема, в то время как он является коллективным ярлыком и имеет ре лигиозный характер. В самом деле, именно в связи с ним вещи классифицируются на священные и профанные. Он и является самим этим типом священных вещей”.Наконец, помимо самого тотема и предметов, которые его пред ставляют, качества святости приписываются третьей категории существ: это члены племени. Они образуют что-то вроде сообщест ва верующих, объединенных настоящей родственной связью. Итак, человек сам по себе не может быть священным, это происходит благодаря тотему, с которым он себя связывает. От сюда — невыполнение предписаний, религиозных обрядов чре вато не только физическими репрессиями. Оно безусловно влечет за собой суровое порицание, навлекает на виновного месть богов, суровую и неумолимую. . Мы долж ны осознать, что этот принцип и есть племя, и есть само общество. Воображение персонифицирует его и придает ему нагляд ные черты тотема-животного или тотема-растения. Общество ре презентирует себя повсюду: в каждом имени, в каждом изобра жении и каждом биологическом виде, которому люди поклоня ются. Оно на самом деле имеет все необходимые атрибуты, чтобы пробуждать у людей чувство божественного: “Поскольку оно для своих членов является тем, чем бог является для верующих в него”. Оно обладает абсолютным влиянием на тех, кто стано вится зависимым от него и внушает им цели, которые ему при сущи. Оно умеет требовать жертв, а временами, объединения всех, что и обеспечивает возможность жизни в сообществе.

9) Что значит для австралийцев тотем?

Это родственная группа, сформированная не из отношений кровного родства. Она более или менее постоянно занимает какую-то территорию, поглощена охотой и собирательством, признает одного вождя и пользуется своим диалектом. Ее можно было бы рассматривать как атом или социальный изолят, если бы она не поддерживала многочисленных связей соседства и обмена с другими подобными ей племенами. Каждая из них идентифицирует себя со своим тотемом и почитает его. Люди, составляющие племя, чувствуют себя объединенными этим тотемом. Он служит им эмблемой или гербом в такой же степени, как нам трехцветное знамя или галльский петух. Эта связь ощущается сразу. Ценности и эмоции всегда имеют тенденцию порождаться каким-то объектом. Если этот объект не будет лег ко доступным, его заменят другим знаком или символом этого объекта. Именно поэтому нас так волнует вид знамени и мы объединяемся вокруг этого символа родины. Вплоть до того, что забываем, что это знамя не более чем субститут и знак. Именно цвета знамени, а не представление о родине выходят на первый план сознания при объединении. Для племени эту роль выполняет тотем. Он является одновременно внешней, видимой фор мой бога и символом этого типа общества. К нему восходят рвение и привязанность, которые испытываются по отношению к племени как таковому.

Австралийцы делают эмблемами своих племен самые простые существа, обитающие вокруг них — животных или растения. Уточним, что тотем представляет собой не единичное существо, а скорее вид животных или растений. Предполагается, что он заключает в себе отличительные черты племени и в этом качестве его окружают определенными ритуалами и запретами. Помимо прочего, ему стараются не причинять зла и не есть его. Таким образом, племя выражает свою идентичность, связывая себя с каким-то видом — кенгуру или лягушкой, бамбуком или шпинатом. На самом деле, оно поклоняется скорее изображению этих видов, чем животным или растениям как таковым. Их воссоздают из больших кусков камня или де рева часто в форме челнока, чуринги, некоторые из которых гравированы символическими обозначениями или же просверлены. Относящиеся к ним ритуальные действия напоминают те, которые можно наблюдать в отношении самих тотемических существ. Можно даже сказать, что племя очень настойчиво требует такого почитания изображений или материальных предметов. Похоже, не так страшно было бы в случае необходимости дотронуться до тотема или использовать его для чего-либо, чем уничтожить его дубль и субститут . Никто не сравнится с ним по могуществу, никто не может не повиноваться ему, какова ни была бы его природа, реальная или символическая.

При ближайшем рассмотрении тотем обнаруживает свой религиозный характер.

10) Что общего у общества и бога?

Общество ре презентирует себя повсюду: в каждом имени, в каждом изобра жении и каждом биологическом виде, которому люди поклоня ются. Оно на самом деле имеет все необходимые атрибуты, чтобы пробуждать у людей чувство божественного: “Поскольку оно для своих членов является тем, чем бог является для верующих в него”. Оно обладает абсолютным влиянием на тех, кто стано вится зависимым от него и внушает им цели, которые ему при сущи. Оно умеет требовать жертв, а временами, объединения всех, что и обеспечивает возможность жизни в сообществе: “Идет ли речь о сознательной личности, как Зевс или Ягве, или же об абстрактных силах, что задействованы в тотемизме, ве рующий считает себя обязанным действовать так, как они ему велят посредством священного принципа, с которым он чувству ет себя связанным. Между тем и общество тоже поддерживает в нас ощущение постоянной зависимости. Поскольку оно облада ет присущей ему природой, отличной от нашей индивидуальной природы, оно преследует цели, специфичные для него; но, посколь ку оно может их достичь только посредством нас, оно повели тельно требует нашего содействия”.
Итак, общество обладает теми же привилегиями и оказывает такое же тираническое давление, как боги в религиях. Другими словами, Ветхий Завет, который приняли евреи, и Новый Завет христиан на самом деле являются союзами не с одной сознатель ной и совершенной личностью, а с конкретным и свойственным ей сообществом. Если бы ему недоставало того морального авто ритета, который придает священное, оно не пробуждало бы у людей этого единодушного повиновения. Не к нему обращались бы люди всякий раз, когда они чувствуют себя брошенными или подвергающимися угрозе. Постижение его как внешнего для них, всемогущего и абсолютного, требует значительного цикла превращений. Поскольку ни материальное принуждение, ни внешняя сила не обеспечат подчинения правилам поведения и мышления, — здесь нужна моральная преданность и внутреннее влияние. “Поскольку боги, — пишет Дюркгейм, — являются всего лишь коллективными персонифицированными идеалами, то всякое ослабление веры свидетельствует о том, что сам по себе коллективный идеал ослабляется; а он не может ослабляться иначе, как если оказывается пораженной сама социальная жизнеспособность. Одним словом, народы неизбежно умирают, когда умирают боги, если боги являются ничем иным, как народами, мыслимыми символически”. Теперь мы, можем предположить причину, из-за которой боги не могут обходиться без своих верующих, как и верующие без своих богов — это именно общество, а боги являются не более, чем его символическим выражением, не может обходиться без индивидов, как и они без него”.

11) Каковы функции религии? Почему гипотеза Дюркгейма шокирует и задевает?

Оно на самом деле имеет все необходимые атрибуты, чтобы пробуждать у людей чувство божественного: “Поскольку оно для своих членов является тем, чем бог является для верующих в него”. Оно обладает абсолютным влиянием на тех, кто становится зависимым от него и внушает им цели, которые ему присущи. Оно умеет требовать жертв, а временами, объединения всех, что и обеспечивает возможность жизни в сообществе.
Религия потому оправдывает себя, что она в глазах всех оправдывает и превозносит общество. Но я настаиваю на мысли о том, что если она и цементирует жизнь людей, то не в качестве совокупности верований, а как неотъемлемая принадлежность сообщества. Она обеспечивает его членам жизненные силы. Она возбуждает рвение и энтузиазм, необходимые каждому для выполнения его задач. Верующий не только знает то, что неверующему неведомо, он способен на большее. Он чувствует себя окруженным высшими силами, которые господствуют над ним и поддерживают его, а он причастен к их всемогуществу. Он считает себя способным побеждать трудности существования, сообщать свою волю миру и заставлять его отвечать своим желаниям.
И именно посредством ее общество передает составляющим его индивидам часть своего всемогущества и своей индивидуальности.
Гипотеза Дюркгейма задевает. Она предполагает, что все религии священны с того момента, когда им соответствуют социальные условия. Она упраздняет различие между, так сказать, истинными религиями и теми, в которых другие видят лишь странности и предрассудки. Кроме того, она предполагает однородность религиозных фактов и их определяющую роль в ходе истории. Для того, чтобы поверить в реальность группы и ее целей, нужно предварительно поверить в силу ее иллюзии, эмблемы или символа, которые ее представляют. Общество, не соблюдающее этих правил, уклоняющееся от них, ослабляется, распыляется, теряет влияние на своих членов. Ничто не появлялось в ходе нашей истории такого, что не создавало бы священных предметов и не стремилось бы во что бы то ни стало их на вязать. Несмотря на свои предубеждения и враждебность к куль там, Французская революция должна была установить культ Высшего существа и богини Разума. Люди, проникшиеся философией Просветителей, разбивали алтари, изобретали символы и устраивали праздники в честь этих новых божеств. Досадно, что естественный отбор действует в отношении богов так же, как и в отношении смертных. И они, эти боги, практически не пережили тех событий, которые им дали жизнь.
Эта гипотеза шокирует еще и потому, что она утверждает: мы обожествляем то, что большинство религий считает кощунственным. Если, поклоняясь священным существам, люди делают не более того, что поклоняются своему собственному обществу, преображенному и персонифицированному, надо было бы признать, что они либо идолопоклонники, либо безбожники. С другой стороны, недостаточно просто обладать верой, нужно еще обладать ею вместе с другими, в недрах сообщества. Согласно Дюркгейму, человек в одиночку не сумел бы верить в бога или почитать его. Конечно, он мог бы ему молиться, стоять перед ним на коленях, склоняться перед ним. Но эта ситуация ослабляет воздействие священного. Чтобы проиллюстрировать это, стоит сказать, что если сегодня мы стали менее религиозными, если мы не так часто, как раньше, заполняем церкви и храмы, то это не потому, что мы стали неверующими, просвещенными современной наукой и цивилизацией. Напротив, потому что современная наука и цивилизация изолировали нас, сделали одинокими и индивидуалистичными, мы стали неверующими.

12) Как Дюркгейм представлял себе изолированного индивида?

Изолированному ин­дивиду недостает жизненной энергии. Он следует навыкам, еле двигается и, подобно неврастенику, апатично, с безразличием реагирует на себе подобных. Одиночество и беспомощность со­путствуют ему. Только общество может его от этого избавить, и человек тогда становится больше, чем индивид. Оно стимулирует его, укрепляет его силы и побуждает ко всякого рода деятель­ности. Он становится способным выйти за чувственные пределы, получать удовольствие объединяясь, размышлять об иной реаль­ности, которой нет; короче говоря, он становится способным понимать и переживать идеальное. То есть божественное, прост­ранство, время и другие категории ума, которые символизируют общество в наиболее возвышенной форме.

Дата добавления: 2014-09-29; просмотров: 548; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!