ОСНОВНЫЕ ПРОБЛЕМЫ И НЕДОСТАТКИ СОВРЕМЕННОЙ РУССКОЙ РЕЧИ

Изменение статуса русского языка после распада Советского Союза. Современное проявление новояза. Речевая агрессия и новые формы «вежливости». Частотные речевые ошибки.

Указание на кризисное состояние русской речи, на ее проблемы и недостатки стало уже привычным. Сегодня диагноз ставится сатириками, журналистами, политиками, но прислушаемся прежде всего к мнению лингвистов, признанных специалистов своего дела.

Ю.Н. Караулов в 2001 г., размышляя о состоянии современного рус­ского языка, подчеркнул, что надо судить прежде всего о «состоянии гово­рящих на нем людей». Мы забываем о том, что «...правильное пользова­ние языком требует усилия и отдачи».

В советское время манипулирование общественным сознанием осу­ществлялось при помощи фраз-пустышек: «Огромное количество металла расходуется у нас нерационально». За кадром оставались вопросы: Какое количество металла? Кем расходуется нерационально? Но и сейчас, отме­чает ученый, используются те же приемы: «Обсуждение бюджета в Госду­ме отложилось». Кем отложилось? По какой причине? — «Есть целый ряд факторов, которые необходимо преодолеть». — «Что такое фактор? Сколь­ко факторов необходимо преодолеть и возможно ли это, если фактор — это движущая сила какого-либо процесса, явления? Кто должен осуществ­лять это преодоление?»

Подобные фразы — проявление новояза, болезни языка тоталитарного общества, открытой Дж. Оруэллом. Недумающий человек удовлетворяется расплывчатым, не беспокоящим его словоупотреблением, на что и рассчи­тывает демагог, культивирующий новояз.

Затемнение смысла, отсутствие точности мышления влияет на строй фразы, стимулирует появление ошибочных конструкций: объяснить о..., увидим о... убедились о..., замечания на работу..., парировал на..., прово­дя эти исследования, нам стало ясно...

Ю.Н. Караулов поставил очень точный диагноз еще одной болезни, чаще всего встречающейся в речи ведущих разнообразных телешоу, — «интимизация без равноправия». Действительно, от аудитории с разной степенью агрессивности требуется доверие, раскрытие своего Я без всяких обязательств такой же степени открытого общения со стороны ведущего. Он только играет роль своего парня, якобы имеющего право на сокраще­ние дистанции. Ужесточение стиля «все на продажу» отвечает законам конкуренции. Его опасность состоит в том, что, снимая табу в общении, он провоцирует расхлябанность и вместе с тем агрессивность речевого (и не только) поведения аудитории.

Обратимся также к мнению лингвиста Г.А. Золотовой, полагающей, что «...новое время ищет свои ресурсы вежливости». Вслед за теле- и радиове­дущими мы нередко используем словосочетание «Доброе утро» как про­щание, а «доброй ночи» как приветствие. Теперь продавец, а не покупа­тель использует "язык приживалок" (выражение А.И. Куприна), обильно пересыпанный словами с уменьшительно-ласкательными суффиксами: «Вот этого сырку (колбаски) возьмите».

Лакейством отмечена и речь чиновников, в которой частотны, напри­мер, глаголы с приставкой под/подо: подошлю вам бумаги, подскачу, под­правьте. Прикрыть пустоту помогают престижные слова ситуация, неод­нозначно, изначально, определиться, информационные моменты: «Обста­новка усугубляет ситуацию», «Подобный результат можно считать неод­нозначным» и т. п.

Сопоставляя частотное слово сложно и значительно реже употреб­ляемые сейчас слова трудно и тяжело, Г.А. Золотова заметила, что труд­но и тяжело характеризуют состояние человека, требующее работы, пре­одоления, тогда как сложно снимает ответственность с говорящего: дело сложно, но не мнесложно. Например: «В какой-то степени это сложный вопрос, даже неоднозначный». По мнению И.А. Милославского, то, как мы говорим, выражает нашу позицию в «споре о месте человека в мире. Является ли он одним из «винтиков-болтиков» или заслуживает к себе бо­лее уважительного отношения? Ряд последних изменений в русском языке говорит о том, что позиции сторонников особого отношения к человеку подвергаются серьезным атакам. Мы часто слышим от современных руко­водителей, что они задействовали специалистов (молодежь, военных и т. д.). То есть «сделали так, чтобы специалисты (молодежь, военные и т. д.) действовали». Такое полезное для руководителей словосочетание (по­скольку за ним стоит их работа) возникло именно в административно-чиновничьей среде. Еще недавно глагол задействовать употреблялся только по отношению к предметам: задействовать скважину, оборудова­ние, технику и т. п. Что-то мешало употреблять его по отношению к людям — последних можно было пригласить, попросить, привлечь, заинтересо­вать... И это несмотря на то, что глагол задействовать устроен так же, как и многие другие русские глаголы: накормить — «сделать так, чтобы был сыт», разбудить — «сделать так, чтобы не спал», вылечить — «сделать так, i чтобы был здоров». И вот теперь задействовать употребляется по отно­шению и к предметам, и к лицам.

Многие культурноречевые проблемы связаны с изменением самого статуса русского языка после распада Советского Союза. Академик А. М. Панченко в интервью газете «Известия» (20.12.2000.) с горечью под­черкивал:

...В России, где наконец-то заговорили о смысловой, объединяющей роли русского языка, вполне могут по традиции избрать совсем иной путь. Начнут проверять чиновников на грамотность, как заключенных — на вшивость. Дикторы будут заученными голосами объяснять народу, ка­кая ответственность перед предками и потомками лежит на каждом, кто изъясняется по-русски не слишком изящно. Результат предсказать не­трудно: русский язык замусолят и дискредитируют так, как замусолили, дис­кредитировали уже слова «демократ», «патриот», «рынок», «свобода», «го­сударство».

В определенной мере дискредитирует русский язык и его политизиро­ванное восхваление, противопоставление другим языкам. М. Задорнов — сатирик, пользующийся популярностью в России и в бывших союзных республиках, успешно выступающий в эмигрантских колониях (в Израиле, США и других странах). В последнее время он все чаще совершает набеги на лингвистику с целью подкрепить свое кредо «русские, где бы они ни жили, — самый смышленый, талантливый народ, который закалили труд­ности жизни».

С точки зрения М. Задорнова, российский эмигрант превосходит «аборигенов» по уровню интеллекта прежде всего благодаря «геному» рус­ского языка. В основе развертывания его текстов лежит оппозиция ОНИ — МЫ, русского языка (и менталитета) — английскому языку, западному сознанию и образу жизни. Эта оппозиция подкрепляется псевдолингвисти­ческими наблюдениями:

Но больше всего я горжусь лингвистическим наблюдением, о кото­ром не раз говорил. Мы заглядываем в комнату, смотрим, когда никого нет, говорим «ни души», они говорят — «nobody». Нет туловища. Для нас в человеке главное — это душа. Для них — туловище!

Излюбленные демагогические приемы М. Задорнова — квазиэтимоло­гизация и столь же ложная семантизация с предсказуемыми политизиро­ванными выводами:

Английское слово «мани», означающее «деньги», оказывается про­изошло от арийского слова «манить», «заманивать», «обманывать». По­этому «менеджер» — буквально означает «заманиватель», «обманщик». «Fortune» — когда-то в дошекспировские времена означало — судьба. В наше время «fortune» уже означает — «богатство». Судьба и богатство для западных людей одно и то же. Как для нас когда-то «Ленин и пар­тия»!

Политизированным квазиэтимологическим изысканиям (но уже с яв­ным одобрением) подвергается и лексика русского языка:

А «администрация» — от слова «ад». Ад-мне! «Выборы». «Вы» — тьма. «Бор» — ветер. Выборы — это ветер тьмы. Посмотрите, кого сегодня выбираем? У кого денег больше, чьих портретов больше развешано на заборах!

С собственно лингвистических позиций изыскания Задорнова, разуме­ется, не заслуживают критики. Думается, что и сам сатирик воспринимает их как средство создания популистских демагогических приемов. Опас­ность представляет прецедент демагогического обращения к семантике и этимологии русского языка — основы идентификации и самоидентифика­ции людей, говорящих и пишущих на нем, где бы они ни жили.

2. ЛИЧНОСТЬ ОРАТОРА. ПРОБЛЕМА РИТОРИЧЕСКОГО ИДЕАЛА

Требования к оратору как к создателю речи: умение публично мыслить, владение языковой культурой. Личностные свойства орато­ра, вызывающие доверие аудитории. Имидж современного оратора (политика, бизнесмена, ученого).

Риторический идеал античности. Истоки и особенности отечест­венного риторического идеала. Российские традиции красноречия и современность. Модели риторического идеала, сосуществующие в со­временном обществе (тоталитарная, софистическая, сократическая).

Мы обычно не задумываемся над тем, что далеко не каждый умный, образованный человек, умеющий беседовать в узком кру­гу, может быть оратором, даже если и считает себя таковым. Для этого ему должны быть присущи какие-то особые речевые умения, навыки поведе­ния, особый темперамент.

Слово оратор несет груз отрицательных ассоциаций и оценок, накоп­ленных веками. Возможно, демагогичность поведения псевдоораторов, узурпировавших право на речь, повлияла на то, что со временем у слова оратор появились негативные синонимы болтун, краснобай и др. Слово же ораторша употребляется только в ироничном смысле. Но наблюдае­мый отрыв слова от дела совсем не значит, что мы живем в такое время, когда стыдно быть красноречивым, сознательно работать над своим рече­вым имиджем.

В современных словарях значение слова «оратор» определяется сле­дующим образом:

1. Лицо, выступающее с речью на собрании.

2. Красноречивый человек, владеющий мастерством построения и произнесения речи перед широкой публикой.

Его значение подчас трактуется удивительным образом: «Человек, способный сколь угодно долго, красиво и содержательно говорить на лю­бую предложенную тему, а также любой выступающий с публичной речью»(Культура русской речи. 2003).

Впрочем, автор этого определения справедливо завершает словарную статью следующим замечанием: «... оратором стали называть всякого, кто держит речь перед аудиторией, а к тем, кто владеет ораторским искусст­вом, обычно добавляют оценочные слова: превосходный оратор, прирож­денный оратор и проч.». В древности же считалось, что «оратор должен обладать остроумием диалектика, мыслями философа, словами чуть ли не поэта, памятью законоведа, голосом трагика, игрою такой, как у лучших лицедеев» (Цицерон).

Оратор тем не менее не философ, не поэт, не законовед, не актер, при всем сходстве их деятельности. Если рассуждать на тему «Оратор не актер», то роль оратора действительно разнообразнее актерской: он и автор речи, и ее режиссер, и ее исполнитель, причем в его исполнении слово выступает на первый план. Жесты оратора и его интонация не должны быть столь же подвижными и выразительными, как у актера. Но и для оратора, и для актера важен успех, во многом обусловленный неповторимостью их личности. Напомним старинный афоризм: Если говоришь — говори свое (то есть прежде всего — в ином, неожиданном ракурсе).

Понять творческую деятельность оратора помогает аналогия с созданием фильма. Как и создатели фильма, он ограничен во времени, но выступает в роли и «сценариста», и «режиссера», и «актера», и «монтажера», и «оператора». В своей речи он определяет, как показать то или иное событие, предмет, человека — крупным, средним или общим планом? С какой точки зрения — внешней, внутренней, своей, чужой? А может быть, надо их столкнуть в неожиданном монтажном сопряжении? Так же, как и монтажер, он то убыстряет, то замедляет ход восприятия речевого произведения, воздействуя на разум и эмоции слушателей. И сам он не остается за кадром, то выступая в главной роли, то перевоплощаясь в образы своих союзников и оппонентов, ведя с ними явный или скрытый диалог.

Ограничения, налагаемые на деятельность оратора, — это ограничения и природные (физиологические, психологические, ментальные), и этические. Говорить — значит отдавать, тратить себя, но всегда ли у нас есть желание тратить и — главное — всегда ли нам есть что тратить, если не обновляются наш опыт, чувства, впечатления? Нельзя не согласиться со старинным афоризмом: Говорит интереснее тот, в ком происходит больше событий.

В античности красноречие предполагало нравственный выбор, опре- деляющий образ жизни и судьбу человека. Так было с Сократом, Демосфеном, Цицероном. Когда-то Цицерону довелось защищать молодого человека, обвиняемого в совершении неблаговидного поступка. Самым убедительным аргументом оказался следующий: этот человек — оратор, поэтому его ум и сердце не настроены на зло, у него нет ни времени, ни сил на дурные поступки. Подобный аргумент вряд ли сочли бы убедительныц в наше время.

Наряду с названными ограничениями, существуют ограничения соци-| альные: то, как общество относится к человеку говорящему, сменяемость риторических и нериторических эпох. Последнее весьма непрямолинейно обусловлено процессами демократизации общественной жизни.

Ограничения налагает также сфера использования красноречия. Так,| достоинствами речи политического митингового оратора будут лаконичность и афористичность, при этом заведомое упрощение действительности предполагает использование в его речи оценочных альтернатив, отсутствие сомнения. Политическое красноречие демонстрирует желание и возможность оратора повести массу за собой, призвать к действию, представительствовать от имени народа, тогда как судебное красноречие руководствуется в состязании сторон прежде всего принципом: Доказать не зна­чит убедить.

Академическое красноречие демонстрирует умение оратора публично мыслить. Это красноречие преимущественно позитивное, несмотря на дис­куссионный характер изложения, так как призвано пробуждать в слушате­лях радость узнавания нового. Оно не просто передает знания, а порождает со-знание, ведет к пониманию нового и трудного, устанавливая с аудито­рией, при всей ее массовости, диалогические отношения. Этим искусством владели выдающиеся ученые и лекторы М. К. Мамардашвили, Н. Я. Эйдельман, Д. С. Лихачев, Л. Н. Гумилев, Ю. М. Лотман.

Риторическое воздействие — это прежде всего публичное речевое воздействие. Вне условий публичности теряет смысл сама роль оратора как интерпретатора действительности. Она, тем не менее, накладывает ог­раничения на открытость, исповедальность ораторского слова, каким бы искренним в своем стремлении к идеалу ни был его автор.

Он также не может игнорировать заведомо отрицательное отношение к нему части аудитории, потому что в основе его деятельности лежит не только стремление к взаимодействию с адресатом, но и подавление его, по выражению Л.П. Якубинского, «естественной диалогической реакции». Очевидны и ограничения устной формы речи, которая воспринимается «здесь и сейчас», ограничена во времени.

Взаимоотношения оратора и аудитории — это отношения, нередко основанные на противоборстве. Древние глубоко понимали трагичность личности истинного Оратора: «Можно сказать, тяжкое бремя и обязатель­ство налагает на себя тот, кто торжественно берется один среди много­людного сборища при общем молчании рассуждать о делах первой важно­сти! Ведь огромное большинство присутствующих внимательнее и зорче подмечает в говорящем недостатки, чем достоинства. Поэтому малейшая его погрешность затмевает все, что было в его речи хорошего... Сколько раз мы выступаем, столько раз над нами совершается суд» (Цицерон). Де­монстрируя свое право на речь, оратор должен подавать себя как лидера, создавать образ мужественной личности, способной к победе.

За долгое время существования риторики накопилось много стерео­типных представлений о личности оратора. Так, еще М.В. Ломоносов по­лагал, что у оратора должны быть «осанковитый вид», «грудь широкая», «дух (дыхание) долгий». Между тем многие выдающиеся ораторы явно не отвечают названным требованиям.

Знаменитый историк и лектор В.О. Ключевский был внешне непри­метен, говорил тихим голосом, но на его лекции съезжалась вся Москва и слушала их, затаив дыхание.

Когда начинал свою речь выдающийся адвокат В.Д. Спасович, кото­рого недаром называли «королем адвокатуры», слушатели недоумевали, неужели это он? Таким нелепым, неуклюжим казался этот человек, гово­ривший фальцетом, то и дело ронявший свои записи и выбегавший из-за кафедры, чтобы поднять их. Но проходила минута-другая — и слушатели понимали, что он способен создать ничем неопровержимую систему защиты.

В связи с этим, заметим, что одним из парадоксальных, но весьма род- ственных приемов красноречия является старинный прием: «Я не оратор (т. е. «я не умею говорить, как оратор, а говорю безыскусно, от сердца») Этим приемом, скрывающим искусство красноречия, успешно пользовались и древние риторы, и выдающиеся русские судебные ораторы.

В трагедии В. Шекспира «Юлий Цезарь» воспользовался им Марк Антоний, которому заговорщики разрешили произнести речь над трупом императора:

Я не оратор, Брут в речах искусней;

Я человек открытый и прямой

И друга чтил; то зная, разрешили

Мне говорить на людях здесь о нем.

Нет у меня заслуг и остроумья.

Ораторских приемов, красноречья,

Чтоб кровь людей зажечь.

Марк Антоний, конечно, лукавил, сама же его речь оказалась настолько действенной, что подняла мятеж, который изгнал заговорщиков из Рима.

В комедии Б. Брехта «Карьера Артуро Уи...» Актер предлагает Уи (его прототипом послужил Гитлер), обучая его классическим приемам демаго- гического речевого воздействия, декламировать именно речь Антония: «Что вы скажете о речи Антония?.. Господин Уи, это именно то, что вам нужно».

Представления об ораторе меняются, но одно остается неизменным: он должен быть личностью, умеющей публично мыслить: «... Мы совершенно по-разному пользуемся своей личной собственностью и взятым нами со стороны, и сразу бросается в глаза различие между тем, кто высказывается, владея своим предметом, и тем, кто призанял сведения у других» (Тацит). Для того чтобы стать оратором, необходимо иметь склонность к речевому воздействию, способность интерпретировать действительность, тратить себя, стремиться к успеху и быть заранее готовым к поражению.

О разграничении понятий умный, образованный человек, мастер своего дела и оратор говорил еще Цицерон: «...если Филон, знаменитый зодчий (...) отдавая народу отчет в своей работе, произнес, как известно очень хорошую речь, то несправедливо объяснять достоинство его речи сноровкой зодчего, а не оратора». Но тот же Цицерон подчеркивал: «Речь должна вытекать из знания предмета. Если оратор не... изучил его, речь его бессодержательна и похожа на детскую болтовню».

Современных исследователей, безусловно, волнует вопрос о риторическом идеале. А.К. Михальская выделяет три риторических идеала в нашей речевой среде: американизированный (точнее называть его софистическим) советский (тоталитарный), старый отечественный (лучше — сократический) речевой идеал. Для их разграничения используются признакидиалогичности/монологичности, гуманности и агональности (установки на борьбу)

Софистический идеал диалогичен только по форме, но не по содержанию

Ораторы, исповедующие его, не умеют беседовать, они заранее знают ответы на поставленные вопросы, создают видимость живого диалогиче­ского общения, искусно манипулируя аудиторией.

Тоталитарный риторический идеал монологичен и по форме, и по существу. В тоталитарном обществе не нужен думающий слушатель-собеседник, которого надо в чем-либо убеждать. Риторика лжи, или рито­рика кулака, использовала другие формы воздействия — внушение и при­нуждение.

Это риторика агональная, что выражается в самом ее «военизирован­ном» характере: «Считаю, надо срочно мобилизовать все силы и бросить их на решающие направления»; «Орудия лжи продолжают стрелять с на­растающей силой. Будем же бдительны — дальнейшее легковерие гибель­но» (здесь и далее в разделе — примеры из выступлений Г.А. Зюганова).

Вместе с тем агональная риторика сохраняет ту недосказанность, ко­торая и делает ее риторикой лжи: «Почти везде приходилось бывать, встречаться, помогать...» (С кем встречаться? Кому помогать?).

Она сохраняет и приметы канцелярского, бюрократического стиля:

Стимулировать рост производства конкурентоспособной продукции путем реформирования налоговой, кредитной и таможенной политики, широкомасштабных государственных заказов и инвестиций»; «Сохранить в руках государства важнейшие для обеспечения устойчивого развития и безопасности страны отрасли промышленности, энергетики, транспорта и связи.

Тоталитарная риторика приобрела сейчас некоторые современные черты (великодержавности, напыщенной фольклорности и пафосности), которые выглядят особенно комично в сочетании с канцеляритом: Вижу: народ прозревает, объединяется. Верю: народ сумеет взять свою судьбу в собственные руки, как былинный герой поднимется в свой богатырский рост»; Обеспечить паритет цен на промышленную и сельскохозяйствен­ную продукцию. Современный Микула Селянинович может накормить и накормит свой народ.

Речевой имидж лидера КПРФ точно определен в статье П. Морозова «Могильщик коммунизма» (Аргументы и факты. 1998. № 903): «Зюганов лучший коммунист, какого только могли пожелать демократы. Он об­ладает превосходным для них сочетанием качеств... Грозен образом и ре­чами, а поэтому эффективно выполняет роль пугала возврата в старое, причем благодаря своему образу вызывает самые невыгодные ассоциации - мавзолей, люди в сером, безликие лица, безжизненные слова».

Если софистический и тоталитарный риторические «идеалы» не являются таковыми по существу, то к чему же надо стремиться? А.К. Mихальская, отвечая на вопрос «Каков облик русского красноречия в будущем?», видит перспективы гуманизации отечественной логосферы (речемыслительной сферы культуры) в возрождении восточно-христианского старого отечественного риторического идеала, восходящего к Сократу.

Ранее мы предложили называть истинный риторический идеал сокра- тическим, что представляется нам более точным, чем термины, предлагаемые А.К. Михальской. Сделаем небольшое отступление о личности Сократа. Философ М.К. Мамардашвили, размышляя над тем, почему погиб Сократ, не использовавший в защите всю силу своего красноречия, писал: «...Необходимо было бы где-то помолчать, что-то не сказать или же согласиться на изгнание. Ведь греки готовы были дать своему философу убежать, они вообще-то не очень серьезно собирались его убивать: приговор был скорее ритуальным жестом; предполагалось, что Сократ npocто скроется из Афин и будет жить в изгнании. Сократ же почувствовал свою ответственность перед чем-то, что полностью освобождало его от участи в человеческих делах. Он считал, что малейшая несправедливость разрушает ту правду, ради которой он жил...».

По мнению А.К. Михальской, хранителем истинного риторической идеала являлось и является религиозное и академическое красноречие Этот идеал диалогичен по форме и содержанию, имеет гармонизирующий интуитивный характер, в нем господствует не анализ, а синтез и отсутствуют соревновательность, самоутверждение оратора.

Создавая эту модель, А.К. Михальская не сомневается в «перетекании» этических категорий (скромности, кротости, смиренномудрия, миролюбия, негневливости) в эстетические (умеренность, ритм, симметрию). Это идеал «гармонизирующего диалога».

Данная модель обладает многими бесспорно привлекательным свойствами. Вместе с тем А.К. Михальская настаивает на отсутствии любой соревновательности в риторическом идеале будущего, что представляется не только нереальным, но и неубедительным. Например, абсолютизация этого положения приводит автора к характеристике Д. Карнеги в качестве «наследника софистической риторической культуры».

Разумеется, истоки неприятия риторики, настроенной на борьбу, очевидны, тем более они очевидны для России, в которой «в течение почти семи десятилетий длилась война со свободным словом» (А.К. Михальская). На это трудно что-либо возразить. Но почему-то столь же трудно преодолеть обаяние оптимистического восприятия риторики «борьбы и победы» (победа так родственна убеждению) в высказываниях Сократа и Цицерона, П.С. Пороховщикова и А. Ф. Кони: «... Сладостная, вольная плавная речь, богатая затейливыми мыслями и звучными словами... годится только для забав и для парадов: мы же теперь перейдем к строю и бою» (Цицерон).

Кто-то один или многие из говорящих, обучая актеров исторической драмы, одерживали победы. Александр Македонский был учеником Аристотеля, а Карл V — воспитанником Эразма Роттердамского. И вот Александр завоевал полмира, а Карл V отрекся от престола: ведь им посчастливилось слушать убеждающую, вдохновенную и вдохновляющую речь…», - напоминает один из выдающихся философов XX века О. Розеншток-Хюсси.

Говоря, мы не только вступаем в общение (коммуникацию), но и вы­ражаем свою индивидуальность. Именно этим прежде всего мы интересны слушателям, этим же обусловлено само наше право на речь. Отрицание со­ревновательности имеет в своей основе ложную посылку равенства (не — равноправия!) участников речевого общения.

Уже говорилось о том, что взаимоотношения оратора и аудитории - это отношения, нередко основанные на противоборстве. В замечатель­ной повести А.П. Чехова «Скучная история» старый мудрый профессор, читая лекцию, каждый раз ставит перед собой задачу «победить эту много­головую гидру» — студенческую аудиторию.

Оправдана и защитная реакция аудитории, не желающей испытывать риторическое воздействие или просто мыслить. И.А. Стернин, утвер­ждающий в своей «Практической риторике», что 10% состава любой ауди­тории настроено критически по отношению к оратору, с сочувствием ци­тирует слова Аристотеля: «Мышление есть страдание, ибо коль вещь необ­ходима, в тягость нам она».

Сказанное надо понимать не как отказ от задачи гуманизации логосферы, а как уточнение представлений о риторическом идеале и привлече­ние внимания к нравственно-философскому аспекту речевой деятельности, который был столь значим в древности и возрождается вновь.

Для формирования представлений о риторическом идеале особенно значимы высказывания О. Розенштока-Хюсси, который рассматривал речь «как личное право человека» и утверждал, что «любой индивид — заинте­ресован в своей способности и праве говорить», потому что «человек, беря слово, занимает свою позицию во времени и пространстве... и может в ка­ждый данный момент раздвигать границы внутреннего пространства, де­лая его все более и более емким. Наш родной язык....— это речевое созна­ние родины, реформаторами которого мы являемся. Каждый из нас досто­ин уважения в качестве гигантской трансляционной сети, через которую передаются все выражения общей воли. Говорить — значит верить в еди­нодушие... говорить — значит, участвуя в движении общества, вносить в это движение нечто свое. Те, кто уклоняются от выполнения этой гранди­озной задачи... либо предают себя в других, либо становятся лицемерами, пользующимися чужим языком».

Отсюда — нравственный императив философа: «Тот, кто что-то гово­рит и сам не верит в то, что говорит, — болтун. Люди подобного сорта мо­гут произнести нечто, но они не говорят. Речь возникает только тогда, когда за словами человека — его репутация, жизнь, честь. Все, что не дос­тает этого уровня реальной достоверности, попросту неинтересно...».

Гуманизация логосферы вернет достоинство говорению и слушанию и если не изменит человека и мир, в котором он живет, то существенно повлияет на них.

3. РЕЧЕВАЯ ДЕМАГОГИЯ И АГРЕССИЯ

Манипуляция и демагогия. Стратегии и тактики демагогического речевого воздействия. Механизмы манипулирования общественным сознанием. Виды и формы проявления речевой агрессии. Приемы за­шиты от речевой агрессии и демагогии.

Истинному оратору противостоит оратор-манипулятор, демагог. В «Современном словаре иностранных слов» (1992) демагогия определяется как 1) использование общих лживых обещаний, преднамеренного извращения фактов, лести для достижения той или иной цели, например, для привлечения масс на свою сторону, для создания по­пулярности;

2) высокопарные пустые рассуждения, прикрывающие какие-либо корыстные цели.

Манипуляция, скрытое воздействие на адресата, который рассматрива­ется только как средство достижения эгоистических целей манипулятора, отличается от демагогии тем, что последняя обычно проявляется более от­крыто, публично, в общественной, политической сфере.

Исследователями установлено, что стратегии манипулирования общественным сознанием то мобилизуют его на борьбу среальным или мнимым врагом, то искусственно демобилизуют, успокаи­вают. И те, и другие предполагают достижение так называемого фидеисти­ческого согласия, основанного на вере. Для этого используются выраже­ния: мы с вами согласны, как известно, совершенно очевидно, как мы все знаем, нет сомнения. Субъективное мнение подается в виде объективного факта или истины, при помощи категорического суждения. Оратор под­черкивает свою уверенность в согласии адресата, выражает ему похвалу, при этом всячески унижает оппонента (реального или воображаемого про­тивника), суждения которого намеренно искажаются, иронически осмеи­ваются. Любая оценка выражается категорично, по принципу или — или, белое — черное, что, конечно, упрощает многокрасочную картину жизни. Демагогами используются следующие модели коммуникации:

- искривленного источника, когда получатель рассматривает инфор­мацию из доступного ему источника, поскольку ему неизвестен оригинал;

- легитимизации источника (в этом случае пропагандист тайно по­мещает свое сообщение в легитимном источнике);

- источника слухов, когда информация используется при отсутствии указания на источник.

Риторикой выявлены приемы скольжения смысла, когда используются эвфемизмы (например, разбомбленный дом называется военным объектом). Скольжение смысла возможно как в положительную, так и в негативную сторону: разведка — шпионаж; союз — пакт и т. и.

Смысл размывается, когда используются так называемые лозунговые слова и выражения с очень широким значением: свобода, равенство, де­мократия, качество жизни.

Истинность высказывания затемняется, ставится под сомнение, ко­гда подчеркивается его субъективность (как утверждают некоторые и т. п.).

Исследователи отмечают, что в манипулятивных целях могут быть использованы те же риторические приемы, что и в неманипулятивных, и ставят вопрос: можно ли всякое скрытое речевое воздействие считать ма­нипуляцией? Ведь, взрослея, человек вырабатывает приемы речевой обра­ботки действительности, приобретает ловкость скрытого воздействия на других.

Много веков назад Цицерон создал портрет судебного оратора Гор­тензия, мастерски владевшего приемами речевой манипуляции:

Как он (Гортензий) будет играть с тобой, Цецилий! С какою легкостью он получит ряд триумфов!.. Сколько раз он предоставит тебе выбор между доказательствами, между отрицанием или утверждением какого-либо факта, чтобы затем с полным успехом разбить выбранное... когда он перечислит все пункты обвинения, перечтет их по пальцам, сде­лает вид, что возразил на все и во всем оправдался, ты станешь бояться, что позвал в суд невинного. И что сделается с тобой, когда он прибегнет к пафосу, возбудит сожаление к подсудимому, зажжет негодование против тебя в судьях... Подумай об этом теперь, не только речью он уничтожит тебя, но одним жестом, движением ошеломит тебя, смутит твои мысли.

В начале XX в. П. С. Пороховщиков, обобщивший опыт выдающихся русских судебных ораторов, неоднократно употреблял словосочетание «убедительная лживость», говоря о «дивной власти живой речи»: «Кто слыхал настоящих ораторов, тот знает и сладостный соблазн, и убедитель­ную лживость, и дивную власть живой речи». «Убедительную лживость живой речи» продемонстрировал А. П. Чехов в рассказе «Сильные ощуще­ния». Его герой заключает пари с приятелем, молодым адвокатом, который силой красноречия заставляет его за очень короткое время дважды изме­нить мнение о любимой девушке.

Очевидно, что успех манипулятора немыслим без создания его союз­ника в душевном мире адресата. Наше нежелание или невозможность, а может быть, и неспособность к речевому творчеству, обновлению, автома­тизм и суета жизни приводят к имитации живой речи, к выбору манипулятивного речевого поведения.

Важно отдавать себе отчет в склонности к манипуляции, как это иро­нично делает главный персонаж повести С. Довлатова «Заповедник»:

Я стал водить экскурсии регулярно. Иногда по две за смену. Оче­видно, мною были довольны. Если приезжали деятели культуры, учителя, интеллигенция — с ними работал я. Мои экскурсии чем-то выделялись. Например, «свободной манерой изложения», как указывала хранительни­ца Тригорского. Тут сказывалась, конечно, изрядная доля моего актерст­ва. Хотя дней через пять я заучил текст экскурсии наизусть, мне ловко удавалось симулировать взволнованную импровизацию. Я искусственно заикался, как бы подыскивая формулировки, оговаривался, жестикулиро­вал, украшая свои тщательно разработанные экспромты афоризмами Гуковского и Щеголева.

Проблема манипулирования общественным сознанием, как и сознаниием отдельного человека, — одна из самых интересных и жизненно важных. В самом деле, каждому думающему человеку хочется понимать, что с ним «делают при помощи речи».

На полках книжных магазинов можно найти много популярных изда­ний, пользующихся читательским спросом. Они гарантируют скорейшее обучение тому, как заставить любого человека действовать и думать по нашему желанию. Показательны сами названия подобных книг: «Делай как я велю!», «Думай как я хочу!» и т. п. Содержание этих книг вызывает не только этические, но и научные сомнения, так как их рекомендации вульгаризируют, искажают риторику.

Мы особенно ощущаем воздействие демагогических приемов в сред­ствах массовой информации, интернете:

Д. Нагиев в защиту употребления нецензурной лексики: «Я выразил в одном слове весь каскад <...> Неформальная лексика в русском языке — элемент культуры» (МК в Питере. 12. 2005);

«Вы не согласны со словами нашего президента. Вы что, не уважаете Путина?» (М. Ганапольский В. Жириновскому в ток-шоу «Судите сами». 16.12.2005).

Откровенная демагогия используется даже в публикациях, претен­дующих на философичность. В одной из них М. Дунаев, профессор Мос­ковской духовной академии, ведет полемику с академиком, нобелевским лауреатом В. Гинзбургом, последовательным атеистом (Аргументы и фак­ты. 2005. № 12). Чаше всего М. Дунаев использует тактику упрощения смысла высказываний оппонента, навязывания ему примитивно-грубого взгляда на мир, потому что с таким оппонентом легче спорить:

Активнее всего Гинзбург пропагандирует необходимость утвержде­ния естественнонаучного типа мышления и атеистического мировоззре­ния на мир. По Гинзбургу, наука — единственный свет в окошке, а рели­гия — сущий вздор и досадное заблуждение, никому не нужная мистика. Вновь вытаскивается на всеобщее обозрение давнее заблуждение о не­примиримом антагонизме между наукой и религией.

«Человек умирает — и все», — утверждает Гинзбург в недавнем ин­тервью корреспонденту АиФ Д. Писаренко. То есть (давайте обойдемся без модной ныне политкорректности) человек — просто кусок дерьма, случайно появившийся в мире, неизвестно для чего живущий и бесцель­но исчезающий. Так глаголет наука.

То, что выгодно, объявляется общеизвестным, понятным всем (Вспом­ним общеизвестное. Почему-то не все хотят понять: наука весьма огра­ничена в своих возможностях). Так расширяется аудитория «всепонимающих» единомышленников.

Споря уже не с В. Гинзбургом, а с наукой в целом, М. Дунаев делает вывод о том, что она «должна просто признать свою ограниченность — и тогда не будет разногласий между наукой и религией». При этом «наука» низводится до образа упрямой школьницы, не понимающей столь очевид­ных вещей:

...Вместо того чтобы сказать: мои методы бессильны, поскольку ограничены в своих возможностях, наука утверждает иное: я этого не могу проверить, значит, этого нет.

Мало поставить на место науку в целом, надо разрушить почтение к авторитету ученого оппонента. Отрицание каких бы то ни было авторите­тов — типичный демагогический прием. При этом используется следую­щая тактика: М. Дунаев приписывает В. Гинзбургу аксиоматичность соб­ственного мышления, призывая своих сторонников посмеяться над подоб­ным мудрованием, достойным не нобелевского лауреата, а ничтожного че­ховского персонажа (заметим, что косвенно задействован и авторитет пи­сателя-классика). Уважение к научным достижениям приравнивается к из­жившему себя почтению к регалиям, недостойному современного мысля­щего человека. Развенчание авторитета продолжается подменой выдаю­щихся научных достижений неким (неизвестно каким, во всяком случае не так и важным) конкретным научным открытием:

Этого не может быть, потому что этого не может быть никогда». Мы смеемся над таковым мудрованием чеховского персонажа, но почему-то с почтением внимаем тому же, когда это говорит нобелевский лауреат. Единственно из почтения к регалиям? Но ведь премия была дана за не­кое конкретное научное открытие, а не за философскую глубину пости­жения бытия.

Рассуждения М. Дунаева грешат ложными посылками и выводами: Безбожное сознание неизбежно приходит к антропоцентричному пони­манию мира, а если в центре бытия оказывается человек, то его пред­ставления становятся для него критерием всего.

Доводы его оппонентов намеренно схематизируются, упрощаются, чего, впрочем, не скрывает и сам полемист:

Я этого не вижу, я этого не чувствую, я этого не понимаю, стало быть, этого и нет» — вот схема подобных рассуждений.

Разумеется, подобное примитивное мышление достойно только воз­гласа «Печально. Это так просто. О том еще дедушка Крылов писал»:

Невежды судят точно так:

В чем толку не поймут,

То все у них пустяк.

Надевая маску печальника, демагог закономерно переходит к откры­той речевой агрессии в полемике сдругим ученым — историком Б. Сапу­новым:

«Не боитесь?» — спрашивает корреспондент «исследователя». Тот отвечает: «Жечь на костре меня никто не станет». Разумеется. Хотелось бы все же напомнить: совершенное есть кощунственное оскорбление Божией Матери, «хула на Духа», а это, по слову сына Божия, непрощаемый грех. Не земного костра надобно бояться.

Речевая агрессия нередка в тех сферах, где есть сильный и слабый, начальник и подчиненный: в семье, школе, армии, в торговле, между про­давцами и покупателями. В закамуфлированной или открытой форме рече­вая агрессия нередко присутствует в средствах массовой информации. Фи­лологами отмечено ужесточение стиля ведущих разнообразных телешоу, обусловленное тем, что аудитория преодолела допусти­мый болевой порог. Для того чтобы зрелище было востребованным, то есть хорошо покупаемым, применяются более грубые, чем раньше, болез­ненные приемы речевого воздействия.

Речевая агрессия способна вытеснять физическое насилие, но, пожа­луй, этим исчерпывается ее польза. Независимо от того, какой она бывает — слабой или сильной, переходной (направленной на конкретный объект) или непереходной (когда критикуется «жизнь вообще»), речевая агрессия приносит вред и агрессору, разрушая его личность изнутри, и его жертве. Так, опасность непереходной агрессии (например, брани без адреса) за­ключается в том, что она все равно воспринимается ее свидетелями очень конкретно, личностно.

Таким образом, небрежение словом приводит не только к демагогии, но и к насилию. Выход из этого положения — в гуманизации не только общественных, но и межличностных отношений. Несмотря на внушае­мость современной аудитории, ей все в большей мере свойственна критич­ность восприятия речевой демагогии и агрессии.

4. ЭТАПЫ ПОРОЖДЕНИЯ РЕЧИ

В риторике подробно исследованы этапы порождения речи: инвенция (нахождение и изобретение), диспозиция (композиция, или расположение), элокуция (словесное выражение), оратория («красноречие голоса и жеста»). Иначе говоря, речь сначала нужно найти, то есть разра­ботать ее стратегию, затем изобрести (продумать тактику), расположить и лишь затем заняться ее словесным выражением.

Конечно, в реальности данные этапы не следуют механически один за другим: мы не можем не думать о словесном выражении уже при нахожде­нии или изобретении речи. Но деятельностный характер риторики прояв­ляется в том, что она начинала учить порождению речи не с отработки де­талей (с чего как раз и начинают неопытные ораторы), а с общего замысла речи, ее нахождения.

Инвенция (нахождение и изобретение речи)

Нахождение речи (разработка концепции, выявление узловых противоречий). Определение стратегии речи в расчете на конкретную аудиторию. Специфика публичных выступлений в аудиториях разных типов. Зависимость восприятия публичной речи от демографических и социально-психологических особенностей аудитории. Формулиро­вание целевой установки выступления. Составление конспекта вы­ступления в виде основных тезисов. Рекомендации по использованию конспекта.

Изобретение речи (тактика публичного выступления). Аргумен­ты «за» и «против», сильные и слабые. Аргументация: нисходящая и восходящая, односторонняя и двусторонняя, индуктивная и дедуктив­ная, опровергающая и поддерживающая. Правила и приемы эффек­тивной аргументации, помехи ее восприятия.

Нахождениеречи предполагает точное определение цели выступления и разработку ее стратегии. Разумеется, в большинстве случаев цель оратора — убедить слушателей в своей правоте. Казалось бы, для этого достаточно иметь глубокие знания о предмете речи, быть логич­ным, но почему-то среди выдающихся специалистов, как мы уже отмеча­ли, не так уж много выдающихся ораторов.

Стратегия речи разрабатывается в расчете на конкретную аудиторию. Заметим, что и объективно оценить выступление оратора невозможно без учета характера его аудитории. Например, мы можем сделать ошибочный вывод о неоригинальности суждений оратора, об избыточности повторов в его речи, если не учтем, что он выступал в плохо подготовленной аудито­рии. Оратор прав, если цель его достигнута, если его речь была понята слушателями, убедила их.

Рассмотрим следующие параметры аудитории: небольшая (20-25 че­ловек) / большая; хорошо подготовленная / мало подготовленная; женская / мужская; детская / подростковая / молодежная; настроенная по отноше­нию к оратору положительно / равнодушно / отрицательно; однородная / разнородная.

В небольшой аудитории выступление может приобрести характер бе­седы, оратор привлекает слушателей к совместному рассуждению, его ар­гументация должна быть особенно тщательной. Напротив, в большой ау­дитории предложение подумать вместе (Давайте подумаем) не будет сильным ходом оратора. Его выступление должно носить более деклара­тивный, эмоциональный характер.

И.А. Стернин называет следующие особенности самой большой, ми­тинговой, аудитории: многочисленность, разнородность, неподготовлен­ность, внушаемость, восприимчивость к эмоциональным призывам, за­трудненность реакции на конструктивные предложения. Этим определя­ются и особенности поведения оратора: решительность, громкость голоса, эмоциональность и афористичность речи. В ней не должно быть много те­зисов, но обязательны критичность и оценочность, ясность позиции выступающего. Лучше говорить не о прошлом, а о настоящем, называя не­достатки и виновных в них. Несмотря на заведомую выигрышность крити­ческого выступления, его финал должен быть положительным (так назы­ваемая позитивность конца), отвечать на вопрос «что делать?».

В хорошо подготовленной аудитории советуют не злоупотреблять ци­татами, стереотипными суждениями. Темп речи может быть ускоренным (вас понимают с полуслова), а ее характер диалогизированным, рассчитанным не только на взаимопонимание, но и на совместное решение рассмат­риваемой проблемы. Оратор может пропустить некоторые логические зве­нья, конспективно перечислить только самое необходимое.

Напротив, в мало подготовленной аудитории следует говорить в мед­ленном темпе, уделять большее внимание примерам. В такой аудитории приветствуются ссылки на авторитетные источники, на известные факты, в речи неоднократно повторяется главная мысль. Оратор должен открыто руководить переходом слушателей от одного положения к другому, пере­брасывая между ними прочные мостики.

Большое значение имеют возрастные особенности аудитории. Оратор потерпит поражение, если не будет учитывать того, что в большинстве своем дети (лет до 11) не понимают иронии и подтекста, но ценят собы­тийность изложения, способность оратора «рисовать словом». В речевом общении с ребенком должна присутствовать похвала, необходимая для его нормального развития. Дети не могут долго сосредоточиваться на предме­те речи, поэтому оратор должен заботиться о ее конкретности, эмоцио­нальности, увлекательности, разнообразить приемы подачи доступного материала.

Молодежная аудитория (до 25 лет) ценит личное, пусть даже субъек­тивное мнение оратора, все новое и оригинальное. Вместе с тем оратор должен постоянно поддерживать нить изложения, следить за ослаблением внимания, избегать длиннот.

Как видим, каждая аудитория требует своего подхода, а ведь мы еще не учли ее профессиональные, национальные особенности, различия меж­ду женской и мужской аудиториями. Так, например, считается, что жен­ская аудитория более эмоциональна, она мыслит конкретно-образно, в мужской же аудитории приветствуются рациональность, логичность речи.

Основные типы аудитории, как и любая классификация, абстрактны. Например, молодежная аудитория может быть маленькой и большой, имеющей разную подготовленность, мужской, женской или смешанной, однородной или разнородной по своему составу. В разнородной аудитории следует ориентироваться на слабых, менее подготовленных слушателей.

Если аудитория настроена положительно, оратор может предоставить ей большую самостоятельность, проделать индуктивный путь рассуждения вместе с ней, то есть переходя от частного к общему. Аудитория может быть настроена и отрицательно. Как уже говорилось, И.А. Стернин пола­гает, что около 10% процентов слушателей изначально критически вос­принимают оратора. Это нужно иметь в виду, для того чтобы разработать свою стратегию и тактику общения. Даже в такой аудитории можно найти двух-трех союзников и говорить, прежде всего обращаясь к ним. Начинать лучше с бесспорного, переходить от общего положения к частным (так на­зываемый дедуктивный способ).

В любой аудитории надо приложить силы для завоевания и удержания ее внимания. А.Ф. Кони писал в «Советах лекторам»:

Внимание всех вообще (ребенка, невежды, интеллигента и даже ученого) возбуждается простым интересным (интересующим) и близким к тому, что, наверно, переживал или испытал каждый.(...)

Раз внимание возбуждено вступлением, надо хранить его, иначе перестанут слушать, начнется движение и, наконец, появится та «смесь» тягостных признаков равнодушия к словам лектора, которая убивает вся­кое желание продолжать речь. Удержать и даже увеличить внимание мож­но: краткостью, быстрым движением речи, краткими освежающими отступлениями...

Как видим, решение этих задач связано и с другими этапами порож­дения речи: изобретением, композицией, словесным выражением, произ­несением.

Для оптимизации общения недостаточно оригинального, рассчитан­ного на конкретную аудиторию замысла речи. Необходимо ее удачное изо­бретение — тактическая реализация стратегии. Следует продумать систе­му доводов (аргументов), то есть аргументацию.

Доказать не значит убедить — одно из важнейших положений рито­рики. Для того чтобы убедить, подчас надо нарушить хронологию собы­тий, использовать сравнения, которые не являются логическими доводами, возвращаться к одной и той же мысли, что также является нарушением ло­гических законов.

В качестве иллюстрации положения доказать не значит убедить В.В. Одинцов привел лекцию знаменитого историка В. О. Ключевского «О взгляде художника на обстановку и убор изображаемого им лица», прочитанную в Училище живописи, ваяния и зодчества. Для убеждения аудитории в том, что «современный человек, свободный и одинокий», ук­рашает прежде всего свой дом, тогда как домом для человека Древней Ру­си был прежде всего храм, Ключевский использует следующий прием. Он рассказывает о том, как в 1289г. умирал на Волыни богатый и всесильный князь Владимир, который много жертвовал на украшение храма, а умирал он, лежа на полу, на соломе, в курной избе. Домом для него действительно была церковь. Мы можем забыть и точную дату, и название места, и само имя князя, но конкретная наглядность рассказа, нарушающая строгую ло­гику доказательства, делает абстрактную идею зримой, запоминающейся.

Утверждая доказать не значит убедить, риторика не отрицает необ­ходимости логического самоконтроля оратора. Тезис не должен подме­няться, недопустимо круговое определение, когда одно неизвестное объяс­няется через другое, а следствия не должны противоречить условиям.

И.А. Стернин определяет аргументацию как процесс приведения до­казательств в систему, необходимую для обоснования позиции оратора в конкретной аудитории, рассматривает аргументы «за» и «против», силь­ные и слабые. Сильными аргументами являются научные аксиомы, законы природы и общества, цитаты, ссылки на авторитетные источники. Аргу­менты должны быть правдивы, доступны, близки слушателям, выражать представления об общественном идеале. Их не должно быть слишком мно­го, оптимальное количество — три-четыре аргумента. В этом выражается один из парадоксов риторики: обилие аргументов вызывает обратный эф­фект, при котором слушатели начинают сомневаться не только в истинно­сти речи, но и в искренности оратора.

В идеале аргументы должны укладываться в систему: нисходящую / восходящую; одностороннюю / двустороннюю; индуктивную / дедуктив­ную; опровергающую / поддерживающую.

Нисходящая аргументация предполагает переход от сильных аргумен­тов к слабым, восходящая — напротив, от слабых к сильным. Односторон­няя аргументация строится по принципу или/или: или только «за», или только «против». Двусторонняя аргументация сложнее: наряду с аргумен­тами, она предполагает и контраргументы.

Индуктивная аргументация развертывается от частного к общему, а дедуктивная — от общего к частному, от вывода к фактам. Выделяется также опровергающая аргументация, которая более выигрышна, чем аргу­ментация поддерживающая.

В риторике описаны правила и приемы эффективной аргументации. Сила аргумента увеличивается подчеркиванием его новизны. По словам И.А. Стернина, аргументы должны иметь «выгодную упаковку». Имеется в виду ссылка на престижные источники (Американские или японские уче­ные недавно открыли... Ученые из Новосибирского академгородка изобре­ли... и т. п.), на то, что оратор является специалистом в данной области (работая над этой темой много лет, я...). Конечно, подобная упаковка аргументов может использоваться и манипулятором. Приведем пример из эссе Т. Москвиной «Пусто-пусто»:

Я всерьез обрадовалась, когда прочла, что «ученый из Новосибир­ска» открыл лекарство от СПИДа. И напрасно тоненький голос из руин разума пищал, что «ученые из Новосибирска» — устойчивый газетный фантом, открывший уже по крайней мере двадцать лекарств от рака и наркомании...

Если необходимо использовать статистический материал, цифры должны округляться или подаваться в сравнении. Не надо называть точное количество квадратных километров площади какой-нибудь небольшой страны. Вместо этого можно сказать о том, что она вполне могла бы по­меститься на территории Ленинградской области.

Аргументацию затрудняют неоправданный повтор мысли, незнание того, что уже было сказано до вашего выступления, само обилие аргумен­тов, узнаваемость источника информации.

В рубрике «За и против» еженедельника «Аргументы и факты» заочно сталкиваются мнения интересных, самостоятельно думающих личностей, что позволяет сравнить их аргументацию. Сопоставим две публикации, посвященные проблеме клонирования (Аргументы и факты. 1998. № 11). Автор первой из них — архимандрит Сергий, а второй — Дарья Митина, депутат Госдумы от КПРФ.

Дата добавления: 2014-11-08; просмотров: 631; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!