Литературный процесс 1800—1810-х гг. Проза

К концу XVIII в. проза изображала жизнь в конкретно-чувственном, бытовом аспекте или создавала вариант эпической поэмы, где условные мир и герой конструировались автором на основе мифологических реалий. Предметом для поэзии и высоких жанров драматургии являлись сложные философские, нравственные и политические проблемы жизни общества и человеческой личности. Поэтому прозаические жанры воздействовали на широкого читателя и имели свой предмет изображения.

Постепенно картина меняется. Грань между «высоким» и «низким», между сферами разума и чувства начинает смещаться. Проза отвоёвывает у поэзии всё более широкий круг тем и предметов, расширяет границы, разрабатывает язык, пригодный для изображения любых явлений внешнего мира и двойственных процессов жизни «чувствующей» личности.

Становление новой прозы в России произошло за несколько десятилетий, от начала 1790-х гг., когда созданы первые повести Карамзина, до 30-х гг. XIX в. — времени появления «Повестей Белкина» А.С. Пушкина и «Вечеров на хуторе близ Диканьки» Н.В. Гоголя. На протяжении этого переходного периода поэзия лидирует.

Существенно меняется положение в 1800—1810-х гг. в системе жанров. Канонические жанры отступили, они не могут отразить современное содержание. Широко распространяется лирическая проза: пейзажные зарисовки, медитации, элегии в прозе, психологический портрет и т.п. Через малые жанры в прозу проникают новые веяния: интерес к «истинным» происшествиям, «справедливым» повестям, «анекдотам», основанным на реальных событиях. Своеобразной формой объединения прозаических миниатюр становится путешествие, которое оказывается основным «большим жанром» в литературе русского сентиментализма, оттесняя на второй план сюжетное повествование.

В последнее десятилетие XVIII в. в России возникли два образца жанра — «Путешествие из Петербурга в Москву» Радищева и «Письма русского путешественника» Карамзина. Художественное и просветительское влияние «Писем» велико, они в какой-то мере заслонили произведения Стерна и др. популярных европейских авторов.

Ещё Карамзин в «Письмах русского путешественника» подметил основное отличие нового жанра от распространённого типа географического или историко-этнографического путешествия: «Читайте Тавернье, Павла Люкаса, Шарденя и прочих славных путешественников, которые почти всю жизнь свою провели в странствиях: найдёте ли в них нежное чувствительное сердце? Тронут ли они душу вашу?». В литературном путешествии «нежное чувствительное сердце» становится почти главным предметом изображения. Не менее существенна и другая установка путешествия «чувств», отмеченная Карамзиным, — оно стремится тронуть читателя, вызвать родственный отзвук в его душе.

Внутренний мир путешественника во всём многообразии чувств и переживаний, способ восприятия и оценки действительности, его повседневные занятия и привычки оказывается центром повествования уже у Карамзина, осознано как главная цель «путешествия». Благодаря этому в сентиментальном путешествии впервые в истории русской литературы складывается образ современного человека, с характерными чертами культурно-исторического типа. Внимание к интеллектуальному и эмоциональному миру частного человека подготавливало почву для восприятия его как героя произведения искусства в более широком смысле слова.

Авторская индивидуальность формирует структурные особенности путешествия, определяя соотношение двух ведущих тем: рассказа о виденном в ходе поездки и рассказа о переживаниях, вызванных дорожными впечатлениями, воспоминаниями и т.д.

В подавляющем большинстве случаев русский сентиментальный путешественник странствует по родной стране и сталкивается с текущей жизнью и с образами отечественной истории, которым ещё предстояло завоевать право на воплощение в искусстве.

Характерным образцом жанра путешествий, как он сложился в литературной практике начала 1800-х гг., может служить «Путешествие в полуденную Россию» Владимира Васильевича Измайлова (1773—1830). Вслед за Карамзиным избрана форма писем к друзьям. Интимно-доверительный тон, лирическая окраска повествования придаёт ему характер непосредственной «истинности», жизненной достоверности. Автор стремится заставить читателя сопутствовать путешественнику, вместе с ним переживать дорожные встречи и впечатления. Его сочинение в русле карамзинской традиции. Измайлов отправился в путь по примеру Карамзина. Искусством путешествовать он овладевает на глазах у читателя. В образе чувствительного «пилигрима», готового лить слёзы или восхищаться красотами «натуры», постепенно проступают черты чувствующего и мыслящего человека времени, почитателя Руссо и энциклопедистов, не чуждого рационалистической мысли эпохи.

Другой образ путешественника — трезвого, наблюдательного, занятого более картинами внешнего мира, чем своими чувствами и переживаниями, — встаёт со страниц книги Максима Ивановича Невзорова (1762/63-1827) «Путешествие в Казань, Вятку и Оренбург в 1800 году» (1803). Он приводил исторические, географические и статистические сведения, описывал города и сёла, через которые проезжал.

Успех Карамзина и его последователей вызвал к жизни и обширную эпигонскую литературу. Показательны в этом смысле два путешествия кн. П.И. Шаликова («Путешествие в Малороссию», 1803 и «Другое путешествие в Малороссию», 1804) широко пародируемых.

С момента появления в русской литературе жанра путешествий в ней складывается и путешествие ироническое. Объектом иронии являются черты жанровой структуры или привычные темы и ассоциации: «Филон» И.И. Мартынова (1796), «Моё путешествие, или приключение одного дня» Н.П. Брусилова (1803), анонимное «Путешествие моего двоюродного братца в карманы» (1803) /изучение содержимого карманов/.

В 1810-х гг. жанр путешествия трансформируется, складывается новый тип путевых очерков, раздвинувший их традиционные границы, — письма и записки участников войн с Наполеоном, в особенности Отечественной войны 1812 г. и заграничных походов русской армии. Первое место среди них занимают «Письма русского офицера» (1808, 1815—1816) Фёдора Николаевича Глинки (1786-1880). Характерна история создания «Писем». Первая их часть отразила впечатления юного автора — участника заграничного похода 1805—1806 гг. В последующие годы поездки по России, а затем Отечественная и европейская войны дали Глинке материал для продолжения. Так история вторглась в замысел, определив его границы и содержание. Вместе с замыслом менялся и автор.

Само название «Писем русского офицера» выбрано не случайно. Соотносясь с названием книги Карамзина, оно привлекает внимание к новому типу рассказчика — воина, путешественника «по обязанности, а не от праздности или пустого любопытства». В «Письмах» Глинки привлекает масштаб авторской личности, её чувств и мыслей, её связь с исторической жизнью эпохи. В его записки вкраплены и повесть, и анекдот, и разные виды лирических описаний, и размышление. Он использует традиции деловой прозы. Путешествие в письмах сменяется подневными «воинскими записками», за ними следуют небольшие этюды с философской символикой. Тема войны пронизывает воспоминания, картины природы и быта чужой земли. О войне Глинка пишет как непосредственный участник событий и со слов очевидцев. Он обобщает свои размышления о военном искусстве французов. Описывает европейский поход, опираясь на документы архива, придаёт сводке черты исторических воспоминаний.

У Глинки впечатления от русской и европейской действительности сплетаются воедино. Переломный момент отечественной и мировой истории, свидетелем которого оказался «русский офицер», значительно расширил проблематику его записок по сравнению с путешествиями предшествующих лет и придал им гораздо большее внутреннее разнообразие. Как позднее в эпопее Льва Толстого, внимательно читавшего «Письма» Глинки, здесь сменяются дни «войны» и «мира», причём австрийский поход 1805—1806 гг. оказывается (хотя автор не мог этого предвидеть) прологом к грозной и величественной народной войне 1812 г. «Русский офицер» становится выразителем национально-патриотических веяний эпохи.

Трансформация жанра путешествия и расширение его тематического диапазона привело к появлению ряда декабристских «путешествий» и «писем» конца 1810-х гг. Среди них письма М.Ф. Орлова к Д.П. Бутурлину (1819) и др. Гражданская проблематика вытесняет стиль и образы сентиментальной прозы.

Другой излюбленный жанр прозы 1800—1810-х гг. — повесть. Карамзин задал образцы, определившие пути развития и основные структурные элементы жанра. Отказавшись от формы авантюрного романа, Карамзин в каждой повести ограничивается небольшим числом действующих лиц. Ослабление роли сюжета, локализация повествования во времени и пространстве сопровождались у Карамзина стремлением к максимальной простоте и ясности построения, сокращению роли служебных элементов, к стилистическому изяществу и законченности. Приобретается внутренняя глубина: ситуации исключают однозначное решение, рассчитаны на пробуждение ума и сердца читателя. Психологическая напряжённость действия распространяется на все компоненты повествования, создавая единую музыкально-лирическую атмосферу.

Повествовательные опыты Карамзина по типу не повторяли друг друга. Среди них и образцы бессюжетной лирической прозы («Деревня»), и любовно-психологическая повесть со сложной социально-нравственной проблематикой («Бедная Лиза»), и ироническая повесть-сказка («Прекрасная царевна и щастливой Карла»), и разные типы исторической повести, и «таинственный» рассказ с элементами преромантической готики («Остров Борнгольм»), и сатира («Моя исповедь»), и начало социально-психологического романа («Рыцарь нашего времени»). Для Карамзина — литературного реформатора характерно разнообразие прозаических жанров.

В 1800-е гг. Карамзин использует приёмы жанра исповеди, личность героя-«исповедника» — антипод личности автора. «Чувствительный и холодный. Два характера» (1803) — своеобразный психологический очерк, «история двух человек, которая представляет в лицах сии два характера». Контраст характеров одновременно являет диалектическую связь достоинств и слабостей. «Рыцарь нашего времени» (1802—1803) — «романическая история» ровесника Карамзина, человека его круга, рассказанная изящным, ироническим слогом. Каждому из опытов предпослано извещение о жанровых образцах (которым следует или от которых отталкивается автор) и задачах повествования. Все они аналитичны, тяготеют к изучению природы современного человека, его общественного поведения и представителей его сословия и др.

В художественной прозе Карамзина ощутимы черты будущего историка Государства Российского. Зарождаются методы изображения человеческой души, усиливается внимание к психологическим мотивировкам действий и поступков, ставшие неотъемлемым свойством исторического труда Карамзина и получившие в нём дальнейшее развитие.

Из писателей 1800—1810-х гг. никому не удалось достичь художественного уровня Карамзина-прозаика. Тем не менее в повести этого периода традиция Карамзина усваивается, осложняется и видоизменяется.

В начале XIX в. по-прежнему широко разрабатывается жанр прозаических миниатюр. Пейзажные зарисовки, медитации, элегии в прозе привносят в неё новые поэтические темы. Проза усваивает композиционные принципы стихотворных жанров — лексические и синтаксические повторы, кольцевое построение, ритмический строй, приёмы звукописи. Большое значение приобретают сложные перифразы, психологические эпитеты. Характерен интерес к контрастным состояниям: в природе и человеке подчёркивается то мирное, идиллическое, то бурное, разрушительное или скорбно-меланхолическое начало.

Наиболее распространена в начале 1800-х годов сентиментальная повесть о несчастных влюблённых. Подобно «Бедной Лизе» или «Евгению и Юлии» Карамзина, повести выдаются за «истинное» происшествие. Для них характерны подзаголовки: «истинная русская повесть», «российская, отчасти справедливая повесть» и т.п. Автор подчёркивает достоверность повествования, противопоставляя его «романическому» вымыслу. Сюжет таких повестей прост: нежные, чувствительные любовники наталкиваются на сопротивление родителей, ослеплённых сословными или имущественными предрассудками. Чаще всего у героя есть соперник. Низкий или лишённый чувствительности, он наделён высоким общественным положением и богатством.

Другой распространенный мотив — обольщённая невинность: чаще чувствительные герои гибнут, а их врагов постигает раскаяние. Встречаются и другие варианты: великодушный соперник устраивает счастье любовников, но более обычна трагическая, нередко кровавая развязка.

Общие черты в построении любовно-сентиментальных повестей: часто они открываются авторской медитацией, взывающей к сочувствию нежных сердец. Нередко здесь же даётся пейзажная зарисовка, гармонирующая с картинами счастья героев либо предвещающая их мрачную судьбу. По ходу рассказа автор не раз возникает перед читателем, комментируя происходящее и заключая повесть эпитафией или моральной сентенцией.

При композиционной однотипности и устойчивости основных тем и образов повесть 1800-х гг. — явление внутренне разнородное. И дело не в вариативности сюжетной схемы путём различной комбинации мотивов: в эти годы не сюжет определял возможности жанра. Сентиментальная повесть активно взаимодействовала с традицией нравоописательной и сатирической прозы («Бедная Маша» А.Е. Измайлова, 1801; анонимная «Несчастная Маргарита», 1803), усваивала ранние романтические черты («Инна» Г.П. Каменева, 1806). Повести на историческую и современную тему, из жизни светского общества, купечества или «поселян» связаны общностью проблематики. Но, как и литература путешествий, «истинная», «справедливая», «полусправедливая» повесть внутренне тяготеет к конкретности. Чистая чувствительная повесть-идиллия, лишённая примет места и времени (какова, например, «История бедной Марьи» Н. Брусилова, 1805), чем далее, тем более становится достоянием эпигонов. Сохраняя свою поэтическую функцию, обретает индивидуальные черты пейзаж, бытовая характеристика среды осложняется попытками её социальной дифференциации, разнообразится стиль. Однако сентиментальная повесть прежде всего занята строем чувств и переживаний героев. Рядом с описанием любовных восторгов или элегической скорби всё чаще возникают картины борьбы чувства и долга (как у Линдора в повести Н. Брусилова «Линдор и Лиза, или Клятва», 1803), пылких страстей и добродетели (как у Мельтона — героя повести В. Измайлова «Прекрасная Татьяна, живущая у подошвы Воробьевых гор», 1804). Вслед за Карамзиным массовая повесть 1800-х гг. начала анализировать противоречивые движения человеческой души.

Разновидность сентиментальной повести — преромантическая повесть. Первые её русские образцы создал Карамзин в 1793 г. Резкие контрасты радости и страдания, устремлённость из «системы эфемерного бытия» к «святому безмолвию» «вечного покоя» окрашивают в романтические тона сентиментальную стилистику «Сиерры-Морены»; «Остров Борнгольм» воспроизводит в миниатюре структуру и идейный комплекс готического романа. Однако в ближайшие годы освоение романтических веяний достаётся поэзии.

Жуковский окружил ореолом мечтательной романтики уголок Москвы — Марьину рощу. Повесть-элегия «Марьина роща» (1809), её действие, приуроченное ко временам князя Владимира, поэтически соотнесено с историей. Имена с условным колоритом русского средневековья (Рогдай, Пересвет), соседствуют с именами былинных богатырей, приметами исторического быта («дружина», «соборище народное» и «посадники новогородские») и придают повести колорит «старинного предания». Характерные для «Марьиной рощи» контрасты пейзажа, освещения, лирической тональности оттеняют контрастность основных, сменяющих друг друга поэтических мотивов, а сочетание того и другого определяет общую музыкальную атмосферу повествования. Композиция повести близка к построению музыкального произведения. В тему мирной невинной любви Марии и певца Услада вторгается демоническое начало, носителем которого выступает витязь Рогдай. Повесть пронизана образами и мотивами балладного творчества Жуковского.

Одним из характерных для эпохи жанров является «восточная повесть» — притча. Итогом её развития в русской литературе XVIII столетия явился «Каиб» И.А. Крылова. Она связана с сатирическими и нравоописательными жанрами, усваивает стилистику сентиментальной прозы и сохраняет внимание к типу чувствительного героя. Александр Ефимович Измайлов (1779-1831) пишет повести «Бедная Маша» (1801), «Ибрагим и Осман» (1806).

В области романного жанра наиболее крупным достижением русского романа 1810—1820-х гг. — творчество Василия Трофимовича Нарежного (1780—1825). Его романы замыкают линию низовой демократической литературы XVIII — начала XIX в. и предваряют гоголевскую прозу.

Нарежный не сразу нашёл свой путь в литературе. Он пробовал силы в переводах, в оригинальном творчестве — стихах, историко-героической поэме, трагедии, малых жанрах прозы.

Свой первый роман «Российский Жилблаз, или Похождения князя Гаврилы Симоновича Чистякова» Нарежный попытался напечатать в 1814 г. Но на три вышедшие части был наложен запрет. Части четвертая — шестая (из них последняя осталась незаконченной) были впервые опубликованы лишь в советские годы.

В предисловии к «Российскому Жилблазу» Нарежный, указав на связь своего замысла с просветительской нравоописательной традицией, подчёркивал, что его целью было «изображение нравов в различных состояниях и отношениях». Стремление передать специфику национальной жизни, вывести «на показ русским людям русского же человека» определило облик заглавного героя романа. В отличие от Лесажа с его Жилем Бласом — весёлым, удачливым, плутоватым слугой — Нарежный находит своего Чистякова в причудливой социальной среде, которая, с одной стороны, обеспечивает свободу героя от крепостной зависимости, с другой — не даёт ему никаких общественных привилегий. «Природный» русский князь, «российский Жилблаз» наследует после отца «довольно поля... небольшой сенокос, огород, садик и сверх того крестьян Ивана и мать его Марью». «Похождения» Чистякова составляют в романе как бы ряд кругов, каждый из них открывает перед героем новую, более широкую сферу наблюдений. Село — уездный город — Москва — Петербург (из цензурных соображений автор должен был заменить его Варшавой) — вот главные этапы его странствий. В совокупности роман образует широкую картину русской жизни, увиденной глазами сатирика.

Как сатирика-просветителя Нарежного интересуют не индивидуальные характеры, а моральный облик представителей отдельных общественных «состояний», их поведение в частной и публичной жизни. В социально-философских воззрениях ощутимо влияние Руссо.

Вершина образной системы Нарежного-сатирика — картина губернского города. Его площадь украшают два здания, увенчанные изображениями двуглавого орла, — большой каменный дом и ветхая лачуга. В унынии выходя из большого дома, люди направляются в малый, где обретают радость и веселие. Эти два дома — «присутствие» и кабак. По обобщённости и многозначности сатирической символики Нарежный здесь — прямой предшественник Гоголя и Щедрина.

Произведения, написанные после «Российского Жилблаза», — новый этап исканий Нарежного. Он отказывается от многогеройности, широкого охвата событий, концентрирует действие на ограниченной сцене, локализованной во времени и пространстве. Сюжет упрощается и развивается вглубь: воплощает принцип арифметического «сложения» ряда «историй», каждая из которых варьирует судьбу главного героя, и не стягивает события к одному сюжетному ядру. Это роман «Черный год, или Горские князья» (1814—1818). По типу композиции он восходит к философскому роману, связан с традицией «восточного» повествования. Нарежный сочетает приёмы, свойственные различным художественным системам. Картины и образы «горской» жизни навеяны личными впечатлениями автора, начинавшего свою службу чиновника на Кавказе, но они имеют философское задание. В «Чёрном годе» противопоставлены два типа цивилизации: примитивная, близкая к природе жизнь «горских» княжеств и развитая государственность, воплощённая в астраханском ханстве Самсутдина. В русской «восточной» повести, как правило, действовал добрый и мудрый монарх. Он мог заблуждаться, обманутый злыми советниками, но легко и охотно прозревал, познав истину. При ядовитых насмешках над духовенством религия оставалась неприкосновенной. Иначе у Нарежного. Его князь Кайтук должен пройти суровую школу перевоспитания жизнью, при разоблачении жрецов спадают мистические покровы и с самих предметов культа. В результате «восточные» одежды не помогли роману обойти цензуру: он смог увидеть свет лишь после смерти автора в 1829 г.

Тема воспитания связывает первые два романа Нарежного с третьим — «Аристион, или Перевоспитание» (1822). Автор сузил в нём круг изображаемых явлений, избегая острых политических тем. Ради перевоспитания герой искусственно выключён из реальной жизни, оборваны все его связи с прошлым и настоящим. Дидактическая целеустремлённость произведения привела к экономному сюжетному построению. Впервые Нарежный приурочил действие к определённому времени — рубежу XVIII и XIX вв.

Последующие романы Нарежного создавались уже в годы становления романтической прозы, с её устремлением к народности, поэтому он обращается к украинскому историческому и бытовому материалу.

Действие «Бурсака» (1824) отнесено ко времени воссоединения Украины с Россией. Герой его, как и герои предшествующих романов Нарежного, — юноша, проходящий школу жизненных испытаний. Нарежный сделал попытку по примеру вальтерскоттовского романа связать частную судьбу вымышленных персонажей с историческими судьбами нации.

Наибольшей удачей называют роман Нарежного «Два Ивана, или Страсть к тяжбам» (1825), где изображена комическая ссора между двумя украинскими панами — Иванами и их соседом, паном Харитоном. Вспыхнувшая из-за пустяков, она приводит к мелочной и долговременной тяжбе, поглощающей постепенно все помыслы героев и приводящей обе стороны к полному разорению. Сутяжникам-отцам противопоставлены их дети, дающие старикам урок нравственной мудрости. П.А. Вяземский писал в связи с этим романом: «Нарежный победил первый и покамест одну трудность, которую, признаюсь, почитал я до него непобедимою. Мне казалось, что наши нравы, что вообще наш народный быт не имеет или имеет мало оконечностей живописных, кои мог бы охватить наблюдатель для составления русского романа». Несколько лет спустя Гоголь в «Повести о том, как поссорился Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» снял примирительную концовку романа Нарежного и реализовал возможности, какие давал найденный им «анекдотический» сюжет для создания обобщающей трагикомической картины современной жизни.

Последнее произведение Нарежного роман «Гаркуша», оставшийся неоконченным и изданный лишь в 1956 г. из-за критики крепостного права. Его связывают с «Бурсаком» и «Двумя Иванами» по типу повествования и обращению к недавнему прошлому Украины.

Современники высоко оценили мастерство Нарежного. Его творчество повлияло на дальнейшее развитие литературы. Белинский увидел в Нарежном крупнейшего предшественника Гоголя, а Гончаров считал его родоначальником «чисто реальной школы» в русском романе. Но линия от Нарежного идёт не только к Гоголю: через посредство Вельтмана она тянется далее — к Лескову.

Характеризуя тенденции развития русской прозы в начале XIX в., Белинский писал, что повести Карамзина «наклонили вкус публики к роману, как изображению чувств, страстей и событий частной и внутренней жизни людей». Говоря же о романах Нарежного, «запечатлённых талантом, оригинальностию, комизмом, верностию действительности», критик считал «главным их недостатком» «бедность внутреннего содержания». Дальнейшее развитие русской прозы требовало объединения охвата широкой действительности (линия Нарежного) и углубления внутреннего мира думающей и чувствующей личности, начало которому положил Карамзин.

В процессе выработки исторического мышления, образа конкретной исторической эпохи надо было видеть специфику каждого отдельно взятого исторического момента и одновременно его связь с прошлой и будущей жизнью народа. Осознать историю человечества как процесс непрерывных изменений, понять, что эти изменения затрагивают быт и нравы, психологию и склад мышления, что ход истории вторгается в частную жизнь отдельного человека и определяет её характер — такова была задача времени.

Одной из форм проявления интереса к прошлому явилось в России начала XIX в. распространение оссианической прозы. Переводы и подражания «Песням Оссиана» Д. Макферсона начали появляться в России с 1780-х гг. Легендарный герой кельтского народного эпоса, дал имя большому циклу поэтических произведений, так называемым поэмам Оссиана, которые наряду с легендами о короле Артуре и сагами о Кухулине представляют один из важнейших памятников раннего кельтского фольклора. Оссиан был воспринят Европой как другой Гомер, открывший человечеству поэтическую древность северных народов. Во всех странах культ «шотландского барда» пробуждал национальное чувство, интерес к истокам народности, к национальным богам и героям. Образ могущественного времени, уносящего древних героев и стирающего память об их доблести, — основа элегического лиризма Оссиана; суровые и мрачные картины природы; единство музыкальной тональности, подчиняющей все элементы поэтики; тонкость душевных переживаний мужественных и непреклонных героев — обеспечили произведению Макферсона широкий успех в европейских литературах периода сентиментализма и предромантизма.

То же было и в России. Крепнущее национальное самосознание подготовило здесь почву для восприятия «Песен Оссиана», Макферсон же дал образцы для литературного оформления национально-героической темы и во многом определил ту духовную атмосферу, в которой происходило восприятие и освоение литературой начала XIX в. тем и образов былин, летописей, «Слова о полку Игореве». «Сколь завидна участь воспетых Оссианом!..» — восклицает автор лирического фрагмента «Тень Оссиана» и размышляет: «Может быть, сии ирои менее имели в себе страшного величества; может быть, их черты, толико удивительные, заняты лишь в творческом твоем духе и всею красотою одолжены Оссиану; но они уже вечны твоими песнями». Мечтая уподобиться шотландскому барду и уловить «изглаженные признаки некогда существовавшего», от которого время пощадило «едину только тень бытий увядших», анонимный автор намечает эстетическую программу для «скальдов» своего отечества.

Первые опыты оссианической прозы предпринимаются уже в 1790-х гг. Таковы «Оскольд» М.И. Муравьева (опубликован Н.М. Карамзиным в 1810 г.), «Рогвольд» В.Т. Нарежного (1798), где определились основные приметы разновидности повествования о прошлом. Атмосфера исторического предания, славянские или древнерусские имена, героические характеры, мрачный, зачастую ночной ландшафт дают основу для создания лирической композиции, в которой сливаются черты сентиментальной повести и историко-героической элегии.

В 1803 г. в «Вестнике Европы» появилось начало исторической повести В.А. Жуковского «Вадим Новогородский». Повесть не имела продолжения, но уже «книга первая» характерна для автора и для литературного направления, в рамках которого он начинал свою деятельность. Воздействие Оссиана определяет образный и интонационный строй, «песенную» трактовку истории, что делает историзм повести условным. Не случайно «Вадиму Новогородскому» предпослана элегия в прозе — «дань горестной дружбы... памяти Андрея Ивановича Тургенева», по которой «настраивается» и сама повесть.

Характерная тенденция времени — стремление создать своеобразный «пантеон» (Храм всех богов) отечественной истории. В 1802 г. был издан «Пантеон российских авторов» — собрание портретов, которое Карамзин сопроводил краткими описаниями заслуг авторов перед родной словесностью. В том же году в статье «О случаях и характерах в российской истории, которые могут быть предметом художеств» Карамзин выдвинул задачу: «чтобы знать настоящее, должно иметь сведение о прошедшем». Мысленному взору автора представляется «целая картинная галерея отечественной истории», призванная «питать любовь к Отечеству и чувство народное». К её созданию Карамзин подходит аналитически, полагая, что «в наше время историкам уже не позволено быть романистами», различая факты и «баснословие нашей истории». С другой стороны, уже здесь было выражено представление Карамзина, что предмет историка — не только «случаи», но и «характеры» ушедших времен. Однако на деле он рекомендует художникам сюжеты из древнейшего периода русского прошлого, где история и «баснословие» сплетаются воедино.

Статья «О случаях и характерах в российской истории» возникла как ответ на практические требования патриотического воспитания. Насколько соответствовала она духу времени, показывает аналогичный опыт, предпринятый на основе оссианической традиции, — «Храм славы российских ироев от времён Гостомысла до царствования Романовых» с присовокуплением пяти «Памятников российских ироев осмагонадесять века» П.Ю. Львова (1803). Помещённые в приложении «Славянские песни» и «Картина славянской древности» призваны были воссоздать черты быта и обрядов языческой Руси.

Уже в сочинении Львова отчётливо отозвалось изданное в 1800 г. и имевшее огромный резонанс «Слово о полку Игореве». Другим примером сочетания образов «Слова» с традицией оссианического историзма явились «Славенские вечера» В.Т. Нарежного (1809). В сборнике автор связал общей рамкой восемь повестей, основанных на былинных и летописных мотивах. Возвышенной ритмизованной прозой воспел «доблести витязей и прелести дев земли Русския во времена давно протекшие». По сравнению с прозой Жуковского, с которой их сближает отвлечённая, «песенная» трактовка истории, повестям Нарежного свойственна риторичность. Исторические аллюзии, соотносящие прошлое и настоящее, социально-патриотический утопизм «Славенских вечеров» предваряют элементы исторической прозы декабристов. В последующие годы Нарежный продолжил галерею героев древности, заключив её портретом Александра I (1819), представленного ночью, у стен осаждённого Парижа, одиноко и возвышенно размышляя на философско-исторические темы.

Дидактизм «Славенских вечеров» сближает их с жанром исторического очерка-портрета. В начале XIX в. пути историографии и художественно-исторической прозы ещё не разделились. Историография восходит к античным историкам, входит в состав общего чтения, к ней предъявляют те же требования, что и к художественной прозе. В историческом труде ищут «картин», «красивого слога», впечатляющих образов «отличных людей», их ораторских речей. Это свойственно и историческому очерку-портрету, в известном смысле продолжающем литературную традицию XVIII в. Таковы многочисленные портреты русских исторических деятелей, появлявшихся на страницах «Русского вестника» С.Н. Глинки. Часть из них автор собрал в книге «Русские исторические и нравоучительные повести» (1810). Черты старинного русского благообразия С.Н. Глинка ищет не только в гражданской, но и в частной жизни персонажей. Идея нравоучения нередко подсказывает изображение героя в эволюции. Так, несчастия князя Меньшикова способствуют нравственному очищению и просветлению героя.

По сравнению с оссианической прозой очерки-портреты более конкретны. Их авторы, избирая героев из близких исторических эпох, стремятся воссоздать внешнюю канву реальных событий, опереться на подлинные факты и свидетельства. В то же время нравоучительная тенденция преобладает в повествовании. Ни С. Глинка, ни П. Львов, ни Нарежный «Славенских вечеров» по-прежнему «не думали соображать свойства, дела и язык» исторических лиц, ими изображаемых, «с характером времени».

Даже Карамзину трудно было разрешить эту задачу, к примеру, его «историческая повесть» «Марфа Посадница, или Покорение Новагорода» (1803), где ощущается будущий автор «Истории государства Российского». Героиня «Натальи, боярской дочери» была показана в частной жизни, Марфа Борецкая — в жизни государственной. Не случайно вымышленные коллизии первой повести уступают место своеобразной хронике — рассказу «очевидца» об одной из «великих эпох нашей истории». Как историк Карамзин смотрит на последнюю схватку новгородской вольности с московским единодержавием «глазами Шекспира». Обе стороны свободно обосновывают свою позицию. Последнее же слово в этом споре произносит реальный ход истории. Как художник и человек Карамзин сожалеет об уходе в прошлое суровой героической нравственности, связанной с древними республиканскими традициями, и возросших на их почве величественных характеров, его носительница – Марфа. Остальные персонажи либо рупоры исторических идей, либо тяготеют к традиционным типам сентиментального повествования.

В драматическом моменте русской истории Карамзин видит в «Марфе Посаднице» современные проблемы. В XV век он проецирует собственный идеал человека-гражданина, осуществляющего свою программу общественного служения, в соответствии с высокими драматургическими жанрами.

Отечественная война 1812 г. способствовала развитию исторического сознания в русской литературе начала XIX в. Уже с начала века отделы политических новостей «Вестника Европы» и других журналов характеризовали конкретный исторический момент, опережая тем самым художественную прозу и историографию эпохи. Живая история выступает в них со своими неповторимыми приметами, а текущая политика даёт пищу для исторического мышления. Переживания 1812 года, соприкосновение русского офицерства с европейской действительностью во время заграничных походов 1813—1815 гг. убыстряют этот процесс.

Осознание исторической масштабности происходящего, с одной стороны, выливалось в стремление увидеть его запечатлённым в истории, с другой — усиливало интерес к национальному прошлому, концентрируя внимание на его героических моментах. Наглядно это отразилось в «Письмах к другу» Фёдора Николаевича Глинки (1816—1817). «Частые разговоры о войне отечественной, о славе имени и оружия русского, о духе народа, о мужестве войск были поводом к рассуждениям о необходимости ее истории», — рассказывал он в письме первом. Выдвигая в качестве важнейшей патриотической задачи создание истории Отечественной войны, где были бы сведены воедино свидетельства «самовидцев», точно и живо описаны связь «происшествий» и главные участники событий, в одном из последующих писем автор развивает и другой замысел. Приняв за образец известный роман Ж.-Ж. Бартелеми «Путешествие молодого Анахарсиса по Греции», переводившийся и широко популярный тогда в России, он предлагает изобразить «славянорусского Анахарсиса, путешествующего из края в край ещё неразделённой России», «показать потом Россию разделённую и повести читателя из одного княжества в другое, от одного двора к другому. Какое разнообразие в законах, обычаях и страстях!..». Построенное по этому плану и основанное на исторических источниках повествование должно, по мысли Глинки, стать для читателя художественным путеводителем при знакомстве с прошлым России, с эволюцией её государственности, культуры и быта.

В приложении к «Письмам к другу» Глинка напечатал начало собственного, оставшегося незаконченным исторического романа «Зинобий Богдан Хмельницкий, или Освобожденная Малороссия» (1817—1819) —рассказ о юности героя, постепенно осознающего себя воином, борцом за свободу Отечества. Развёрнутая на украинском материале тема национально-освободительной борьбы делает опыт Глинки одним из первых образцов исторической прозы декабристов.

Становление историзма в русской прозе 1810-х гг. и его основные этапы отчетливо прослеживаются по произведениям Батюшкова-прозаика. Первый его исторический опыт — «старинная повесть» «Предслава и Добрыня» (1810) — увидел свет лишь в 1832 г. Действие повести происходит в древнем Киеве, при дворе князя Владимира, в её центре — несчастная любовь дочери князя Предславы и юного прекрасного богатыря Добрыни. Высокое происхождение Предславы становится преградой на пути влюбленных: княжна обещана в жены суровому, гордому и мстительному болгарскому князю Радмиру, и любовники гибнут жертвой его ревности. Несмотря на заверение автора, что он не позволял себе «больших отступлений от истории», повесть далека от подлинного показа эпохи. Исторические имена и реалии напоминают условную полусказочную атмосферу, создают своеобразный «рыцарский» антураж, гармонирующий с романтическим обликом героев и трагизм их страстей.

После «Предславы и Добрыни» Батюшков пишет «Прогулку по Москве» (1811—1812; напечатана посмертно в 1869 г.). Это не стилизованная историческая повесть с пёстрой литературной генеалогией, а набросанный непосредственно с натуры эскиз внешнего облика, быта и нравов допожарной Москвы. В отличие от «Предславы и Добрыни» Батюшков здесь смотрит на современность глазами историка. Он стремится схватить облик Москвы — «исполинского», «многолюдного» города с его «чертогами» и «хижинами», «древними обрядами прародителей» и «новейшими обычаями», со «странными», тонко подмеченными нарядами и лицами.

Взлёт батюшковского историзма — «Путешествие в замок Сирей» (1814; напечатано в 1816 г.). Офицер, участник заграничного похода 1813—1814 гг., автор описывает посещение знаменитого замка, связанного с именем Вольтера. На поклон «теням Вольтера и его приятельницы» маркизы де Шатле он приходит не обычным путешественником: возле замка «назначены были квартиры» отряду, с которым Батюшков вступил во Францию. Очерк пронизан духом исторических перемен. Автор – наследник европейской культуры, участник решающих текущих европейских событий, повсюду различает их следы. Франция предстаёт перед ним сразу в нескольких «ликах» — Франция времён Вольтера и революции, Франция Наполеона и 1814 г., причём характерные приметы этих четырёх исторических эпох оказываются гранями восприятия одних и тех же явлений. Символично начало очерка: у ворот старинного замка автор беседует со стариком в красном колпаке. Колпак успел износиться и, подобно памятнику дореволюционных времен — замку красавицы-маркизы, представляется Батюшкову символом отдалённого прошлого.

То же ощущение современности как продукта истории отчётливо отражено в столь различных по жанру прозаических этюдах Батюшкова, как «Прогулка в Академию художеств» (1814) и «Вечер у Кантемира» (1816). «Прогулка» — один из первых образцов русской художественной критики. Здесь не только описаны произведения искусства, выставленные в Петербургской Академии художеств, но и охарактеризовано творчество ряда русских художников начала XIX в. Описанию выставки предшествует картина возникновения Петербурга, позднее послужившая одним из источников пушкинского вступления к «Медному всаднику»: Петербург времён Александра I и новое русское искусство поставлены Батюшковым в историческую связь с созидательной деятельностью Петра, с его переворотом в отечественной культуре и государственности. Диалог «Вечер у Кантемира» — историческая дискуссия между представителем этой новой культуры и французскими просветителями. Деятельность Кантемира осмыслена Батюшковым как звено закономерного процесса развития России.

В 1822 г. Пушкин писал: «Вопрос, чья проза лучшая в нашей литературе. Ответ — Карамзина». К этому поэт пришёл после выхода в свет первых восьми томов «Истории государства Российского». Появившись в 1818 г., они надолго поразили воображение современников искусством повествования, художественным воплощением исторических характеров и драматической трактовкой событий прошлого. Русская художественно-историческая проза и историография развивались под её воздействием с конца 1810-х до 1830-х гг.

Дата добавления: 2014-05-03; просмотров: 667; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!