ЧАСТЬ ВТОРАЯ ИНДУКЦИИ ПСИХОЛОГИИ

ГЛАВА I СУБСТАНЦИЯ ДУХА

§ 58. Написать главу, имеющую целью показать, что по от­ношению к предмету, стоящему в заголовке этой главы, мы ни­чего не знаем, да и не можем знать ничего, должно казаться странным. Однако же в данном случае это необходимо, необхо­димо потому, что уже было сказано ранее, и многое из того, что будет изложено после, может быть истолковано неправильным образом; необходимо также потому, что мы должны различать между тем абсолютным неведением и тем ограниченным знани­ем, которые оказываются возможными по отношению к этому предмету, смотря по тому, будем ли мы придавать то или другое значение употребляемым нами терминам. Потому что, если под выражением "субстанция духа" мы будем разуметь качественную дифференциацию духа на отдельные части, из которых каждая может быть отлична от остальных путем интроспективного на­блюдения, но, вслед за тем, оказывается совершенно однород­ной и неразложимой, в таком случае мы действительно знаем нечто относительно субстанции духа, а со временем можем уз­нать еще более. Признавая нечто, лежащее в основании всех этих частных проявлений, мы можем в некоторых случаях видеть, а в других, по крайней мере, представить себе, как возникли все эти многочисленные его модификации. Но если это выражение будет принимаемо в том смысле, будто бы цель нашего исследования состоит в определении сущности этого, лежащего в основании всего, нечто, из которого образованы эти различимые части, или модификации которого они собой представляют, в таком случае мы ничего не знаем о субстанции духа и никогда не будем в состоянии узнать что-либо об этом предмете. Достаточно сказать, что такое знание лежит за пределами, достижимыми для человеческого [172] разума в том виде, в каком он теперь существует, и что никакое количество того, что мы называем разумом, как бы транс­цендентален он ни был, никогда не может достигнуть до такого знания. Оба эти предложения требуют многих разъяснений. Всего удобнее будет обратиться сначала к последнему из них.

§ 59. Для того чтобы наперед быть готовыми ко всяким воз­можностям, которые только можно вообразить себе, начнем с учения Юма, утверждающего, что впечатления и идеи суть един­ственные вещи, о существовании которых мы знаем, и что дух есть только имя, означающее собою всю сумму этих впечатлений и идей.[41] В этом случае выражение "субстанция духа" не может иметь никакого смысла, если только мы не будем прилагать его к каждому впечатлению или к каждой идее индивидуально. Откуда следует, что здесь имеется столько же различных субстанций духа, сколько имеется различных впечатлений и идей, а это сводится к заключению, что нет никакой субстанции духа в том смысле, о котором идет речь, или, по крайней мере, что мы не имеем ни­каких доказательств ее существования. A fortiori (а тем более) суб­станция духа не может быть познана. Наоборот, уступим теперь необходимости рассматривать впечатления и идеи как формы или виды некоторого непрерывно существующего нечто. Так как каж­дая наша попытка разбить цепь впечатлений и идей надвое окан­чивается неудачей, то мы не в состоянии думать о них как об отдельных существованиях. Хотя каждое отдельное впечатление или идея может отсутствовать, но то, что связывает вместе впе­чатления и идеи, не отсутствует никогда, и его непрекращающе­еся присутствие имеет своим необходимым последствием, или даже просто составляет собой наше понятие о некотором имею­щемся тут непрерывном существовании или о реальности. Суще­ствование означает ничто иное, как продолжение пребывания на лице1), а потому и в духе, то, что продолжает оставаться, не­смотря на все изменения и поддерживает единство агрегата напе­рекор всем попыткам разделить его, есть то, существование чего может быть утверждаемо в полном смысле этого слова, и что мы должны назвать субстанцией духа, в отличие от разнообразных форм, которые он принимает. Но если это так, то невозможность познать субстанцию духа очевидна. По самому определению, суб­станция духа есть то, что претерпевает известное видоизмене­ние, производящее то или другое состояние духа. Следовательно, если каждое состояние духа есть некоторое видоизменение этой субстанции духа, то не может быть никакого состояния духа, в [173] котором присутствовала бы неизмененная субстанция духа. По­знание предполагает нечто, испытывающее действие, и нечто, действующее на него. Для того чтобы видеть, до какой степени это неопровержимо, взглянем на три возможные предложения, которые одни только и могут быть сделаны по отношению к ха­рактеру познавания в его конечном анализе. Предположим, что вещь, представляющаяся сознанию, остается постоянно неизмен­ной; так как при отсутствии изменения не бывает никакого со­знания, то в этом случае не может быть никакого знания. Пред­положим теперь, что за этим у нас следует нечто, не представля­ющее никакого определенного отношения в каком бы то ни было роде с тем, что ему предшествует; так как здесь изменение впол­не неопределенно, то здесь, опять-таки, не может быть никакого знания, ибо знание есть установление в мысли определенных от­ношений. Предположим напоследок, что следующее нечто имеет определенное отношение к тому, что ему предшествует; в таком случае прямое заключение, представляющееся при этом, будет то, что эти две вещи связаны между собой (если бы они не были связаны, то всякая другая вещь могла бы следовать здесь за пре­дыдущей также хорошо, как и та, которая действительно следо­вала), а думать о какой-нибудь особенной вещи (существующей), как о связанной с другой особенной вещью (имеющей существо­вать), значит думать о второй, как об имеющей некоторую осо­бенность, проистекающую от кооперации первой и еще чего-то другого. Так что, будет ли вещью, созерцаемой в акт познавания, некоторая символизированная деятельность, существующая вне духа, или это будет какое-либо прошедшее состояние самого духа; во всяком случае, то, что созерцает, будет всегда нечто отличное от этой созерцаемой вещи. Отсюда следует, что если бы даже для субстанции духа и было возможно присутствовать при каком-либо состоянии духа, то все-таки нам предстояло бы еще ответить на вопрос, что же это такое, что здесь созерцает и познает ее? То, что в акте познавания подвергается действию познаваемой вещи, и есть субстанция духа.

Субстанция духа переходит в некоторую новую форму при распознании некоторой другой формы, в которой она только что существовала. Отсюда следует, что если бы неизмененная суб­станция духа и могла представляться сознанию, она все-таки была бы непознаваема, так как до тех пор, пока не возникло бы чего-либо отличного от нее, не существовало бы элементов познания; а так как это отличное нечто представляло бы необходимым об­разом какое-либо состояние духа, то у нас вышло бы, что суб­станция духа познается в некотором состоянии духа, что есть [174] противоречие. Короче говоря, никакая вещь не может быть в одно и то же мгновение и субъектом, и объектом мысли, а субстанция духа именно должна удовлетворить этому условию, чтобы быть познанной. Далее. Знать что-нибудь, значит отличать его как та­кое-то или такое-то, значит классифицировать его как явление того или другого порядка. Мы говорим, что данный предмет мало известен, когда он чужд предметам, нам знакомым; и мы гово­рим, что он хорошо известен, когда существует много общих при­знаков между ним и предметами, нам знакомыми. Отсюда следу­ет, что предмет вполне известен, когда эта наблюдаемая в нем общность признаков бывает полною; и предмет вполне неизвес­тен, когда не наблюдается совсем никакой подобной общности. Из этого очевидно, что наименьшая степень знания, какую мы только можем себе представить, предполагает, по меньшей мере две вещи, между которыми наблюдено существование некоторой общности признаков. Но если это так, то каким образом можем мы познать субстанцию духа? Знать субстанцию духа, значит со­знавать некоторую общность между ней и какой-нибудь другой субстанцией. Если мы примем, вместе с идеалистами, что не су­ществует никакой другой субстанции, в таком случае, при не­имении ничего, с чем бы мы могли даже сравнить субстанцию духа, не то что ассимилировать ее, она остается по необходимо­сти неизвестной. Если же мы признаем, вместе с реалистами, что Сущее фундаментально разделимо на то, что нам представляется как дух, и на то, что, находясь вне его, не есть дух, то так как самое наше предположение удостоверяет существование разли­чия, а не сходства, ясно, что и в этом случае Дух остается неспо­собным быть классифицированным, а следовательно, непозна­ваем.

§ 60. От этого абсолютного неведения касательно субстан­ции духа, рассматриваемой как нечто, модификации чего пред­ставляют нам все особенные состояния духа, обратимся теперь к тому ограниченному знанию относительно этих особенных состо­яний, которое состоит в знакомстве с характеризующими их каче­ственными различиями, и которое лежит в пределах нашего дос­тижения. Хотя индивидуальные ощущения и чувства, реальные и идеальные, из которых составлено наше сознание, представля­ются каждое совершенно простым, однородным, неразложимым и имеющим природу, недоступную дальнейшему исследованию, однако же, они вовсе не таковы. По крайней мере, есть один род чувствования, которое, на основании обыкновенного опыта, ка­жется нам элементарным, но относительно которого может быть доказано, что оно вовсе не элементарно. А после разложения его [175] на его ближайшие составные части мы не можем уже удержаться от подозрения, что и другие, по-видимому, элементарные чув­ствования, суть также сложные и также могут быть разложены на свои ближайшие составные части, подобные тем, существование которых мы могли показать в этом одном случае. Музыкальный звук — вот название того, по-видимому, простого чувствования, которое ясно может быть разложено на более простые чувствова­ния. Хорошо знакомые нам опыты показывают, что когда произ­водится ряд постукиваний, или ударов, следующих один за дру­гим с быстротой, не превышающей шестнадцати ударов в секун­ду, то действие каждого из них ощущается нами как отдельный шум, но когда быстрота, с которой удары следуют один за дру­гим, превышает шестнадцать ударов в секунду, то эти шумы не распознаются более в отдельных состояниях сознания, но вместо таких отдельных состояний возникает особенное непрерывное состояние сознание, называемое тоном.

При дальнейшем увеличении быстроты ударов, тон претер­певает изменение в качестве, называемое его возвышением, и он продолжает повышаться по мере того, как быстрота ударов про­должает увеличиваться, пока не достигнет такой резкости, такой высоты, за пределами которой перестает быть ощущаемым как тон. Так что из единиц чувствования того же самого рода проис­ходит здесь множество чувствований, отличающихся друг от друга качественно, смотря по большей или меньшей степени интегра­ции составляющих их единиц. Это еще не все. Исследования про­фессора Гельмгольца показали, что когда вместе с рядом этих быстро следующих друг за другом шумов производится другой ряд шумов, в котором эти шумы быстрее следуют друг за другом, хотя и не так громки, как в первом, то последствием этого бывает особое изменение в качестве основного тона, известное под на­званием тембра. Сравнение различных музыкальных инструмен­тов показывает нам, что тоны, одинаковые по высоте и силе, раз­личаются друг от друга по своей жесткости или нежности, по сво­ему звенящему или плавному характеру; исследование доказало, что все эти специфические особенности возникают из комбина­ции одного, двух, трех или более дополнительных рядов быстро повторяющихся шумов, сопровождающих главный ряд повторя­ющихся шумов. Так что в то время, как несходства в ощущении, известные как различия в высоте тона, зависят от различий в интеграции между повторяющимися шумами одного и того же ряда, несходства в ощущении, известные как различия в тембре, зависят от одновременной интеграции с этим рядом других ря­дов, представляющих другие степени интеграции. Таким образом, [176] огромное число качественно различных родов сознания, кажущихся каждый вполне элементарным, оказываются постро­енными из одного простого рода сознания, комбинированного и рекомбинированного сам с собой многими различными путями.

Можем ли мы остановиться на этом? Если различные ощу­щения, известные под названием звуков, построены из одной общей им всем единицы, то не должны ли мы рационально зак­лючить из этого, что то же самое справедливо и по отношению к различным ощущениям, известным под названием вкусов, также как и по отношению к различным ощущениям, известным под названием запахов, равно как и по отношению к различным ощу­щениям, известным под названием цветов? Мало того, нет ли при­чины считать вероятным, что существует единица, общая для всех этих резко различных классов ощущений? Если несходства между ощущениями каждого класса могут зависеть от несходств в спо­собах агрегации единицы сознания, общей им всем, то и гораздо большие несходства между ощущениями одного класса и ощуще­ниями других классов также могут зависеть от этой же причины. Мы можем себе представить, что существует один первоначаль­ный элемент сознания, и что все бесчисленные роды сознания происходят вследствие комбинирования этого элемента самого с собою и последующего рекомбинирования полученных таким образом сложных элементов между собою, причем эти рекомби­нации достигают все более и более высоких степеней, производя, таким образом, все более и более возрастающую многочислен­ность, разнообразие и сложность.

Имеем ли мы какой-нибудь ключ к этому первичному эле­менту? Я думаю, что да. То простое душевное впечатление, которое, как оказывается из опытов, представляет собою единицу строе­ния для того ощущения, которое мы называем музыкальным то­ном, сродно с некоторыми другими простыми душевными впе­чатлениями, происходящими отличным от него путем. Субъек­тивный эффект, произведенный треском или шумом, не имею­щим заметной продолжительности, едва ли есть что-либо другое, как нервный толчок (nervous shock). Хотя мы и отличаем такой нервный толчок, как принадлежащий к тому, что мы называем звуками, однако же, он не различается очень сильно от нервных толчков других родов. Электрический удар, сообщенный телу, про­изводит ощущение, сродное тому, которое производится внезап­ным громким выстрелом. Сильное, неожиданное впечатление, произведенное на глаза, например, вспышкой молнии, точно также дает повод к вздрагиванию или толчку; и хотя названное этим именем чувствование кажется, подобно электрическому [177] удару, имеющим своим седалищем все тело, а, следовательно, может быть рассмотрено как соотносительное скорее относяще­го, чем приносящего, молекулярного нервного возмущения; од­нако, припоминая себе душевную перемену, следующую за тем, когда какой-нибудь предмет мгновенно промелькнет через поле' зрения, нетрудно, я полагаю, заметить, что чувствование, со­провождающее относящее молекулярное нервное возмущение, само сводится довольно близко на ту же самую форму. Порожден­ное таким образом состояние сознания действительно может быть приравнено по своему качеству к первоначальному состоянию сознания, произведенному механическим ударом, (отличая это состояние от боли или от другого чувствования, начинающегося в следующее, же мгновение после удара); и вот это то состояние сознания, производимое механическим ударом, может быть при­нято за первоначальную и типическую форму нервного толчка. Тот факт, что внезапные, короткие раздражения, произведен­ные таким образом различными стимулами в различных группах [178] нервов, порождают чувствования, едва отличимые друг от друга по качеству, не покажется нам странным, когда мы припомним, что различаемость чувствования предполагает некоторую замет­ную продолжительность его, и что когда эта продолжительность слишком коротка, то мы не знаем ничего, кроме того, что ка­кая-то душевная перемена произошла и прекратилась.

Для того чтобы иметь ощущение красноты, чтобы знать, что такой-то тон низок или высок, чтобы сознавать известный вкус как сладкий, требуется в каждом случае довольно значительная продолжительность данного состояния сознания. Если такое со­стояние продолжается не довольно долго, чтобы дать возможность рассмотреть его, оно не может быть классифицировано как состо­яние того или другого рода; оно представляется в этом случае просто мгновенным изменением, очень сходным с мгновенными изменениями, причиняемыми разными другими путями. Таким образом, весьма возможно, или даже, может быть, очень вероятно, что нечто того же самого порядка, как и то, что мы называем нервным толчком, представляет последнюю, конечную единицу сознания, и что все несходства между нашими чувствованиями происходят из несходных способов интеграции этой конечной единицы.[42]

Я сказал того же самого порядка, потому что существуют отличимые различия между нервными толчками, произведенны­ми различным образом; первоначальный нервный толчок, веро­ятно, различается несколько от каждого из них. Я говорю одного и того же порядка еще и по другой причине, а именно потому, что мы можем приписывать им общее сходство по их природе, и в то же время должны предполагать между ними большое несходство по отношению к степени. Нервные толчки, различаемые как та­ковые, бывают сильны и должны быть сильны, прежде чем явит­ся возможность заметить их в ряду многих живых чувствований, внезапно прерванных ими. Но мы должны принять, что те быстро повторяющиеся друг за другом нервные толчки, из которых состо­ят различные формы чувствования, должны быть сравнительно-умеренной, или даже очень слабой, интенсивности. Если бы наши ощущения и душевные волнения составлялись из быстро повто­ряющихся толчков столь же сильных, как те, которые обыкно­венно называются нервными ударами, то они были бы непере­носимыми; в самом деле, жизнь прекратилась бы тогда сразу. Мы должны представлять их себе скорее как последовательные сла­бые пульсации субъективного изменения, представляющие каж­дый с качественной стороны то же самое, что и сильный толчок субъективного изменения, различаемый как нервный удар. [179] Читатель сейчас увидит, если он не увидел еще, полнейшее соответ­ствие между изложенным здесь взглядом и известным уже нам характером нервной, деятельности. Опыты показывают нам (§ 33), что так называемый нервный ток прерывист, т. е. что он состоит из волн, следующих одна за другой от того места, где было произведено раздражение, к тому месту, где будет почувствовано его действие. Внешний стимул ни в каком случае не действует на чувствующий центр непрерывно, но посылает к нему ряд толч­ков молекулярного движения. А потому, заключая, что субъек­тивный эффект, или чувствование, состоит из быстро повторяю­щихся душевных толчков, мы просто заключаем, что он соответ­ствует объективной причине, т. е. быстро повторяющимся толч­кам молекулярного изменения.

Наш типический пример с музыкальным звуком пояснит нам это согласие между объективными и субъективными явлени­ями. Мы имеем одну воздушную волну, одно движение барабан­ной перепонки уха, одно прикосновение к периферическому рас­ширению слухового нерва, одну волну: сообщенную слуховому центру, и один толчок чувствования, известный нам как треск или выстрел: теперь, если вне организма порождается ряд таких воз­душных волн, причем каждая из них производит свое индивиду­альное физическое действие на слуховые аппараты, и свое инди­видуальное психическое действие, в форме нервного толчка изве­стного рода, то мы знаем, что в том случае, когда повторяющиеся физические действия представляют быстроту, превосходящую из­вестную норму, повторяющиеся психические эффекты консоли­дируются в ощущение тона. Так что здесь нервные толчки и тол­чки чувствования ясно соответствуют одни другим, и едва ли мож­но сомневаться в том, что точно то же бывает и повсюду 1).

Мы не должны также оставить без внимания еще одно не­прямое доказательство, столь же неожиданное и столь же порази­тельное. Эта гипотеза дает удобопонятное разрешение двух про­блем, которые, без ее помощи, кажутся совершенно неразрешимы­ми. Каким образом возможно, что чувствования столь различные, как ощущения тепла, вкуса, цвета, тона, и пр. возникают в нервных центрах, представляющих близкое сходство между собой и по со­ставу, и по строению? И каким образом могли постепенно диф­ференцироваться, в продолжение развития, все эти чрезвычайно несходные между собой порядки, роды и виды чувствований? Ответы на эти вопросы, и ответы очень возможные, получатся тотчас же, как только мы примем, что различные чувствования производятся различными способами, степенями и сложностями интеграции одной и той же предположенной нами конечной единицы [180] сознания. Если каждой волне молекулярного движения, при­носимой нервным волокном нервному центру, соответствует тол­чок чувствования, то мы можем понять, каким образом различи­мые различия в чувствовании могут возникнуть из различий в быстроте повторения волн; мы можем также составить себе об­щую идею о том, каким образом вследствие прибытия по другим нервным волокнам других волн, повторяющихся с другой скоро­стью, могут образоваться сложные волны молекулярного движе­ния, которые дадут начало единицам сложных чувствований; при­чем мы можем представить себе, что этот процесс составления все более и более сложных волн и произведения соответствующих им все более и более сложных чувствований может продолжаться беспредельно и может произвести любую степень разнородности чувствований. После признания такой возможности видимое сход­ство между собою нервных центров, представляющих седалища различных чувствований, перестает казаться нам таинственным; так как эти нервные центры должны различаться между собой по своему строению лишь настолько, насколько это требуется для произведения различных комбинаций волн молекулярного дви­жения. Точно таким же образом исчезает всякая трудность по от­ношению к пониманию того, каким образом все эти многочис­ленные и разнородные формы чувствования могли развиться из первоначальной простой чувствительности, или впечатлительно­сти; так как усложнения молекулярных движений и сопутствую­щих им чувствований должны были идти pari passu (одинаковым шагом) с соотносительными им усложнениями мелких подроб­ностей нервного строения, организовывавшихся мало-помалу.

§ 61. Природа духа, понимаемая таким образом, станет для нас яснее, когда мы сравним ее с природой вещества; при этом мы увидим, что существует известный параллелизм между тем, что химики установили по отношению к веществу, и тем, что мы предположили здесь по отношению к духу; а существование та­кого параллелизма послужит нам подтверждением нашего пред­ставления о духе. Множество веществ, кажущихся однородными и простыми, оказываются в действительности разнородными и слож­ными, и многие вещества, кажущиеся не имеющими друг с дру­гом ничего общего, оказываются, на основании произведенных анализов, веществами близко сходными между собой. Тут видим мы группу веществ, весьма различных по своим внешним при­знакам, но заключающих в своем составе некоторую составную часть, общую им всем. Здесь видим мы другую группу, по-види­мому, столь же различных между собой веществ, но опять-таки сходных друг с другом в том, что все они заключают какую-либо [181] иную общую им всем составную часть. За тем, эти два вещества, характеризующие своим присутствием каждый какую либо осо­бую, отличную группу, оказываются сами заключающими в себе элемент, общий им обоим. Так, например, существует обшир­ный класс солей, образованных серной кислотой; другой класс солей, образованных азотной кислотой, и так далее. А эти кисло­ты, как и многие другие, оказываются, на основании произве­денных исследований, заключающими в себе все кислород, пред­ставляющий в них собой активный элемент. Мало того. Есть при­чины подозревать, что все так называемые простые вещества сами суть вещества сложные; и что существует лишь одна конечная форма вещества, из которой построены все остальные последо­вательно все более и более сложные его формы. Можно предпо­ложить, что те виды вещества, которые мы называем элемента­ми, произведены посредством различной группировки некото­рых однородных единиц и посредством комбинаций получившихся таким образом несходных групп между собой, причем каждая из них соединялась вновь или с группой того же самого рода или с группой другого рода; т. е. можно предположить, что элементы произведены посредством интеграции и реинтеграции конечной единицы вещества точно таким же образом, как из них самих производятся дальнейшие разнообразия и сложности (сложные вещества) посредством дальнейших усложнений состава, идущих тем же самым путем. Явления аллотропии служат, между про­чим, очень важным подтверждением этого предположения, по­казывая нам, что та же самая масса молекул получает совершен­но отличные свойства, коль скоро изменяется способ агрегации этой массы. После того, как мы видели, что посредством несход­ной группировки сходных единиц могут быть произведены все формы вещества, по-видимому, столь различные по своей при­роде; и что, даже и не принимая той гипотезы, будто бы так называемые элементы суть вещества сложные, мы должны при­знать, что из этих немногих элементов, с помощью различных трансформаций и комбинаций, может происходить множество, по-видимому, простых веществ, резко отличающихся как от сво­их составных частей, так и друг от друга; нам будет легче пред­ставить себе возможность того, что многочисленные формы духа, известные нам как различные чувствования, могут быть состав­лены из более простых единиц чувствования и даже из единиц фундаментально одного и того же рода. Мы видим теперь, что такие однородные единицы чувствования могут, при помощи интеграции, идущей по различным направлениям, дать начало различным, хотя относительно простым, чувствованиям, посредством [182] комбинации которых между собой могут возникать более сложные и более несходные друг с другом чувствования, и так далее, без конца. Здесь, может быть, нелишне будет прибавить, что между методами материального и душевного развития суще­ствует, быть может, нечто большее, чем простая аналогия. Если мы припомним тот факт, что молекулы никогда не находятся в покое, и что, внося свои индивидуальные ритмические движе­ния в образованные из них сложные молекулы, они дают там начало сложным ритмам, если мы припомним чрезвычайную сложность молекул нервного вещества и вообразим себе, как раз­нообразны и запутаны должны быть те ритмы, седалищами кото­рых они служат, если мы представим себе далее те бесчисленные модификации ритмов, которые становятся возможными при та­ких условиях, то мы увидим, хотя и смутно, всю пригодность молекулярного строения для порождения разнообразий и услож­нений вышеописанных молекулярных толчков, а равно и для того, чтобы самому подвергаться действию влияний этого рода. Если мы примем все это во внимание, то у нас само собой явится подозрение, что тут должно существовать еще какое-нибудь даль­нейшее соотношение между известной причиной физической разнородности и предполагаемой причиной психической разно­родности.[43]

§ 62. При чтении последних двух параграфов, некоторым мог­ло показаться, что они находятся в прямом противоречии с пред­шествовавшим им параграфом. После того, как было объяснено, что субстанция духа не может быть познана, была сделана попыт­ка доказать, что дух, в некоторых случаях наверное, а вероятно и во всех, разложим на первичные толчки, и что эти первичные толчки соответствуют волнам молекулярного движения, проходящим по нервам и нервным центрам. Таким образом, субстанция духа не только оказалась познаваемой, как имеющая этот всеобщий ха­рактер, но она еще была близко ассимилирована, если не вовсе отождествлена, с нервным изменением. Однако же такая тревога совершенно неосновательна. Предыдущее рассуждение не подви­нуло нас ни на шаг к разрешению конечного вопроса. Если бы нам даже удалось доказать, что дух состоит из однородных еди­ниц чувствования описанной выше природы, то мы все-таки были бы неспособны сказать, что такое дух; точно также, как мы не­способны были бы сказать, что такое вещество, если бы даже нам удалось разложить его на те конечные, однородные едини­цы, из которых оно, вероятно, составлено. Как в одном случае, так и в другом, конечная единица должна остаться, на основа­нии причин, изложенных нами в начале этой главы, абсолютно [183] неизвестной нам. Приведение всех более сложных форм к одной наипростейшей форме, не оставляет нам, кроме этой простей­шей формы, никакого другого термина для построения мысли; но мысль не может быть построена из одного только термина. Самые разнообразные представления себе этой конечной едини­цы сознания в терминах ее же самой оставляют нас напоследок как раз на том же самом месте, где мы находились сначала. А представление ее в каких-либо других терминах заключает в себе противоречие. Ибо думать о ней, как об имеющей некоторую при­писываемую ей природу, значит думать о ней в некоторой другой форме сознания; но, в этом случае, эта другая форма сознания не может иметь эту единицу сознания своей составной частью; а это противно гипотезе. Как скоро две формы сущего, различае­мые нами как субъект и объект, приведены каждая к своему низ­шему, простейшему термину, то всякое дальнейшее понимание должно быть ничем иным, как ассимиляцией этих простейших терминов друг с другом; а это, как мы уже видели, отрицается самым различием между субъектом и объектом, которое пред­ставляет собой сознание различия, превосходящего все другие различия. Анализ не только не помогает нам думать об них, как о вещах одного и того же рода, но, напротив того, служит только к тому, чтобы сделать более очевидной невозможность составить о них одно общее представление, — невозможность найти такую мысль, в которой бы оба они могли быть соединены вместе. До­пустим, что всякое существование, отличаемое как объективное, может быть разложено на существование единиц одного извест­ного рода. Допустим, что каждый вид объективной деятельности может быть понят и представлен как происходящий из ритмичес­ких движений таких конечных единиц, и что в числе объектив­ных деятельностей, понимаемых таким образом, находятся вол­ны молекулярного движения, имеющие место в нервах и нервных центрах. Допустим далее, что всякое существование, отличаемое как субъективное, разложимо на единицы сознания, сходные по своей природе с теми, которые мы знаем как нервные толчки; и пусть каждая такая единица соотносительна ритмическому дви­жению материальной единицы, или группы таких единиц. Moжем ли мы думать в этом случае о субъективной и об объектив­ной деятельностях, как о том же самом? Может ли колебание молекулы быть представлено в сознании бок о бок с нервным толчком, и могут ли обе эти вещи быть признаны за одно и то же? Никакое усилие не в состоянии ассимилировать их друг с другом. Что единица чувствования не имеет ничего общего с единицей движения становится более чем очевидным, как только [184] мы поставим эти две единицы рядом друг с другом. Непосред­ственный приговор, произносимый в этом случае сознанием, мог бы быть оправдан и подтвержден аналитически, если бы это было приличным местом для нужного тут анализа. Ибо можно было бы показать, что представление о колеблющейся молекуле построе­но из многих единиц чувствования, и что отождествлять его с нервным толчком значило бы отождествлять целую группу единиц с одной единицей.

§ 63. Здесь мы доходим до того барьера, на который следует постоянно указывать как тем, кто ищет материальных объяснений душевных явлений, так и тем, кто опасается, чтобы такие объясне­ния не были найдены когда-нибудь. Последний класс доказывает своим страхом почти столько же, как и первый своей надеждой, что все они верят, будто бы дух может быть истолкован в терминах вещества: между тем как те, кого они клеймят названием матери­алистов, глубоко убеждены в том, что не существует даже отдален­ной возможности подобного истолкования душевных явлений. Ибо все те, которые, не устрашенные прежними заключениями, доводят свой анализ до крайних возможных пределов, видят очень ясно, что то понятие, которое мы составляем себе о веществе, есть лишь символ некоторой формы силы, абсолютно и навсегда неизвестной для нас, и притом символ, относительно которого мы не можем предположить, что он был похож на действительность, так как такое предположение привело бы нас к противо­речиям (Основные Начала, § 16). Они видят также, что представ­ление всех объективных деятельностей в терминах движения есть лишь представление их, а не знание их; и что мы придем непос­редственно и немедленно к альтернативным абсурдам, как толь­ко примем, будто бы сила, проявляющая себя как движение, ость сама в себе то самое, что мы понимаем как движение (Ос­новные Начала, § 17). Если к этим заключениям, что вещество и движение, как мы представляем их себе, суть лишь символы не­познаваемых форм существования, мы присоединим только что добытое нами заключение, что дух также непознаваем, и что са­мая простейшая форма, под которой мы можем думать о его сущ­ности, есть лишь символ некоторого нечто, которое никогда не может быть представлено в мысли, то мы увидим, что весь воп­рос сводится напоследок ни на что более, как на вопрос о том, должны ли эти символы быть выражены в терминах тех симво­лов, или те символы — в терминах этих, вопрос едва ли заслуживающий того, чтобы трудиться над его решением, так как каков Ом ни был ответ на него, он оставит нас также совершенно вне действительности, как мы были и вначале. Тем не менее, может [185] быть, будет небесполезно сказать здесь раз навсегда, что если бы мы были принуждены избрать между двумя крайностями: между переводом душевных явлений на явления физические или пере­водом физических явлений на явления душевные, то мы согла­сились бы скорее принять последнюю альтернативу. Дух в том виде, как он известен обладателю его, есть ограниченный агрегат деятельностей, и связь этих деятельностей в агрегат, одна с дру­гой, вынуждает у нас заключение о существовании чего-то, чего он суть деятельности. Но те же самые опыты, которые дают знать человеку о существовании этого связного агрегата душевных дея­тельностей, в то же самое время дают ему знать и о существова­нии других деятельностей, которые не замечаются в этом агрега­те, внешних деятельностей, которые становятся известными лишь вследствие их действий на этот агрегат, но которые, как доказы­вает опыт, не связаны друг с другом (Основные Начала, §§ 43, 44). Так как, по самому их определению, эти внешние деятельно­сти не могут заключаться в агрегат деятельностей, отличаемых как деятельности духа, поэтому они должны навсегда остаться для него ничем более, как только неизвестными соотноситель­ными их действий на этот агрегат. Из этого следует, что если человек считает свои представления об этих деятельностях, ле­жащих вне духа, составляющими знание их, то он обманывает сам себя: он лишь представляет эти деятельности в терминах духа и никогда не может достигнуть ничего другого. В конце концов, он обязан признать, что его идеи о веществе и движении, пред­ставляющие лишь простые символы непознаваемых реальностей, суть сложные состояния создания, построенные из единиц чув­ствования. Но если, признав это, он продолжает настаивать на решении вопроса, представляют ли единицы чувствования ту же: самую природу, как и единицы силы, отличаемой нами как внешняя; или же единицы силы, отличаемой нами как внешняя, представляют ту же самую природу, как и единицы чувствова­ния, в таком случае ответ в сущности один и тот же, будет таков, что мы можем идти далее по пути представления себе единиц внешней силы тождественными с единицами чувствования, чем по пути представления себе единиц чувствования тождественны­ми с единицами внешней силы.

Очевидно, что если единицы внешней силы рассматривают­ся как абсолютно неизвестные и непознаваемые, то переводить единицы чувствования на них значило бы переводить известной на неизвестное, что нелепо. Если же они суть то, чем их предполагают те, которые отождествляют их с их символами, в таком случае трудность переведения единиц чувствования на них совершенно [186] непреодолима: если сила, как она существует объектив­но, абсолютно чужда по своей природе тому, что существует субъективно как чувствование, то превращение силы в чувство­вание совершенно немыслимо. Следовательно, никаким образом невозможно истолковать внутреннее существование в терминах внешнего существования. Но если, с другой стороны, единицы силы, как они существуют объективно, представляют, в сущно­сти, ту же самую природу, как и единицы, проявляющиеся субъек­тивно как единицы чувствования, в таком случае остается от­крытою некоторая удобопонятная гипотеза. Каждый элемент того агрегата деятельностей, который составляет сознание, известен нам как принадлежащий сознанию только вследствие его связи с остальными. За пределами этого связного агрегата деятельностей существуют деятельности совершенно независимые от него, и которые не могут быть введены в него. Мы можем представить себе, следовательно, что вследствие своего исключения из огра­ниченных деятельностей, составляющих сознание, эти внешние деятельности, хотя и имеющие ту же самую внутреннюю приро­ду, становятся антитетически противоположными с виду деятельностям внутренним. Будучи оторваны от связи с сознанием или отделены от него его границами, они вследствие этого становятся чуждыми ему. Так как они не составляют с деятельностями сознания одного целого, так как они не сцеплены с ними, как они сцеплены между собой, то сознание не может, если позво­лительно так выразиться, пробегать сквозь них, а .потому они представляются ему как бессознательные и символически обо­значаются имеющими природу, называемую материальной, в про­тивоположность природе, называемой духовной. Но хотя мы и видим, таким образом, некоторую воображаемую возможность того, что единицы внешней силы могут быть тождественными по своей природе с единицами силы, известной как чувствование, однако же вследствие такого представления их себе мы не подвиваемся ни на шаг ближе к пониманию внешней силы. Ибо как показано выше, если бы мы даже предположили, что все формы духа составлены из однородных единиц чувствования, различно агрегированных между собой, то разложение их на такие едини­цы оставляет нас столь же неспособными, как и прежде, пред­ставить в мысли субстанцию духа, как он существует в этих еди­ницах; а следовательно, если бы мы даже действительно могли представить себе все единицы внешней силы как существенно подобные единицам силы, известной как чувствование, и составляющие таким образом всеобщую чувствительность, то все-таки мы были бы также далеки, как и прежде, от составления [187] себе понятия о том, что же это за sensorium universale, т. е. что это за "всеобщее чувствилище", проявляющее повсюду эту чувстви­тельность. Отсюда следует, что хотя из двух трудностей кажется гораздо более легким перевести так называемое вещество на так называемый дух, чем перевести так называемый дух на так назы­ваемое вещество, (последнее, на самом деле, совершенно невоз­можно), тем не менее, никакой перевод не в состоянии повести нас за пределы наших символов. Те неопределенные представле­ния, которые смутно видятся перед нами в этих случаях, суть иллюзии, вызванные неправильными, двойственными значения­ми наших слов. Выражение "субстанция духа", если мы только будем употреблять его в каком-либо ином смысле, а не как про­стое "х" нашего уравнения, неизбежно вовлечет нас в ошибки; ибо мы не можем думать о субстанции иначе как в терминах, предполагающих материальные свойства. Наш единственный путь должен состоять в том, чтобы постоянно признавать наши сим­волы только за символы и довольствоваться той двойственностью их, которую делает необходимой наше собственное устройство, так как непознаваемое, проявляющее нам себя внутри в форме чувствования сознание также мало доступно исследованию, как и непознаваемое, проявляющее нам себя за пределами сознания в других формах, то мы ни на шаг не приближаемся к понима­нию последнего, изображая его в терминах первого. Ни та условная форма, под которой сущее представляется как субъект, ни та условная форма, под которой сущее представляется как объект, не есть безусловное сущее, общее им обеим, и первая из них столь же мало может быть им, как и вторая. [188]

Дата добавления: 2014-11-04; просмотров: 272; Нарушение авторских прав

Мы поможем в написании ваших работ!